— Это — садизм, — сказал Горяев и сжал зубы. — Вот у такого молодчика побывала в когтях наша молоденькая разведчица. И, представьте, улизнула.
— Да–а! — генерал откинулся на спинку кресла. — Оч–чень интригующие снимочки. Садитесь, Владимир Георгиевич. Сейчас я познакомлюсь с личным делом, но я сперва хотел бы узнать историю этих снимков. Как они попали к вам?
— Разрешите, товарищ генерал, рассказать вам всю историю. Она не займет много времени. А документы… документы не всегда дают точное представление о человеке.
— Вы знали Стожар лично?
— Да, она окончила краткосрочные курсы, которыми я руководил.
— Ага! Ваша воспитанница. Почему же вы сразу не сказали, Владимир Георгиевич? Это другое дело! Пожалуйста, слушаю!
— Двадцать третьего июня, на второй день войны, я вылетел на юг с особо секретным заданием.
— Знаю, — кивнул головой генерал. — Я сам рекомендовал поручить это дело вам.
— Среди других документов, с которыми мне пришлось познакомиться в первые же дни после прилета в крупный город на юге, — продолжал Горяев, — я встретил личное дело студентки третьего курса пединститута Оксаны Стожар.
Горяев затянулся дымом и умолк. Прищурив глаза, он следил, как генерал листает бумаги в папке, знакомясь то с одним, то с другим документом. И Горяеву вспомнилась сцена первой встречи с будущей «Ласточкой», вспомнилась ярко, со всеми подробностями.
…В кабинет вошла красивая, хорошо сложенная девушка в нарядном шелковом платье и туфлях на высоких каблуках. Протянула пропуск и неторопливо села на предложенный стул. Светлокарие глаза ее смотрели куда–то в сторону и казались пустыми, словно у слепой. Это странное, отсутствующее выражение на лице девушки озадачило и испугало Горяева. Он уже многое знал об Оксане Стожар: активная комсомолка, отличница учебы, спортсменка, занимается в кружке по изучению немецкого языка, принимает участие в художественной самодеятельности. Сведения о ее родных также были положительными: отца убили кулаки в период коллективизации, старший брат погиб в бою с японцами у озера Хасан, два брата в первый же день войны записались добровольцами в армию. Но это были так называемые анкетные данные, а перед ним сидел вялый, апатичный человек.
Стараясь поскорей выполнить первую часть ответственного задания — подобрать будущих слушателей школы, Горяев работал почти круглые сутки и уже несколько дней подряд не выходил из своего кабинета. Он успел перерыть гору документов, побеседовать со многими людьми, и все они, даже те, кого он по какой–либо причине не счел возможным зачислить в школу, приходили сюда подтянутыми, бодрыми, немного возбужденными. Война! Почему же у этой комсомолки такой полусонный, безучастный вид?
Оксана сидела, слегка наклонив голову, не обращая внимания на хозяина кабинета. Было похоже, что она забыла, где находится. «Ошибка. Подвела анкета, — думал с раздражением Горяев, рассматривая застывшее лицо девушки. — Даром буду терять с ней драгоценное время. Нет, скажу, что вызвал ошибочно, и на этом закончим».
Но вот Оксана Стожар, очевидно, удивленная затянувшимся молчанием, подняла голову и посмотрела на Горяева. Глаза ее по–прежнему казались равнодушными, но Горяев умел расшифровывать чужие взгляды. Несомненно, мысли девушки были заняты не тем, что она видела. Все же она составила какое–то представление о человеке, сидевшем за столом. Видимо, ее удивили седые, совершенно белые волосы, не подходившие к его усталому, но молодому лицу. Девушка, несомненно, заметила, что его глаза покраснели от бессонницы, скользнула взглядом по левой, обезображенной шрамом, руке. Но она смотрела на Горяева так, точно их разделяло толстое, тусклое, запыленное стекло. Странное, застывшее, безучастное лицо. Что с ней происходит? Внезапная догадка осенила Горяева:
— Скажите, с вами что–то случилось? Несчастье?
— Нет. Я немного задумалась, простите… Жду ваших вопросов.
Голос тихий, покорный, бесцветный.
— О чем вы думали?
— Это личное, сугубо личное.
— А все–таки?
В глазах Оксаны неожиданно отразились боль и протест. Она вспыхнула, строго посмотрела на Горяева. Зачем он спрашивает? Ведь она уже объяснила, что это ее личное, сокровенное и не имеющее никакого отношения к делу. Но седой человек упрямо и требовательно смотрел в ее глаза, словно намекая, что в этом кабинете нужно отвечать на все вопросы.
