— Мы все знаем, — опередил его Рогов. — За бортом что-то странное: похоже на планктон, только плотность много выше. Останавливайте судно. Будем брать пробу. — Он окликнул уже уходящего капитана: — Кстати, корпус не перегрелся?
— Не успел, — сказал капитан и пошел в рубку, а Малинин — в который раз? расстроился: почему до простых вещей Рогов доходит значительно быстрее? Ведь ясное же дело: возросло трение, возросла и температура…
Он сердито сказал Нолику:
— Позови ребят и тащите сюда оборудование.
Нолик побежал в лабораторию, а капитан, видно, уже успел отдать приказ: на корабле застопорили машины, он прошел еще немного по инерции и лег в дрейф.
Когда Рогов с Малининым дошли до кормы, Нолик с лаборантами уже спустили за борт люльку с приборами, два матроса встали у лебедки, а капитан Артур Лепик, посасывая свою неизменную трубку, наблюдал за происходящим, всем своим видом показывая, что не интересует его ни странная граница между тайфуном и штилем, ни загадочный феномен моря, тормозящий ход судна, а если что и волнует, так только отсутствие связи, да и то самую малость, чуть-чуть…
В лабораторной люльке помещались двое. Рогов быстро перелез через борт, а следом за ним в люльку спрыгнул Нолик. Малинин хотел заявить, что Нолику неплохо было бы постоять на борту, посмотреть, как старшие товарищи будут работать у воды, но не успел: Рогов махнул матросам рукой, и люлька поползла вниз.
Она остановилась у самой воды, и Рогов подумал, что слова «у воды» здесь не подходят: у ног его застыла странная зеленая кашица, на вид густая и вязкая. Он присел на корточки и опустил в нее руку.
— Осторожнее! — крикнул сверху Малинин, но Рогов не услышал его.
За тридцать с лишним лет работы он, казалось ему, успел узнать об океане все, что знала о нем земная наука. Он вдоль и поперек прошел эти широты. Он читал лекций в Оксфорде и, МГУ, в Гарварде и Беркли. Его работы цитировались на многих симпозиумах и конференциях. О нем знал ученый мир. И сейчас, сидя на корточках над зеленой кашицей, которая полчаса назад была обыкновенной морской водой, он с ужасом понял, что все его завидные знания ничтожны, пусты и бессмысленны, потому что ни одно из них не могло даже намекнуть, с чем они встретились. Он понимал, что казнить себя бессмысленно и бесполезно: наука — в его лице, сейчас! — встречается с подобным феноменом впервые, и феномен этот необъясним, не похож ни на что привычное. Прекрасная формула существовала некогда: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Закрой глаза, отмахнись, не верь, улыбнись презрительно: нет этого, нет, нет! Но рука с трудом входила в зеленое месиво, как входит ложка в желе, и желе это сдавливало руку, неприятно холодило кожу. Рогов резко поднялся, покачнув люльку, и осмотрел руку. Она была абсолютно сухой.
Сверху опять кричали что-то, но он опять не слышал, пытаясь все-таки объяснить необъяснимое привычными понятиями, найти какие-то аналогии, но привычные понятия не подходили сюда, а знакомые аналогии ничуть не напоминали то странное состояние воды (именно воды: Рогов не хотел, не мог думать иначе!), которое превращало ее в желе.
— Павел Николаевич, — Рогов вздрогнул и обернулся: Нолик смотрел с восторгом и ужасом, причем восторга было больше. Естественно: он не обременен всеми знаниями, он вообще не очень-то обременен знаниями, поэтому ему не страшно необъяснимое, а лишь любопытно до ужаса, который все-таки читался на его лице. Счастливое качество молодого ученого — верить тому, что есть, а не тому, что объяснено или объяснимо. Именно это качество и движет вперед науку, а Рогов? Ты его потерял, разбросал по симпозиумам, по ученым советам, по докладам и рефератам, которые и не нужны-то уже, ничего они объяснить не могут ни тебе, ни Нолику, никому. Значит, перешагни через них, забудь, начни сначала — вот отсюда, от этого киселя за бортом. И не бойся признать поражение, великий Рогов. Как знать, вдруг да обернется оно чем-нибудь, отдаленно похожим на победу…
Он встряхнул головой, будто сбросил оцепенение, спросил Нолика:
— Ну что?
