— А что тебе объяснять? — Директор тяжело ворохнулся на сиденье. — Меня ты пришьешь. Тебя шлепнут наши люди…
— Насчет тебя не знаю. Все зависит от твоего поведения. А вот со мной у вас что-то не получается.
— Получится. Не одни, так другие. Штаны у тебя широкие, но в них не спрячешься.
— Потерпим, Аман. Ты знаешь, я из бедняков. А бедному даже в халве попадаются колючки. Привык. Сладкое ем, колючки выплевываю.
— Ничего не скажу, ты удачливый. Был бы умнее, разве бы так жил?
— А как?
— По-людски, Иргашев. Без всяких умных идей, но богато. С деньгами. Ведь вы со своими идеями все прозевали. Подумаешь, свобода, равенство, братство! Да где они? Оглянись! Выросло целое поколение, даже не одно, а два, три, которым надоели идеалы вашего равенства. Все хотят жить лучше других, не прятать богатство за заборами. И многие уже добились своего — стали богатыми. Сильно богатыми, милиционер. Теперь добиваются, чтобы можно было жить, не прячась. И добьются! А что видел ты, уголовный розыск? Ни хрена ты не видел! Помойки, задворки города, вокзал, арык в городском парке, куда по ночам кидают трупы, — вот где ты проводил время.
Таштемир сидел, втянув голову в плечи. Каждое слово кололо самолюбие, бередило душу, но прерывать монолог Рахимбаева ему не хотелось. Только испив чашу горечи до дна, он сможет найти в себе силы продолжить борьбу.
— А как жил я? Ты даже не представляешь, милиционер. Ты видел сразу в одной пачке пятьдесят тысяч рублей? Впрочем, что я говорю? Конечно, видел. Когда делал обыски у Ачилова. Может, даже в руках держал. Но чужие! А я по сто тысяч за вечер в картишки просаживал. И по столько же выигрывал. Туда — сюда. Ты знаешь, что такое сто тысяч? Где тебе! Это прекрасные женщины. Две-три красотки сразу в одной постели с тобой. Такое пробовал?
Таштемир мысленно раздел директора, увидел потное, дряблое, обложенное толстыми складками жира пузо, свисающие к пяткам ягодицы и брезгливо поморщился.
— Не думаю, что женщины получали от тебя какое-то удовольствие.
— А мне плевать! — рассмеялся Рахимбаев. — Они получали деньги, с них достаточно. Удовольствие получал я. Ти-ти-ти, — пропел он игриво и пошевелил пальцами, толстыми, как сардельки. — Ты представить не можешь, какие сладкие у них губки, грудки, попочки…
— Кончай, Илон. Мемуары напишешь в тюряге, я почитаю. А мне на твоих постельных шлюх наплевать.
— Дурак ты, милиционер! Как говорят, старую лошадь прыгать не научишь. Что ты понимаешь в женщинах, а?
— Все, — оборвал его Таштемир. — Об этом кончили. Лучше скажи, почему ты… — Он вдруг замолчал и обернулся. — Тихо!
По шоссе к съезду на реку подкатила милицейская «Волга» с синими мигалками. Маячки вращались, и над прибрежными зарослями, словно подстригая макушки кустов, тревожно метались синие всполохи.
— Сидеть! Тихо! — предупредил Таштемир и вылез из машины, держа пистолет наготове. Он слышал, как распахнулись дверцы «Волги», увидел, как из нее вылезли двое и спустились по обочине к проселку.
Постояли, посвечивая ручным фонарем.
— Нет. — сказал один. — Здесь никто не проезжал.
— Может, пройдем к реке? — предложил второй.
— Иди ты, знаешь куда! — огрызнулся первый. — Вот, я встал на пыль, и виден свежий след. Видишь? Проехала бы машина, мы бы сразу заметили.
Они вернулись к «Волге». Хлопнули дверцы. Мигалки, плеская синими молниями, двинулись в сторону Акжара.
— Ищут, — сказал Таштемир, возвращаясь в машину. — Уже, должно быть, заметили, что сиятельный бек Илон не вернулся в резиденцию, в постельку, где его ждали три попочки сразу…
— Дурак ты, милиционер! Это наша смерть проехала, а ты зубоскалишь.
— Коркма! — сказал Таштемир. — Не бойся! Нам умирать рановато. Надо разговор закончить. Потому считай, это они от своей смерти уехали. Я теперь тренированный…
— Окончим разговор — убьешь? — спросил директор обреченно и в то же время с надеждой в голосе.
— Посмотрим на твое поведение, сиятельный Змей. Учти, откровенное признание даже милиция берет во внимание.
— Может, сам одумаешься? Плохой мир лучше доброй ссоры. Не выкрутиться тебе в этот раз, Иргашев. Ты знаешь, что такое пул? [деньги (тюрк.)].