— Хорошо, скажу, — наклонила голову девушка. — Полчаса назад я проводила на фронт дорогого мне человека. Я думала о нем…
Она говорила спокойно, с достоинством, и только таявший на щеках румянец выдавал ее волнение и девичью стыдливость.
— Попрошу отвечать более определенно. Этого человека вы любите, он ваш жених?
В голосе Горяева не было сочувствия. Готовя новые испытания для девушки, он задал вопрос нарочито грубоватым, бесцеремонным тоном. Он ожидал, что Оксана снова вспыхнет и чего доброго разрыдается. Если бы это произошло, ему оставалось бы только произнести слова утешения, извиниться и, отметив пропуск, проводить ее из кабинета. Ему нужны были волевые, мужественные люди. Только им он объяснял цель вызова.
Но Оксана не заплакала. Вместо ответа она кивнула головой и твердо сжала губы; в глазах появился сухой блеск. Для Горяева это было хорошим признаком. «Девушка с характером, — отметил он про себя. — Любит, страдает, изнемогает от горя, но, наверно, не плакала, когда прощалась с любимым. Держится. Молодец! Такие мне и нужны».
Он спросил у Оксаны, не случалось ли ей совершать героические поступки. Девушка иронически усмехнулась одним уголком рта и отрицательно покачала головой. Горяев уточнил: героический поступок в данном случае нужно понимать широко. Речь идет о любом происшествии, в какой–то мере связанном с риском для жизни и потребовавшем смелости, выдержки.
Оксана снова покачала головой.
— Вы обиделись или скромничаете, — с укором сказал Горяев. — Припомните, пожалуйста. У каждого человека что–либо такое было в жизни: тонул, заблудился в лесу, прыгал на ходу с трамвая. Расскажите все, даже то, что, по–вашему, не заслуживает внимания. Начнем с вашего детства.
В детстве Оксаны нашлось несколько необычных эпизодов. Она отличалась от своих подруг некоторыми странностями, и в селе ее называли «хлопцем в юбке». Однажды, желая испытать свою храбрость, она отправилась ночью на кладбище и принесла оттуда цветы, сорванные с могилы. В другой раз ей пришло в голову покататься на диковатом, горячем колхозном жеребце, на которого отваживался садиться только ухаживавший за ним конюх. Оксану спасло то, что она успела вцепиться лошади в гриву. Жеребец носил ее по полям часа два, пока не выдохся и не присмирел. Когда «наездницу» сняли с коня, на ее пальцах, изрезанных конской гривой, запеклась кровь. Мать сводила дочку к фельдшеру, а вернувшись домой, безжалостно отстегала ремнем.
В двенадцатилетнем возрасте Оксане довелось сражаться с «привидением». Дело обстояло так. С некоторых пор в селе начали говорить о привидении. Оказалось, что привидение действительно существует. Темной ночью на гребле у ставка появлялась какая–то белая фигура, выходившая навстречу возвращавшимся из клуба молоденьким девушкам. Напугав девушек диким воем, привидение исчезало, точно сквозь землю проваливалось. Случалось это не часто — раз или два в месяц, и именно тогда, когда девушек не сопровождал кто–либо из взрослых.
Оксана одела темное платье, захватила хороший ременный кнут на гибком кнутовище и, спрятав его в кустах лозняка, росшего на гребле, пошла в клуб. Несколько вечеров ее ожидала неудача — привидение не появлялось. Наконец, когда она шла в стайке жавшихся друг к другу девушек, впереди на гребле что–то завыло, и появилась высокая белая фигура. С отчаянным криком девушки бросились врассыпную, и только Оксана, сжимая в руке кнутовище, затаив дыхание, побежала вперед. Темное платье делало ее фигуру невидимой в темноте, мягкая пыль под босыми ногами скрадывала звук шагов. Вот и воющая белая фигура. Кнут свистнул в воздухе. При первом же ударе привидение испуганно ойкнуло обычным человеческим голосом, а когда посыпался град ударов, завопило благим матом и пустилось наутек, волоча за собой белую простыню. На следующий день жившая возле ставка тетка Горпина ходила заявлять в сельсовет на неведомых ей хулиганов, якобы избивших ее Мыколу, когда он шел по гребле из клуба. Сам Мыкола — пятнадцатилетний парень с блудливо–насмешливыми глазами — вышел в тот день на улицу унылым. Его пухлое лицо пересекало несколько вздувшихся пунцовых рубцов.
