Паша полоснул нас, как бритвой, взглядом умалишенного, темперамент, как у шизоидной и достопамятной революционерки бабы Анюты (“мадам революция”), удавленницы. Триумф идеи, бич Божий, Аттила. (“Да поможет мне Бог! Аминь”.) Мощнейший, всесокрушающий, неукротимый, такое в голове не умещается, властный темперамент, несгибаемость, энергетика значимого, событийного, культурного, дымящегося жеста: легкий прищур, показуха, тот еще фрукт, вердикт прост и ясен, не сухостой, нетворческий акт, а знак — прицелился горящим глазом, и очередной томик удачно, красиво, художественно, только так и никак иначе, беспрецедентно и революционно, веселись, как черт, мать честная, курица мясная, утробная истина, страсть великой веры, одухотворенной, кураж и острая инициатива молодого сердца, распни, бдительно-мстительный прицел, реальность (и возможность), в которую не хочется даже верить (не было! забудем! у Борхеса в рассказе “Другая смерть” проводится мысль, что прошлое это лишь память о нем, а память запросто можно деформировать, тасовать, менять), брошен с неподдельной и искренней злобой; раз так нахально, хамски брошен, то и летит, художественный точный расчет, удар по нервам, живописно парит, роскошная, кондиционная метафора, культурный и культовый жест, грандиозное, подавляющее зрелище, то что в семиотике последнее модное время называется — “стратегия”, не ошибся, театр абсурда, эффектный смертельный номер, пиши пропало …
(Пауза, немая, выразительная жанровая сцена, как в финале у незабвенного Гоголя в “Ревизоре”.
Шок, головокружение.
Робкий, неряшливый, нерешительный, вялый, безвольный жест протеста, жест робкого, растерянного, нерешительного возмущения, не способного как-то влиять на нормальное, естественное течение жизненных процессов. Японский городовой! А потому может сложиться превратное и даже прямо ложное впечатление, что мы виляем, используем намеренно обтекаемые выражения, мол, молодо-зелено, зелено-молодо, милый проказник, шалый, интеллектуальная придурь, озорует, хмель романтики, молодости, не очень и не слишком энергично дистанцируемся, петляем, как заяц, что-то недоговариваем, не осуждаем плохой, некрасивый поступок, безвольно созерцаем безобразие, агрессивная русофобия которого услаждает наше тайное ухо, а безобразие явно уникальное, не желаем, хоть ты тресни, видеть в откровенном безобразии некий архетип поведения, в сущности малодушно, мнимо восторженно пасуем перед молодостью, силой и энергией, тем самым отчасти возвращая, восстанавливая чистую совесть Паши, контрабандой оппортунистически и малодушно реабилитируем его, тем паче не вступаем открыто, искренне, откровенно в борьбу с опасными тенденциями, эко, мол, диво, всё лишь слова, слова, слова, даже мастим ему, кадим, да, на словах может и клеймим, возбужденно машем руками, но осуждение наше фальшиво, наигранно, сердца наши радуются и ликуют, приветствуют злобные выбросы, мы охотно толчем воду в ступе, муссируем, даже немного любуемся героем, героем нашего времени (верность времени!), смотрим на него с почтительным благоговением, привносим утомительную амбивалентность в простой, пусть затейливый, занимательный, но по существу абсолютно ясный, прозрачный и легко прогнозируемый сюжет.
