«Ладно валяй с историей».
«Тише ты».
«Ну ты же сам все это начал».
«Тише, тише» говорит Дени, как он обычно причудливо выговаривает «ТЧИ» очень громко, ртом па́стя, как радиодиктор, чтоб диктовать всякий звук, а затем «ШЕ» просто говорится по-англичански, этот трюк мы оба переняли на некоем шалопайском подготе, где все ходили и разговаривали, как очень удолбанные чмохкающие чмумники, …теперь шмакствует, Шмууум ники, необъяснимы глупые трюки школяров во время оно, потеряно, – что Дени теперь в нелепой Сан-Педровой ночи по-прежнему подкалывал туманы, как будто и разницы никакой нет. – «ТИ ше» говорит Дени, крепко беря меня за плечо и держа меня крепко, и глядя на меня в полном серьезе, росту в нем около шести-трех, и смотрит он сверху вниз на мелкого пять-с-девятью меня, и глаза его темны, посверхкивают, видно, что он злится, видно, что понятие у него о жизни такое, какого никто другой никогда не имел и никогда не будет, хоть ровно так же на полном серьезе он может разгуливать, веря и задвигая свою теорию обо мне, к примеру, «Керуак жертва, ЖЕР твва свово собственово ва о бра ЖХЕ НИ Йя». – Или его любимая шуточка про меня, которая вроде как должна быть просто умора, а есть грустнейшая история, что он когда-либо рассказывал или кто угодно рассказывал, «Как-то вечером Керуак не хотел брать ножку жареной курицы, и когда я у него спросил почему, он взял и сказал „Я думаю о несчастных голодающих народах Европы“… Хьяя УА У У У» и давай фантастически ржать, как он может, а это такой невообразимый хуохуот в небеса, созданные специально для него, и я все время их над ним вижу, когда о нем думаю, черной ночью, кругосветной ночью, той ночью, когда он стоял на причале в Хонолулу в контрабандных японских кимоно на себе, четырех штуках, а таможенники заставили его раздеться до них, и вот он стоит такой ночью на платформе в японских кимоно, большой здоровенный Дени Блё, в воду опущенный-и-очень очень несчастный – «Я б тебе рассказал историю такую длинную, что не дорассказал ее, если бы ты в кругосветку ушел, Керуак ты, но ты не ты не хочешь ты никогда не слушаешь – Керуак, что ЧТО ты скажешь бедным людям, голодающим в Европе, об этой тут фабрике Кота в сапогах с тунцом в заду, Х МХммч Йя а Йяауу Йяууу,
«Нет, Дени, ТЫ забавнейший человек из всех моих знакомых —»
«Не перебивай, не пускай слюни, не —» вот как он ответил и всегда разговаривал, и он ведет меня через пути «Красного Вагона», в гостиницу, в центре долгого Педро, где кто-то должен нас встретить с блондинками, и потому по пути он прихватил пару мелких портативных упаковок пива, чтоб их портачить с собой, и когда мы до гостиницы добираемся, где политые пальмы в кадках и побитые витрины в барах, и машины на парковке, и все мертво и безветренно с этим мертвым калифорнийским печальным безветренным дымсмогом, и мимо сквозят пачуки в пришпоренной тачке, и Дени говорит, «Видишь компашку мексиканцев в той вон машине, в синих джинсах, они сцапали одного нашего моряка тут на прошлое Рождество, где-то ровно год назад сегодня, он не вынакивался, ничего, занимался своим делом, а они выскочили прям из этой своей машины и его избили адски просто – деньги у него забрали – денег не было, это просто от мерзости, они ж пачуки, им нравится людей бить за ради просто так —»
«Когда я был в Мехико, мне вовсе не показалось, что мексиканцы там такие —»
«Мексиканцы в США совсем другое дело, Керуак, объезди ты весь свет, как я, видел бы, как я вижу, несколько грубых фактов жизни, что, очевидно, с тобой и бедными голодающими в Европе вы никогда НИКОГДА непой МЁЁЁЁТТТЕ…» снова схватив меня за плечо, на ходу размеренно, как в наши школьные деньки, когда мы, бывало, взбирались на солнечную утреннюю горку, в Хорэс Мэнн, на 246-й на Манхэттене, на скальные утесы возле парка Ван Кортлендта, по маленькой дороге, проходя мимо английских брусовых коттеджей и жилых домов, к оплющенной школе на вершине, вся компашка размеренно вверх по склону к школе, но никто никогда не ходил быстрее Дени, ибо он никогда не останавливался перевести дух, подъем был очень крут, большинству приходилось пыхтеть, и потеть, и поскуливать, и стонать по дороге, а Дени себе мерно шагал со своим большим радостным гоготом. – В те дни он, бывало, продавал кенжики богатеньким маленьким четвероклассникам, за туалетами. – Сегодня же вечером за душой был не единственный трюк – «Керуак, я сёдни тя точно познакомлю с двумя кукамонгами в Холливуде, если вовремя туда доберемся, завтра-то наверняка… две кукамонги живут в доме, многоквартирном, все явно выстроено вокруг плавбассейна, ты понимаешь, что я сказал, Керуак?.. плавательный бассейн, в котором плаваешь —»
«Я знаю, знаю, видел на том снимке вас с Мэттью Питерзом и всеми теми блондинками, здорово… Что будем делать, обрабатывать их?»
«Погодь, минутку, я счас тебе всю историю объясню, давай пистолет».
«Нет у меня пистолета, дурень, я это сказал тебе, только чтоб ты с судна слез… Я был готов тебе помочь, если что-то случится».
«У ТЕБЯ ЕГО НЕТ?» Его осенило, он же перед всей командой хвастался, «Мой мальчик там на причале с пушкой, я что вам говорил», а еще до того, когда судно уходило из Нью-Йорка, он вывесил здоровенный нелепый, типично для Дени смехотворный плакат печатными буквами красной тушью на куске бумаги, «ВНИМАНИЕ, НА ЗАПАДНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ ИМЕЮТСЯ РЕБЯТКИ ПО ИМЕНИ МЭТТЬЮ ПИТЕРЗ И ПОЛ ЛАЙМЕН, ИМ БЫ НИЧЕГО ТАК НЕ ХОТЕЛОСЬ, КАК ЗАМОЧИТЬ ПЛОТНИКА-СКИТАЛЬЦА ДЕНИ Э. БЛЁ, ИМ ТОЛЬКО ДАЙ, НО ЕСЛИ КАКИЕ-ТО ТОВАРИЩИ ОЗНАЧЕННОГО БЛЁ ХОТЯТ ПОМОЧЬ, СМОТРИТЕ В ОБА, НЕТ ЛИ ГДЕ ЭТИХ ДВУХ ЗЛОБНЫХ НИЩЕБРОДОВ, КОГДА СУДНО ЗАЙДЕТ В ПЕДРО, И ЭТО БУДЕТ ОЦЕНЕНО ПО ДОСТОИНСТВУ, ПОДПИСЬ ПЛТНК. БЕСПЛАТНАЯ ВЫПИВКА СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ У ПЛТНК» – и затем изустно в столовой экипажа он громко хватался своим мальчонкой.
«Я знал, что ты всем расскажешь, что у меня пушка, потому и сказал, что он у меня. Тебе разве не приятней было с судна сходить?»
«Где он?»
«Я даже не ходил».
«Значит, по-прежнему там. Надо будет сегодня ночью его забрать». Он ушел в мысли с концами – все было нормалек.
У Дени наличествовали большие планы на то, что должно произойти в гостинице, коя была