Оксана рассказывала об этих эпизодах без улыбки, ровным, скучным голосом и, закончив рассказ, с сомнением взглянула на внимательно слушавшего ее Горяева.
— Вам все это нужно знать?
— Да, товарищ Стожар. Итак, с детством мы покончили, перейдем к зрелым годам. Я. вас слушаю.
— Тут мне нечего рассказывать, — пожала плечами девушка. — На битве с привидением все мои необычные похождения окончились.
— Вы опять скромничаете. Вот в личном деле у вас имеется благодарность за спасение двух детей во время пожара. Вот и вырезка из газеты — «Отважный поступок комсомолки». Спасали?
— В газете преувеличили, — возразила девушка. — Я не могу считать это героическим поступком. Загорелась пристройка у дома, я увидела в окне второго этажа детей и решила их вывести на улицу. В коридоре, на лестнице и в квартире не то что огня, даже дыма не было. Кстати, дом остался цел, через пять минут прибыла пожарная команда, и огонь потушили. Нет, никакого героизма я не проявила.
Девушка наморщила лоб и, вспомнив что–то, слабо улыбнулась.
— Если вам обязательно нужен героический поступок, я могу рассказать об одном случае, но опять–таки он не был связан с риском для жизни. Это, как говорят, совершенно из другой оперы.
— Расскажите.
— Когда я занималась на первом курсе и выступала в одноактной пьесе на смотре студенческой художественной самодеятельности, один из членов жюри, известный режиссер, настойчиво рекомендовал мне перейти в театральный институт. Он хотел дать мне несколько интересных ролей и утверждал, что я буду иметь большой успех на сцене. Меня даже вызывали по этому вопросу в горком комсомола и там тоже уговаривали, убеждали, доказывали. Но я отказалась.
— Почему вы считаете свой отказ героическим поступком?
Оксана грустно улыбнулась.
— Потому, что один человек, мнением которого я очень дорожу, сказал, что я поступила героически. Не скрою, это было серьезным испытанием воли. Я знаю, что режиссер не обманывал меня. Искушение было велико. Я все же осталась верной своей скромной профессии педагога.
— А вы уверены в своем актерском таланте?
Девушка удивленно взглянула на Горяева. Вопросы этого серьезного человека показались ей странными, и вся их беседа напоминала пустую болтовню. Зачем ее вызвали сюда?
— Извините, товарищ, но я не понимаю цели нашего разговора.
— Я вам объясню позже.
— Хорошо. Отвечаю: актерские способности у меня есть. Но, конечно, я не стану утверждать, что это какой–то особый, выдающийся талант.
— Вы смогли бы сыграть маленький этюд?
— Сейчас? — изумилась Оксана и добавила в раздумье: — Сейчас мне будет тяжело играть.
Она закрыла глаза, прикусила нижнюю губу.
— Я понимаю ваше состояние, товарищ Стожар, — мягко сказал Горяев, — и не требую, а прошу. Это очень важно для меня. И для вас…
— Хорошо. Давайте тему.
Тема этюда уже была подобрана Горяевым. Он догадывался, как тяжело переживает девушка разлуку с любимым. Все ее мысли и чувства несутся вслед за тем поездом, который увозит на фронт дорогого ей человека. Она обессилела от страдания. Сумеет ли она пересилить себя?
— Комната в общежитии. Вы вдвоем с подругой. Подруга веселая, хохотушка. Настроение у вас — прекрасное. Подруга рассказывает вам очень смешной, пикантный анекдот. Похабного, циничного в анекдоте нет, но в нем есть та игривость, фривольность, которая граничит с непристойностью. В общем, такой анекдот может слегка смутить, заставить покраснеть девушку в вашем возрасте. Вы поняли задачу?
Оксана сидела с застывшим лицом, ее плотно сжатые сочные губы брезгливо скривились.
— Я бы попросила изменить тему. Сейчас мне трудно будет настроиться.
— Нет, именно эта тема, — настойчиво возразил Горяев. — Попробуйте. Даю минуту на подготовку. Сумеете?
Вместо ответа, девушка поднялась со стула и, сделав два шага, остановилась. Она стояла спиной к Горяеву, наклонив голову и бессильно опустив руки. Горяев смотрел на часы: минутная стрелка успела пройти полкруга.
Вдруг Оксана Стожар, точно в стремительном танце, резко повернулась на одном каблуке. Подол ее платья вздулся колоколом и тотчас же свернулся косыми складками вокруг стройных ног.
