– Почему ты гримируешь людей, если ты не член комитета?
– О, однажды, в период ослабления умственных способностей, я брала уроки по росписи фарфоровых изделий, поэтому предполагается, что я знаю, как это делать. Прощай.
– До свидания. Если ты получишь цветы, я пришлю тебе их с капельдинером.
– Обязательно, – сказала Пэтти. – Не сомневаюсь, что я получу кучу цветов.
За кулисами все пребывало в радостной суматохе. Джорджи, в короткой юбочке и в английской блузке с закатанными рукавами, сжимая в руке тетрадку, стояла посреди сцены и руководила рабочими и растерянными членами комитета. В артистической уборной Пэтти распоряжалась актерским составом. В одной руке она сжимала заячью лапку,[14] другая ее рука была вымазана красными и синими жировыми красками.
– Ох, Пэтти, – протестующее заметила Синтия, бросив испуганный взгляд в зеркало, – я выгляжу скорее как субретка, нежели как героиня.
– Именно так ты и должна выглядеть, – возразила Пэтти. – Ну же, сиди смирно, пока я слегка не подрумяню твой подбородок.
Синтия воззвала к верному лорду Бромли, сидевшему в тени, который вежливо предоставил дамам право первенства. – Бонни, взгляни, тебе не кажется, что я слишком румяная? Я уверена, что, как только ты меня поцелуешь, все это немедленно сотрется.
– Если это сотрется так легко, тебе повезет больше, чем большинству людей, которых я гримирую. – И Пэтти со знанием дела улыбнулась, вспомнив, как Присцилла полночи отмокала после предыдущей пьесы, а на следующее утро появилась к завтраку с нахмуренными бровями и лихорадочным румянцем на щеках. – Ты должна помнить, что огни рампы требуют много цвета, – объяснила она снисходительно. – Ты выглядела бы мертвенно-бледной, если бы я позволила тебе выйти так, как ты хотела вначале. Следующая!
– Нет, – заметила Пэтти появившемуся дворецкому, – тебе выходить только во втором акте. Сначала я приму Разгневанного Родителя. – Разгневанный Родитель был извлечен из своего угла, где он тревожно бормотал свою роль. – В чем дело? – спросила Пэтти, щедрой рукой нанося морщины, – тебе что, страшно?
– Н-нет, – сказал Родитель, – мне не страшно, просто я боюсь, что мне будет страшно.
– В таком случае, тебе лучше передумать, – сказала Пэтти безжалостно. – В этот вечер мы не допустим волнения перед выходом на сцену.
– Пэтти, ты можешь справиться с Джорджи Меррилс; заставь ее позволить мне выйти на сцену без всякого парика, – вскричала Синтия, поворачиваясь и выставляя напоказ шапку желтых кудрей такого оттенка, подобного которому в природе не существовало.
Пэтти критически осмотрела парик. – Возможно, он слегка золотист для этой роли.
– Золотист! – произнесла Синтия. – Он явно
Угасли последние звуки увертюры, прозвенел колокольчик, и занавес раздвинулся в стороны, обнаружив Синтию, сидящую на садовой скамье в замковом парке (первоначально бывшем Арденским лесом).
Когда в конце акта занавес упал и аплодисменты сменились взволнованным жужжанием публики, Пэтти радостно обняла Джорджи. – Это в пятьдесят раз лучше, чем в прошлом году!
– Черт, и Тео Грэнби здесь! – возразила Джорджи с трепетом. (Тео Грэнби была руководителем прошлогодней постановки пьесы старшекурсниц.)
В начале четвертого акта занавес поднялся, и Пэтти протиснулась в весьма тесное пространство за балконом. К счастью, или, скорее, к несчастью, в этом месте в глубине здания находилось окно; Пэтти открыла его, уселась с одной стороны подоконника, а с другой стороны поставила наготове ламповое стекло. «Гром» должен был последовать нескоро, и поскольку недавно Пэтти выбрала астрономию в качестве факультатива, то время ожидания она коротала за изучением звезд.