— Глупый вопрос, Аман. Умнее ничего придумать не мог?
Рахимбаев разразился нервным ржанием.
— Ты о деньгах подумал? Ошибся, Иргашев. Пул — это по-американски трест, объединение предпринимательских сил. Мы создали по твоему делу такой пул. Кинули в него по сто больших кусков, и теперь в нем восемьсот тысяч… Все пойдут на оплату тому, кто тебя прихлопнет.
— Сказать легко, прихлопнуть труднее, — отозвался Таштемир угрюмо, а сам подумал, что в Америке мало за кого отвалили бы такую сумму.
— Прихлопнут, — сказал Рахимбаев уверенно. — Думаешь, сумеешь прорваться в Акжар? Улететь в Москву?
— Почему именно в Акжар? — спросил Таштемир, решив выяснить, насколько эффективно сработала его тактика.
— Ты считаешь, мы дураки? Уже давно ясно, что ты рвешься в Акжар. Рвешься, а что вышло? Ходишь, как волк, по кругу, но дальше Койдалы не прорвался. Все дороги на Акжар для тебя закрыты. В Москву оттуда не улетишь.
— Почему ты решил, что мне надо в Москву?
— А куда еще? Ты забыл про билет, что забронирован тебе с открытой датой в Акжаре? Нам все известно!
Директор торжествующе заржал.
— Милостивый аллах! — воскликнул Таштемир. — А если я ускользну и все же попаду в Москву?
— И там тебя найдет конец.
— Ну уж туда ваши лапы не дотянутся.
— Ха! — довольно выдохнул Рахимбаев. — Ты забыл про пул. Четыреста тысяч обещано тем, кто прихватит тебя в Москве и изрубит на шашлык. Если тебя доставят обратно живым, получат полмиллиона. Но я думаю, за лишних сто кусков они ломаться не станут. Шашлык рубить проще.
— Ты меня вдохновил, Илон! Кто же эти ловкие повара?
— Повара что надо, Иргашев. Лук, морковь, перец — все у них при себе. И ножи. Дело за мясом. Барашек сам приплывет в руки.
— Кто же это такие?
— О Дарчиеве слыхал? Кавказская группа, наши единоверцы. Так вот, Дарчиев на Коране дал клятву. «Кто уклонится от нашего повеления, — сказано в Коране. — тому дадим попробовать в наказание огня». Наверное, ты Коран и в глаза не видел…
— Значит, ты считаешь, что у меня даже в Москве шансов нет? — спросил Таштемир смиренно.
— Никаких! Если… не захочешь сорвать банк.
— Не понял…
— Проще простого. Все пятьсот больших кусков будут твои. Сейчас возвращаемся в Бешарык к Эмиру. Звоним ему с дороги. Он дает клятву, что тебя никто не тронет. Через час по милиции пройдет команда тебя в упор не видеть. Мы заходим к Эмиру. Ты сдаешь все, что тебе передал Бакалов. Получаешь деньги. И пари орлом!
— А шашлык?
— Оставь. Мы же все-таки земляки. Как говорят, к аллаху вам возврат, и он над каждой вещью мощен. Это из Корана, и мы чтим такой завет.
— Выходит, моя голова — полмиллиона? И за что отдаст эти деньги ваш пул?
— Войдешь с ними в общее дело…
— Коза ностра? — спросил Таштемир с усмешкой.
— Как это? — не понял директор.
— Коза ностра — это по-итальянски «наше дело».
— Если так, то верно. Нам нужна служба безопасности. Надежная. Вот ты ее и возглавишь. Времена теперь новые и требуют инициативных людей.
— Разве у вас такой службы еще нет? Почему не организовали?
— Кто организует? Ты что, равняешь себя с дурнем Султанбаевым или Рузибаевым? Они считают себя Штирлицами, а проглядели, как у них под носом Бакалов собрал досье на фирму. Их давить надо!
— Что ж не задавите?
— Придешь ты и сделаешь это по-умному. Автокатастрофа или еще что. Не зря же тебе в Москве в академии диплом с отличием дали.