Мать честная, курица мясная! Да кто устоит против размашистой, бравурной тирании слов, против такой бешеной энергии, эдакого мощного, дремучий ужас наводящего, нечеловеческого напора? Оробели, страшновато, поджилки конвульсивно трясутся, коленки прыгают, как у покойного Женьки Васяева в кабинете следователя, икота прошибает. Нет, нет, вопиющая понапраслина, и в мыслях ничего такого не имеем, честно, совсем честно, отнюдь не одобряем Пашу. Напротив, глаза бы не глядели. Земля из-под ног уходит. Озноб берет, бьет, еврейские корчи начинаются. Что за наказание. Это уже не лирические стихи, не романтическая ирония, которую в Хулио Хуренито воспел Эренбург, не ложка дегтя, а нечто, что надо опустить, изничтожить, лишить бытия и не помнить, забыть намертво подробности, конкретику этого страшного паскудства хотелось бы вычеркнуть из памяти, нельзя с нами так, употребил грубый штопор, откупорил нас, ураган, наводнение, пожар, общественное бедствие. Хочется укротить и укоротить, закатать в глаз. В крайнем случае — клизму поставить, преогромную (с хорошим винтом)! Рта, в котором полынная горечь, нет мочи открыть, да и не знаем адекватных лингвистических средств для того, чтобы отбить охоту повторять такие и подобные срамные истории, не выработаны еще…
Судите сами. Всмотритесь! Вчувствуйтесь! Вслушайтесь в эти специфические хамские интонации, с каким вкусом и удовольствием наводит, напускает панику! Ощутите и почувствуйте сполна тяжелый кнут идеи. Разве надо объяснять, почему поведение противного юнца, едрит его, дурака, мать, бабушку и прапрабабушку налево и в перекиси марганца, оставляет крайне неприятный, гадкий осадок? Серой, быстрой мышкой мелькнула мысль, да чего он в своих грязных калошах лезет в наши души, теребит, пистон страстный, горячий нам ставит, молокосос, подавили порядочную икоту, страсть как смущены, озадачены вздорным, агрессивным сумасбродством, вредным и опасным, не слезает с нас, задал нам этот Паша, как говорят немцы, феферу и уебунгу; так или иначе (заверяем!), нас отнюдь не радует, что юнец со справкой и белым билетом, переучившийся гипертоник, зараза, страдающий запорами, моча ему в голову крепко саданула, сын невменяемой, шальной психопатки, Медеи и самоубийцы, внук сумасшедшей в точном смысле слова старухи, свирепой революционерки, троцкистки, общественной чумы, самоубийцы, в роду их, в крови демоническое начало, воля к самоубийству, самоуничтожению, к небытию, и он выдает себя за эдакого мессию, да какой он мессия, недоносок, родился величиной с ложку на седьмом месяце, не с истиной он, всё словно бы так, похоже, сплошняком и навалом пошлая приблизительность, рядом, мимо, ложь оглушительная, в вычурной фанаберии нос воротит, вопиюще бестактно перегнул палку, взрывно, революционно нетерпим в своих паранойных порывах и завихрениях, отлучен от совести, порядком забылся, а подобное осмысленное окаянство, хамство, дерзкий, обнаженно и откровенно фудаменталистский пафос, крутой вираж в досадную грязную подлянку (ему-то что, а нам, засвеченным, без вины виноватым, расхлебывать, послан нам на погибель, нам держать ответ, свинья-свиньей, наплевательское, скотское, грязное свинство, да это бесстыдное свинство того гляди обернется боком, начнутся порядочно серьезные неприятности, о масштабе которых страшно и подумать, бенц, сказано,
И у нас одновременно родилось слово, соскочило, шлепнулось лягушкой:
— Чудовище!
Делаем глаза абсолютно квадратными, как у Малевича. Ну и дела! Аж сердце заболело. Дрянь дела.)
…безобразный апофеоз сумасбродства и русофобии: дерболызг, хам и урод, урод нравственный, достоин остракизма, это похлеще, чем “Прогулки с Пушкиным”;
6. Паша в Израиле
Оторвался, свободный и никем не прерванный полет, в заду пропеллер или там современный реактивный двигатель, был таков, отряхнем прах с наших ног, на твердом берегу: восхищен на Святую землю, земля, почва, кровь, корни, историческая родина. Ура! Пустыня внемлет Богу, тишина в душе, никакого пафоса и шумных безобразий в явлениях природы.
Эка славная минута!
Сбылось, не заржавело, желанная весна, мечта, греза, галлюцинация стали реальностью, потенция, возможность переросла в действительность и знак, слово стало плотью, свершилось. Смело всё поставил на кон и сбил банк, унесся на легких, сверкающих, прекрасных крыльях прочь. Так, только так и не иначе. Кончено, получилось, свершилось.
Вот и прискакала счастливая развязка хитросплетений переусложненного рисунка непомерно затянувшейся драмы.