На сцене дело приближалось к кульминации. Лорд Бромли великолепно изображал возлюбленного: публика принимала его всерьез вместо того, чтобы, как обычно, смеяться во время любовных сцен.
– Синтия, – умолял он, – скажи, что ты будешь моей, и ради тебя я брошу вызов всем. Я последую за тобой на край света. – Он с любовью заглядывал ей в глаза и ждал грома. Но висела гробовая тишина. Он продолжал ласково смотреть, в то время как зрители вскоре стали ухмыляться.
– Чертова Пэтти! – пробормотал он яростно. – Можно было предугадать, что она учудит что-нибудь этакое. Что это было? Ты слышала шум? – спросил он громко.
– Нет, – честно созналась Синтия, – я ничего не слышала.
– Притворись, что слышала, – шепнул он и они продолжали импровизировать. Через пять минут безнадежного барахтанья суфлер вновь вернул им утерянную нить, и действие продолжилось, причем публика, к счастью, не заметила, что чего-то не достает.
Десять минут спустя лорд Бромли декламировал: – Синтия, давай сбежим отсюда. Эти темные комнаты не дают мне покоя, их тишина давит на меня… – И тут случился «гром».
Сначала зрители слишком испугались, чтобы заметить, что и актеры были захвачены врасплох. Потом лорд Бромли, начинавший уже привыкать к экстренным ситуациям, взял себя в руки и удивленно воскликнул: – Чу! Что это за звук?
– Полагаю, это гром, – сказала Синтия.
Схватив ее за руку, он побежал обратно к балкону. – Подскажи нам наши слова, – вымолвил он, проходя мимо суфлера.
Суфлер выронил книгу и теперь не мог найти нужного места.
– Придумайте их сами, – донесся пронзительный шепот из-за балкона.
Пока оба носились взад-вперед и возбужденно смеривали взглядом сцену, наступила тишина. Тогда отчаявшийся лорд Бромли с мольбою простер руки. – Синтия, – завопил он достоверно страстным тоном, – я не вынесу этой чудовищной неопределенности. Бежим. – И они сбежали, опередив события на целых три страницы и забыв оставить письмо, которое известило бы Разгневанного Родителя о сложившихся обстоятельствах.
Джорджи тяжелой поступью расхаживала вдоль кулис, заламывала руки и горько сетовала о том дне, когда Пэтти родилась на свет.
– Поторопи Родителя, пока они не перестали хлопать и не заметили разницы, – сказал лорд Бромли.
Бедного «старика» в съехавшем на ухо парике бесцеремонно вытолкнули на сцену, где он так правдоподобно бушевал и клялся не простить свою неблагодарную дочь, что публика забыла удивиться тому, как он об этом узнал. В свое время беглецы вернулись от нотариуса, преодолели суровость старика, получили родительское благословение, и занавес опустился на сцене семейного счастья, которое доставило большое удовольствие первокурсницам на галерке.
Пэтти ползком выбралась из-под балкона и упала на колени к ногам Джорджи.
Поднял ее лорд Бромли. – Не волнуйся, Пэтти. Публика не заметила разницы и, что ни говори, а все к лучшему. Мои усы больше и двух минут бы не продержались.
Они услышали, как кто-то в партере крикнул: – Что случилось с Джорджи Меррилс? – и сотня голосов подхватила: – Она в полном порядке!
– Кто в полном порядке?
– Джорд-жи Мер-рилс.
– Что случилось с актерами?
– Они в полном порядке!
Дверь служебного входа резко распахнулась, ворвалась толпа друзей с поздравлениями и окружила растрепанных актеров и членов комитета. – Это лучшая пьеса, поставленная старшекурсницами, за все то время, что мы учились в колледже. Первокурсницы просто голову от нее потеряли. Лорд Бромли, твоя комната целый месяц будет утопать в цветах. Пэтти, – позвала старший капельдинер поверх моря голов, – разреши тебя поздравить. Я находилась в самом конце зала и ничего не слышала, кроме твоего «грома». Это было