Эрленд Лу
«Fuck you I won’t do what you tell me!»
RAGE AGAINST THE MACHINE[1]
Май Бритт навечно лишена права держать волнистых попугайчиков.
Вердикт суда категоричен и предельно ясен.
До конца жизни ей НЕЛЬЗЯ заводить попугайчиков, ухаживать или хотя бы присматривать за ними. Так что прости-прощай ставшая уже привычной радость: просыпаться под довольное бормотание пернатых акробатов, гомонящих в накрытых на ночь клетках, от которых прежде было не повернуться в гостиной дома Май Бритт, стоящего посреди бескрайних шведских лесов.
Ей ЗАПРЕЩЕНО держать попугайчиков. И птиц со сходным строением клюва.
Все другие пернатые, как ни странно, ей глубоко безразличны. Что в них хорошего?
«Раз нельзя попугайчиков, то и вообще никого не надо», — подумала Май Бритт, услышав приговор, по которому ей вдобавок присудили огромный штраф. Шесть тысяч крон. У Май Бритт их не было и в помине, но крохоборы из банка «Скандинависк Энскильда Банкен» предложили ей выплату в рассрочку. И с тех пор каждый месяц банк забирает двести крон из ее более чем скромной пенсии.
С судного дня минуло уже несколько лет, но до сих пор часа не проходит, чтобы Май Бритт с болью не вспомнила о запрете. Вокруг него вертятся все ее мысли. Хотя Май Бритт не раздавлена этим унижением, не дождетесь. Напротив, она несет его как знамя, высоко и гордо подняв над головой. Так и хочется сказать, что суд разбудил Май Бритт.
До процесса она была обыкновенной домохозяйкой, умелой и расторопной. Как многие женщины ее поколения, она не умничала и не высовывалась, а день-деньской крутилась с детьми, стиркой, уборкой и прочими заботами, не видными чужому глазу.
Но дело о попугаях открыло ей глаза на мир.
И она увидела, что в нем еще наводить и наводить порядок.
* * *
Май Бритт с попугаями и Май Бритт без них — это два разных человека.
Май Бритт с попугаями как-то даже трогательно радовалась жизни. Терпеливо, мурлыча под нос песенки, ждала мужа, обихаживала его, когда Биргер приезжал на выходные с фабрики, сперва в Гётеборге, а после в Умео, растила детей, пекла пироги, копала картошку на огородике и наблюдала, как времена года берут в оборот огромное дерево перед домом, дуб, кстати говоря. Потом выросшие дети разъехались по большим городам строить жизни по собственному разумению, у Май Бритт прибавилось свободного времени, и она по многу раз на дню меняла в поилках воду, подсыпала попугаям корм и втыкала ломтики яблок (из своего сада) между прутьев клеток, всегда содержавшихся в образцовой чистоте — это само собой очевидно, но мы все же лишний раз подчеркнем это.
Беспопугайная Май Бритт стала склочницей. Жизнь раздражает ее и в целом, и в частностях.
Она сердита на шведское правосудие. Она не питает теплых чувств к государству. И мечтает, чтобы «Скандинависк Энскильда Банкен» накрылся медным тазом. Наконец, она костерит концерн «Volvo Trucks»[2], замолчавший выдающийся вклад Биргера в развитие автомобилестроения (в части грузовиков). И каждый вечер молится о том, чтобы владелец зоомагазина в Карлстаде, пресекающий любые ее поползновения купить себе новых попугайчиков, поскользнулся на лестнице, упал и напоролся на поручень (желательно по самые гланды).
К Богу, кстати говоря, у нее тоже много претензий. Но его она пока не списывает со счетов полностью. Оставляет ему игольное ушко. Потому как, кроме него, поговорить Май Бритт не с кем.
* * *
Кто спорит — относительно того, давнего прегрешения Май Бритт двух мнений быть не может. Конечно, она была не права. И сама прекрасно это понимает. Теперь уже понимает. И больше всего мечтает об одном: отмотать время назад и ничего такого не совершать. Но после смерти Биргера для нее как будто померк весь белый свет, и однажды, на одиннадцатом году образцового содержания попугайчиков, Май Бритт ясно поняла, что маленький бугорок на клюве совсем не нужен птицам, он даже мучает их. В недобрый день любому из нас может пригрезиться и не такое. Решив, что природа с попугаичьим носом просчиталась, Май Бритт состригла всем своим питомцам наросты на клювах большими педикюрными кусачками. Она сжимала попугая в кулаке, а второй рукой стригла.