— Нет, Илон, не светит мне твое предложение. Народ постепенно прозреет и поймет, что перестройщики его обдурили. И всем — и вам, и нам даст по…
— Какой народ, Иргашев?! Ты все ходишь в старых очках. Заржавел в своей каменности или окаменел в ржавости. — Рахимбаев постучал по лбу. — Вот где надо иметь! Сейчас от всех требуется новое мышление, — он почти пропел последние слова, растягивая их по слогам. — Никакого народа в природе нет. Это большевики его придумали. Я выкину пять ящиков водки, и товарищи пролетарии всех стран соединятся и устроят тарарам, какой мне угодно. Нужен Ош? Сделаем. Фергана? Будет. Вот цена твоему народу! А в обществе, где все будет по социальной справедливости… Мы такое понятие выкинем. Будут деловые люди, работающие и бездельники. Пойми, хороший хозяин, чтоб сберечь добро, заводит добрых собак…
— К примеру, такой, как Караханов. В дополнение к двум псам-волкодавам он хочет приобрести еще и Иргашева. Так вот, шейх нового мира социальной справедливости, я не стану тебя убивать. И сделаю все, чтобы тебя не прибили члены пула. Я выведу всех вас на суд и расскажу обо всем, что ты мне выложил.
— Какой суд?! Все, что ты еще пытаешься спасти, Иргашев, с треском рухнуло!
Таштемир бросил взгляд на часы.
— Все, Илон. Кончили философию. Сейчас поедем.
Он запустил двигатель, вывел машину на шоссе и направил ее в сторону Акжара. Без всяких приключений они проехали спящую Ташхону, по объездному шоссе проскочили Койдалу. На прямом как стрела шоссе, которое теперь неудержимо несло их к Акжару, Таштемир притормозил, свернул на обочину и погасил огни.
Рахимбаев сидел притихший, с видом обреченного на казнь человека.
— Я уже у цели, — сказал Таштемир торжествующе. — Еще один рывок — и Акжар. Ты понял, Илон?
— Иргашев, слушай… — залепетал пересохшими губами директор и стал снимать с руки золотые часы, потом вытащил из кармана смятые в комок сторублевки. — Возьми все, только не убивай.
— Вылезай! — приказал Таштемир.
Рахимбаев повалился на сиденье, заскулил визгливо ж тонко, как щенок, которому придавили лапу.
— Не убива-а-й!
— Не ори! — оборвал его Таштемир. — Не трону. И твоим дружкам этого не позволю сделать, я же сказал. Сейчас я тебя посажу на попутку, вернешься в Бешарык. Скажу водителю, кто ты такой и куда тебя довезти. Это станет твоей палочкой-выручалочкой. Предупредишь своих: если на тебя поднимут руку, то на меня ничего свалить не удастся. Будет свидетель — шофер. Еще скажи, будто у меня был магнитофон, и я записал весь разговор, когда сажал тебя в попутку. Понял?
— Спасибо, Иргашев. Ты человек. Если останешься цел, приходи, я тебе всегда помогу деньгами. Это не проблема… — Рахимбаев снова протянул ему смятые купюры: — Возьми, пригодятся…
Таштемир подумал и взял одну сотенную.
— Больше не нужно. А свою машину найдешь в Акжаре у аэропорта. Целой и невредимой. Только не вздумай по дороге звонить, куда я подался. Понял?
— Что ты, Иргашев! Как можно! Я тебе жизнью обязан…
Директор еще произносил эти слова, а сам думал о том, что с радостью сжег бы свою чертову тачку, если бы знал, что вместе с ней сгорит и проклятый мент.
Выйдя на шоссе, Таштемир вскоре остановил огромный КамАЗ с открытым прицепом. Водитель приоткрыл дверцу и вопросительно глянул на него.
— Друг, довези человека до Бешарыка, — попросил Таштемир. — Он хороший. Я бы сам его выручил, только мне в другую сторону. — Вот, — протянул он водителю деньги, которые взял у директора. — Бери, это тебе. И запомни — везешь Амана Рахимбаева. В Бешарыке он директор оборонного завода. Верно, Амаижон? Делает ракетное топливо, а по конверсии станет гнать водку. Запомни его хорошенько. В случае чего, всегда поможет по части дефицита…
Водитель засмеялся.
— Садитесь, уважаемый, — предложил он Рахимбаеву и показал место рядом со своим напарником, который сидел и дремал, не обращая внимания на их разговор.
— Езжайте, товарищ Рахимбаев, — сказал Таштемир. — Счастливого пути!
Дверца грузовика захлопнулась, и машина тронулась. Выждав, когда ее габаритные огни скрылись за перевалом, Таштемир погасил фары, развернул «Жигули» и погнал машину вслед за грузовиком. Теперь у него был единственный путь — в Кумкент. Он был уверен, что Рахимбаев попросит заехать в Койдалу и оттуда позвонит в Бешарык, предупредит, что Иргашев рвется в Акжар. Это намного повышало его шансы прорваться в Кумкалу именно этой ночью.
Подъезжая к Койдале, КамАЗ свернул с шоссе к городу. Так и есть, мудрый Змей спешил к телефону!
Таштемир направил «Жигули» по объездной дороге в сторону Ташхоны. Он оставил машину неподалеку от отделения милиции и ушел, сунув ключи в карман.