Глаза Оксаны смеялись.
Это было беспечное, беспричинное веселье красивой, счастливой, жизнерадостной девушки, подсознательно испытывавшей наслаждение от каждого движения своего молодого, здорового, сильного тела.
С тем же выражением счастья и радости она повернулась влево, к воображаемому зеркалу, и небрежным, кокетливым жестом поправила прическу, воротник платья.
В эту минуту к ней подошла воображаемая подруга. Они прижались друг к другу, обнялись и стояли, любуясь собой в зеркале, очарованные своей молодостью, красотой, счастьем.
Подруга что–то вспомнила. Очевидно, она хлопнула себя рукой по лбу и воскликнула: «Саночка, я знаю сногсшибательный анекдот. Ха–ха! Эта Нонка из пятнадцатой комнаты такие отчаянные анекдоты рассказывает… Умора! Ты только послушай!»
И подруга, наклонившись к Оксане, снизив голос до шепота, начинает рассказывать анекдот. У Оксаны бегают лукавые чертики в глазах, с комичным беспокойством она поглядывает по сторонам и чаще всего на закрытую дверь. Первая пикантная подробность заставляет Оксану покраснеть и отшатнуться. Она сжимает губы, чтобы не прыснуть со смеху, и бьет подругу по руке. «Перестань, перестань, как тебе не стыдно! Ну тебя с твоими анекдотами!» Но подруга приближается, хватает ее за руки и снова жарко шепчет на ухо. Анекдот смешной, в нем есть остроумные двусмысленности. Оксана слушает, не спуская глаз с дверей комнаты, — вдруг кто–нибудь зайдет и услышит, чем они тут развлекаются
Вот она снова отталкивает подругу и хохочет, закрыв лицо, хохочет так, что все ее тело содрогается от смеха. А подруга тоже покатывается со смеху, повторяя и повторяя последнюю фразу, в которой заключается «соль» анекдота. Оксана оглядывается на дверь, делает отчаянные, предостерегающие жесты, умоляя подружку замолчать: «Ну, замолчи, замолчи, противная. Услышат! А чтоб тебе…» Она колотит кулаками в спину разыгравшуюся, не могущую уняться, уклоняющуюся от ударов подругу. И, наконец, не в силах сдержать смех, сгибается почти вдвое, хохочет, прижав руки к груди, шатаясь, как пьяная, хохочет до слез. Анекдот–чудо, но ведь нельзя же молодым девушкам слушать такой. Ха–ха–ха! Безобразие… Ха–ха–ха–ха–ха–ха!
Этюд был сыгран мимически. Оксана не произнесла ни одного слова, даже смех ее был беззвучен. Но это усиливало впечатление от игры.
Девушка выпрямилась и посмотрела на Горяева. Лицо ее было розовым от прилившейся крови, но глаза уже потухли. По восхищенному взгляду Горяева она поняла: этюд удался. Это вызвало у нее беспокойство.
— Товарищ, если вы хотите направить меня в театральную школу или студию — я откажусь. Это решено твердо.
Горяев вышел из–за стола. Несколько секунд он молча смотрел на девушку, все еще не в состоянии скрыть своего восхищения. Опытный разведчик, он уже верил в Оксану Стожар и был несказанно рад своей находке. Именно такие люди ему были нужны.
— Я хочу предложить вам поступить в другую школу, — сказал он тихо и торжественно. — Окончив ее, вам придется играть, играть в полную силу своего таланта, но не на сцене… Вам придется изображать веселье и радость, когда ваше сердце будет разрываться от горя, беспечность — в минуту смертельной опасности, уныние и скорбь, когда вам хотелось бы танцевать от радости.
И Горяев объяснил Оксане, зачем он вызвал ее. Он говорил скупо: школа агентурных разведчиков, строжайшая тайна, полная изоляция от родных, друзей, знакомых. Возможно, придется расстаться со своим именем. После окончания школы работа в тылу у гитлеровцев. Разведчика ждут не романтика, а опасные, тяжелые будни. От романтики сразу же нужно отказаться. Суровая действительность, ни одного необдуманного шага, точный расчет. В случае провала — пытки, мучительная смерть. Принимают в школу только добровольцев. Решение должно быть твердым, ответ — определенным: «да» или «нет». Если она не уверена в своих силах — лучше сразу же отказаться. Что скажет товарищ Стожар? Возможно, ей нужно хорошенько обдумать? Можно предоставить сутки на размышление.