— Температура невероятная! — Нолик даже захлебывался от восторга. — По Цельсию — тридцать восемь. А плотность все время растет, аписывать не успеваю.
— Пробы взял?
— Конечно.
— Тогда поехали наверх: посмотрим, подумаем, — и вдруг замолчал, пораженный услышанным. — Говоришь, плотность непрерывно растет?
— Растет! А что?
— Это хорошо, — сказал Рогов, — это просто великолепно, — добавил он и, перешагнув через барьерчик люльки, встал на воду.
Именно встал: зеленое желе чуть прогнулось под ногами, как батут, качнуло его, и он ухватился за люльку, чтобы удержать равновесие.
Наверху ахнули. Он поднял голову, помахал им рукой, хитро подмигнул ошеломленному Нолику и шагнул вперед. Потом сделал еще шаг, пошел медленно вдоль корпуса судна. Желе отлично держало его, только идти было трудновато: поверхность неровная и качается, того и гляди упадешь.
— Стойте, Павел Николаевич! — заорал Нолик. — Я с вами! Он тоже перелез через барьер, нелепо размахивая руками, побежал к Рогову, не удержался, плюхнулся во весь рост, но тут же поднялся, осмотрел себя, спросил удивленно:
— Почему следов никаких нет? Даже не намок…
— А это не вода, — спокойно ответил Рогов, внутренне содрогаясь, — ересь! бред! И все же не вода!
— Что же? — Нолик с надеждой смотрел на своего бога.
— Не знаю, — вздохнув, признался бог.
— А почему она нас держит?
— Тоже не знаю. Ты лучше не спрашивай: мы с тобой сейчас на равных — ни о чем не догадываемся. Ты подумай лучше: плотность среды растет отчего?
Нолик пожал плечами с недоуменной гримасой.
— Высказываю гипотезу, — Рогова внезапно охватило ощущение охотника: добыча рядом, только руку протяни! — Постороннее тело, помещенное в среду, вызывает повышение плотности вокруг него. А значит…
— А значит, — восторженно подхватил Нолик, — чем дальше от корабля, тем плотность меньше! Так?
— Пятерка, — похвалил Рогов. — Проверим?
Позади загрохотала лебедка. Рогов обернулся: люлька стремительно взлетела вверх, в нее влезли Малинин и два лаборанта, и через три минуты они присоединились к Рогову с Ноликом. Малинин даже задыхался от изумления.
— Держит. Нет, вы подумайте: держит, — повторял он, глупо улыбаясь, и вдруг уже серьезно спросил: — Павел Николаевич, это же не вода, верно?
Рогов усмехнулся про себя: молодость, несомненно, имеет преимущества. Вот и Малинин: он не придавлен авторитетом Большой ауки, вернее, еще не придавлен, и ему понадобилось меньше времени и меньше усилий, чтобы признать невероятное.
— А что же это? — он задал Малинину тот же вопрос, что пятью минутами раньше Нолик.
Но Малинин не прикрылся спасительным «не знаю», он пошевелил губами, подумал, потом засмеялся, сказал:
— Бред, конечно, но вдруг это жизнь?
— Мыслящий океан? — лениво спросил Рогов. — Лема начитались…
— Почему обязательно мыслящий? — фантазировал Малинин. — Даже наверняка не мыслящий. Микроорганизмы, растворенные в питательной среде. Или не в среде… Сама среда — совокупность микроорганизмов.
— Не опровергаю, — сказал Рогов. — Здесь любая гипотеза допустима. Проверим нашу с Ноликом: ее хоть сразу проверить можно.