Походкой гуляющего бездельника Таштемир вышел на привокзальную площадь. Она выглядела полупустой, лишь в дальнем углу, где располагались лотки зеленщиков, на пустых столах сидело несколько парней, кто-то бренчал на гитаре. Сдерживая желание рвануться и одним махом перебежать площадь, он двинулся наискосок к месту, где начиналась Сайрамская улица.
На углу Таштемир увидел телефонную будку. Вошел в нее, набрал номер.
— Слушаю, — раздался немного удивленный голос Тамары.
— Здравствуй. Ты одна? — спросил он, и она услышала в его вопросе нотку ревности.
— Почему ты задал такой вопрос?
Он сразу сообразил, что ее задело. Сказал в ответ:
— Это не вопрос. Это утверждение. Если меня нет рядом, значит, ты одна.
— Ты в самом деле веришь в то, что сказал?
— В самом. Ничего не желаю больше, чем оказаться сейчас рядом с тобой.
— И что же? Как всякий современный мужчина, ты этого не можешь сделать в силу сложившихся обстоятельств?
— Оставь обобщения. Я совсем несовременный мужчина.
— Откровенное признание.
— Ты все шутишь, а меня все еще гонят, как зайца.
— Неужели это еще не кончилось? — спросила она, и в ее голосе он услышал искреннюю теплоту. — Нужна моя помощь?
— Боюсь даже просить.
— Говори.
— Мне необходимо попасть в Кумкалу, на аэродром. Вылет в три пятнадцать. Надо быть там хотя бы за полчаса до вылета.
— Ты где?
— Это неважно. Я буду ждать там, где Федор Иванович прошлый раз покупал кислое молоко.
— Я сейчас же ему позвоню. Подъедем на «скорой», тебя устроит?
— Нет. Пусть подъедет он один.
— Что так? — спросила она обиженно. — Не хочешь видеть?
— Просто боюсь за тебя. Люди, с которыми я связался, страшные и безжалостные. Такие не щадят.
— Ладно, я ни в чем тебя не упрекаю. Ты нуждаешься во мне, и это самое убедительное твое оправдание. Тебе трудно понять, как редко мужчина нуждается в женщине и сколь приятно ей чувствовать это.
— Ты хороший врач, — сказал он, — в тебе нуждаются многие.
— Верно, нуждаются. Пока у них переломаны ноги и разбиты головы. Даже благодарят, когда выписываются. Но уже через день, встретив на улице, никто даже виду не подаст, что мы когда-то встречались. — В ее голосе дрожали близкие слезы. — Все, вешай трубку. Буду звонить Федору Ивановичу…
18
В аэропорту Кумкалы в это раннее утро все было спокойно. Сюда не докатилась еще волна милицейской суматохи, которая в тот же час яростно плескалась в Акжаре.
Войдя в телефонную будку, Таштемир огляделся.
Все вокруг дышало сонным покоем, все были побужены в утомленное ожидание предстоявших отлетов.
Он снял трубку, набрал номер. Ответил вялый голос:
— Слушаю…
— Иван Васильевич? Ковров? — спросил Таштемир. — Это вас Юсупов беспокоит. Родственник Розы Садыковны…
— Здравствуйте, товарищ Юсупов! — Голос говорившего мгновенно ожил, стал энергичным, твердым. — Я думал, вы объявитесь раньше.
— Старался, Иван Васильевич. К сожалению, сломалась машина. — Таштемир — на всякий случай — говорил с нарочитой беспечностью, как человек, привыкший к неприятностям и умевший их переносить, не теряя равновесия. — То колесо полетело, то валик… С трудом добрался.
— Теперь все в порядке?
— Думаю, да.
— Когда собираетесь уехать? — спросил Ковров. — С поездами сейчас крайне трудно.
— Хотел уехать вчера, Иван Васильевич. Вы же сами догадываетесь.
— Хорошо. Я сейчас приеду. Ждите меня, Юсупов, в скверике на скамейке. У киоска «Союзпечати».
Долго ждать Таштемиру не пришлось. Ковров был в аэрофлотовской форме, загорелый, подтянутый крепыш. В руке он держал черный вместительный атташе-кейс.
— Вы Ирташев? — спросил авиатор и протянул руку. — О вас я знаю все…
Таштемир рефлекторно сунул левую руку в карман, спросил настороженно:
— И верите, что все это натворил я? Что и Бакалова…
Ковров напрягся, сдвинул белесые, выцветшие брови.
— Николай был моим старым и верным другом. Золотой человек был, умница… Да выньте вы руку из кармана! За кого вы меня принимаете, право… Коля меня предупредил, что всех собак повесят на вас. Он рассказал мне и о деле, которое он вам доверил. Поэтому и согласился помочь…