Если вы всё это время видите в Паше обезумевшего, наскакивающего бойцовым петухом крикуна, если вас оскорбила и покоробила откровенная, настырная, не так уж, скажем, непредвиденно расцветшая простенькая русофобия и теперь вы распираемы злым духом разоблачительства, не прочь осадить его хорошенько, но не умеете, не знаете, к чему придраться, как больно укусить, — так вот мы, исполняя как бы обязанность адвоката дьявола, охотно пособим вам, есть возможность. Вместе громко и от всей души посмеемся смехом Мефистофеля: так ему и надо, больно боек и умен! Удачлив и шустер! Чересчур много дано ему природой! Посплетничаем всласть, почему не посплетничать: нет ничего более интересного сплетен. С языка соскальзывает компромат, ну не то что прямо компромат, а так, вроде: дети у Паши прелесть, загляденье, ничего не скажешь, дети, отметим ради справедливости, замечательные, а вот баба, злорадствуйте, морда — страшнее войны, ее прозвали “Квазимода в юбке”, ну — мордоворот, мурло, смотреть неприятно, противно, по такой морде всякому хочется прогуляться, бесцветные, зассанные глазки, внушительный, ой, здоров, батюшки! стальной шнобель, как у злющей, агрессивной вороны, карикатурен, по своему стилен, шея, как у жабы, отсутствует, фигура — устрашающая сфера, мощью устрашающая, эко разнесло ее, прямо-таки Йехо звероподобная, боязно и помыслить, такая залезет к тебе в кровать, а бедному Паше приходится каждый день видеть, всегда рядом, ночью под боком, с ума сойдешь, постоянно слышать ее брех — ужас, фефела, хабалка, халда, уйдешь в бега, как сделал в свое время и на своем месте его непутевый отец Юра (всплывают в нашей памяти знаменитые и разнузданные Юрины художества), паранджу бы носила, да дай вам все царства мира и славу их, не позарились бы, не женились бы на этой воинствующей, пошлой дурынде, будь она хоть трижды неразбавленная, стопроцентная еврейка, к тому же эта страхолюда его на семь лет старше, невообразимый и форменный мастодонт, образина длинноносая, глупа, откровенно, агрессивно, рта не закрывает, тараторит пошло надоеда, бурный, стремительный поток пошлости, балаболка пошлая, густой, бабий невыносимый словесный понос; полагали, доберется Паша до Израиля, жена не роскошь, а средство передвижения, даст, как водится, под зад коленкой, катись колбаской, бросит ее, фиктивный брак; ан — нет, имеем дело с прелюбопытнейшим, завораживающим внимание психологическим казусом, перед нами праведник, подвижник, верный, самоотверженный, безукоризненный правильный муж, не начал жизнь с гнусного, каверзного, бессовестного обмана новой прекрасной во всех отношениях родины, и ноуменально, и феноменально верен жене, так вот! диво, а чужая душа потемки, мутна вода; плотный мрак, теряемся, смущены, что-то всегда ускользает от напряженного нашего внимания к альковной, интимной жизни Паши, откуда черпается энергия для подвига самообуздания, должна же быть какая-то логика чувств! Впадаем в недоумение. Не по изъявлению же сердца он ее взял? Не одно же спокойное, надежное благородство? Да на такую нельзя позариться! а чем-то она его окрутила, чем-то держит, почему прикипел, неужели глаз нет? сколько прелестных разлучниц пытаются пробиться к его сердцу, стать подругами великого сына замечательной страны, все бесполезно; впиваемся острым зрением, в замешательстве, сумбур в голове, не находим благочестивого объяснения, не понимаем, чем она его держит, а всё это вместе взятое порождает волну кривотолков, злословий; груди ее, согласны, никто не спорит, чудовищных размеров, гири тяжеленные, символ неиссякаемого безумного плодородия, Изиду с нее интересно лепить, Бирон прозрел в ее образе какое-то всасывающее, поглощающее, пожирающее, зубастое, плотоядное начало, некий вечный символ женственности, назвал ее улыбку “порочной, порнографической, неприличной”, а что, если эта бабец в постели норовиста, бескорыстна, шаловлива, резва, чертовски любит это дело (что искренне и с любовью вершится, то всегда хорошо удается), шебутна, лютует, склонна к военным хитростям и сексуальным изыскам, а это самое оно! ее женский организм вырабатывает особые, гениальные (смерть мужикам!) гормоны, а с лица, чай, все говорят, знать, правда, не воду пить, вообще-то эта порочная морда с оригинальным клювом злобной вороны может озадачить, ночью все кошки серы, — кстати о кошках, у них в хозяйстве роскошный кот, величиной прямо с доброго тигра, не меньше, может и больше, любят кота здесь, очень, называют то и дело