Безусловно, такое обращение с попугаями никому не должно сходить с рук.
Но вместо того, чтобы предложить Май Бритт помощь специалиста и определить ее в соответствующую группу психологической поддержки, государственная машина отдала ее под суд, унизила, выставила посмешищем и лишила ее права общаться с единственными живыми существами, которые ее понимали, а ей были интересны.
* * *
Девяносто третий год живет Май Бритт на своем хуторе. С рождения. Сперва с родителями и семью братьями и сестрами. Потом все разлетелись, родители состарились и ушли, а она, единственная из всех, пожелала остаться в отчем доме. Затем появился Биргер; к счастью, ему тоже понравилась жизнь в лесу. Он понемногу охотился, рыбачил. Тишина его не раздражала. На хуторе ему было хорошо. В сороковые, когда он пошел работать на «Volvo Trucks» в Гётеборге, Май Бритт всполошилась, но муж и сам понял, что в Гётеборге ей делать нечего. Он приезжал на выходные, первые двадцать лет каждую неделю, потом, когда перевелся на завод в Умео, раз в несколько месяцев, но дороги с каждым годом становились лучше, так что спустя какое-то время Биргер снова принялся мотаться домой на выходные. Километров семьсот — восемьсот в одну сторону. Что поделаешь. Не ему одному далеко до работы. Все живут по-разному. Кто-то работает за углом от дома, кому-то приходится ездить. По радио вот рассказывали о человеке, который трижды в неделю несется за триста шестьдесят километров на репетицию духового оркестра.
* * *
Муниципалитет Эды замучился с Май Бритт, она их вечная головная боль. Ведь еле ходит, но к врачу не заманишь: старуха подозревает (и не без основания), что ее вынудят перебраться из родных стен в дом престарелых — там бабулек легче держать в узде и пресекать разные их чудачества. А так она благодаря одному снадобью, неожиданно вошедшему в ее жизнь (оно будет названо позже), справляется с болями и может дойти до любого нужного пункта, опираясь на лыжные бамбуковые палки. Их она не выпускает из рук. Так что на улицах Эды не редкость вот такая картина: древняя высохшая старуха тащится куда-то, терпеливо переставляя в такт шагам лыжные палки. Непосвященный наблюдатель в лучшем случае подумает, что бабуля, вслед за предпенсионным поколением деревни, увлеклась «северной ходьбой», — и жестоко ошибется. Лыжные бамбуковые палки Май Бритт не имеют ничего общего с модным спортом. И узнай бабушка, чем эти ходоки занимаются, она бы лишь фыркнула презрительно. Для нее палки — единственная возможность передвигаться. Она выпускает их из рук, только если изредка приляжет вздремнуть. Все остальное время Май Бритт, где б она ни была, всегда вооружена палками. Деревянный пол у нее дома весь в дырках от железного острия, но на это Май Бритт глубоко плевать. Она давно перестала переживать из-за того, как выглядит пол (да и все прочее тоже).
Муниципальные чиновники извелись: не знают, как быть с Май Бритт. С одной стороны, мораль предписывает им неизменно уважительно относиться к старейшей жительнице Эды, с другой — они прекрасно понимают, что спасти ее у них руки коротки. Поэтому они избрали тактику регулярных подачек, надеясь, что если время от времени подбрасывать Май Бритт, примерно как собачонке, лакомые кусочки, то удастся избежать серьезных скандалов. Дело в том, что Май Бритт не привыкла отступать. Она будет звонить, являться без предупреждения и сидеть под дверью, сколько ее ни заверяй, что нужного человека нет на месте. Май Бритт никого и ничего не боится. С тех пор как старуха узнала о своих законных правах, она стала для чиновников живым кошмаром. Они не любят Май Бритт, но обязаны ей помогать; из этой двойственности Май Бритт, не извольте сомневаться, извлекает пользу в тройном размере. Иногда, особенно разговаривая по телефону, она вдруг начинает вести себя хорошо — такая покладистая, такая мудрая дама — и запросто добивается своего. Этим способом ей не раз удавалось выговорить себе место на очередных курсах, организуемых местной комиссией по трудоустройству, хотя они предназначены для людей «активного возраста», тех, кому необходимо дать шанс начать жизнь сначала. Недавно, например, Май Бритт окончила двухмесячные курсы веб-дизайнеров, и вместе с дипломом ей удалось, невзирая на преклонный возраст, получить финансовую помощь на приобретение ноутбука. Теперь компьютер стоит на кухонном столе Май Бритт. Ведь вся ее жизнь проходит на кухне. Она небольшая, зато все под рукой: дровяная печь, радио, кофеварка, фотографии детей, внуков и правнуков
Обзаведясь ноутбуком, Май Бритт создала собственный сайт и превратила его в рупор своей, как она полагает, борьбы за права обездоленных. Компьютер то и дело виснет, но если Май Бритт удается с ним совладать, она тут же начинает строчить для своего сайта новые письма протеста и призывать к гражданскому неповиновению: нельзя сидеть сложа руки, надо действовать, — действовать, в какой бы точке земного шара вы ни находились. Если, например, вы сейчас отдыхаете на Шри-Ланке, то вам, следуя призыву Май Бритт, надо устремиться в горы и протестовать там против кошмарных условий, в которых работают сборщики чая. Они получают гроши, живут в недопустимой нищете и не могут изменить свою судьбу. Об этом, настаивает Май Бритт, мы не имеем права забывать, когда садимся помечтать с чашкой дымящегося чая. За каждой ложкой заварки стоит чей-то каторжный труд, помните об этом, призывает Май Бритт. Для нас попить чайку — приятная возможность перевести дух, но ради нее кто-то всю жизнь надрывается без продыха.
О нарушении чьих-то прав в отдаленных от нее частях мира Май Бритт узнает из газет, журналов и Интернета. Ей трудно читать по-английски, но и на доступных языках (шведском, норвежском, ну и датском, если припрет) информации, считает Май Бритт, вполне достаточно. Интернет ей вообще нравится. Он сделал ее жизнь богаче. Например, ей позвонили из столичного магазина здорового питания и спросили, не могут ли они разместить свою рекламу на ее сайте. Май Бритт с ходу отказала, но тут же пожалела, перезвонила сама, и с тех пор в самом верху ее страницы висит реклама биодобавки, содержащей полиненасыщенные аминокислоты в правильном количестве и соотношении.
Те газеты и журналы, которые Май Бритт не выписывает, она читает в библиотеке. (Bibliotek ska vara en attraktiv mötesplats för livslångt lärande, kulturella upplevelser och demokratiska grundvärden. Biblioteket ska vara en sjutspets i Eda kommunen både vad gäller ny teknik och hög informationskompetans.)[3] Бывает, она прихватывает недочитанное домой. Таскает журналы, иначе говоря. И не так уж редко; раз ей пришлось сделать для них в гостиной новую полку. Ради чего она даже выкинула свою коллекцию тарелок с синими цветами, занимавшую всю стену (a variety of outstanding designs and porcelain craftmanship[4]). Май Бритт собирала ее лет шестьдесят, но после истории с попугайчиками вдруг разлюбила, списала в хлам, отнесла в дальний угол сада и несколько раз проехалась по тарелкам стареньким трактором: чтобы ненароком не доставить никому из местных коллекционеров радости откопать потом на блошином рынке, считай, полное собрание «синих цветов» за сущие гроши.
Кроме конкретных примеров разного рода несправедливости, которые Май Бритт вычитывает и выискивает в Сети, ее домашняя страница несет в себе заряд негодования. Это личный вклад Май Бритт. Раздражение и возмущение она ни у кого не заимствует. В ней самой злости хоть отбавляй. Причем бесят ее не отдельные факты, а жизнь в целом. Май Бритт всерьез подозревает, что эта самая жизнь несправедлива по сути и нелепостям не будет конца; напротив, как расширяются границы Вселенной, так же будет лишь умножаться в кем-то давно заданной прогрессии идиотизм, становясь с каждой секундой ужаснее и полнее. Надо ж так туго соображать, сетует на себя Май Бритт. До каких лет дожила и теперь только поняла, как оно все устроено.
* * *
Зовут его Антон фон Борринг. Сосед. Живет буквально в километре от Май Бритт. Единственный ее сосед. Их благородие господин бывший хозяин. Фон Борринги сотни лет владели родовым хутором Май Бритт, пока Биргер