Они подошли к люльке. Нолик обвязал вокруг пояса тонкий канат, второй конец закрепил за барьер люльки и медленно, как по льду, пробуя поверхность желе носком кеды, пошел прочь от корабля. Он отошел шагов на десять, обернулся и крикнул:
— Держит хуже!
— Иди обратно, — приказал Рогов, но парень не послушался, шагнул дальше и вдруг провалился по щиколотку, не удержался, сел, и Малинин с лаборантами, ухватившись за канат, подтащили Нолика к люльке. Рогов нагнулся и внимательно осмотрел его кеды: они были по-прежнему сухи, неведомая среда не оставляла следов.
— Как в болоте, — ошеломленно проговорил Нолик. — Засасывает и давит.
— Хватит экспериментов, — сердито бросил Рогов. — Пробы у нас есть, можно и подниматься.
Он влез в люльку вместе с Ноликом, сказал Малинину:
— Вы с ребятами вторым рейсом.
Малинин кивнул, не оборачиваясь. Он смотрел на корпус судна: зеленая «плесень» — оторванная от своей среды, она казалась именно плесенью обхватила корпус «Миклухо-Маклая», поднялась почти до иллюминаторов. Верхний ее край, неровный, ажурно-рваный, ощутимо полз вверх, а внизу этот тонкий, почти прозрачный слой «плесени» переходил в уже привычное желе, и там, где эта «плесень» вырастала, желе чуть покачивалось взад-вперед, словно подталкивало ее по борту судна вверх.
— Ну и ну! — изумленно воскликнул Рогов. — Пять минут назад плесени не было.
Малинин и сам помнил, что борт был абсолютно чист, когда они спускались вниз. Значит, плесень выросла недавно и очень быстро.
— Это же не опасно, — неуверенно, словно уговаривая самого себя, сказал Нолик. — Она ведь не оставляет следов.
«Верно, — подумал Малинин, — следов не оставляет. На кедах. На человеческом теле, руке к примеру. И это все? Но есть еще корпус судна, есть еще вещи в каютах…» И вдруг с какой-то особенной остротой понял, что вся их восторженная беготня вокруг морского феномена может быть опасной. Он задрал голову вверх и заорал изо всех сил:
— Артур Янович! Прикажите задраить иллюминаторы везде. И побыстрее!
Рогов внимательно разглядывал зеленую корку на борту.
— Не успеем, — проговорил он задумчиво. — Спохватились, да поздно. Видите: эта штука уже к каютам подобралась.
Кое-где хлопали иллюминаторы, а «плесень» уже застилала их, и там, где хозяева не успели забаррикадироваться, пробиралась в каюты, и кто знает, что она там натворит.
— У нас иллюминатор открыт, — сказал Малинин. — Поднимайтесь, Павел Николаевич, и бегом в каюту.
Рогов и сам понимал, что надо спешить. Едва люлька поравнялась с палубой, он легко перескочил через поручень, сбежал по трапу, толкнул дверь в каюту. Сзади сопел Нолик, пытаясь через его плечо рассмотреть, что же успела захватить зеленая «плесень».
А захватить-то она успела не так уж много. Зеленый кисель сполз из кольца иллюминатора на письменный стол, растекся по его полированной деревянной крышке.
— Вот вам и еще пробы для опытов, — сказал Нолик, задраивая иллюминатор.
— Ладно, — махнул рукой Рогов, — потом соберем. Пошли на палубу.
Честно говоря, он был чуть-чуть разочарован: зеленая «плесень» не ползла по каюте, не пожирала все на своем пути, не росла с каждой минутой. Однажды разыгравшаяся фантазия уже неудержима. Ступив на плотный кисель за бортом «Миклухо-Маклая», Рогов уже не сдерживал свое закованное в строго научные шоры воображение. Да и как можно сдерживать, если эти «строго научные шоры» ни черта не объясняют, а явно ненаучное воображение подсказывает гипотезы одна другой хлеще, зато всё объясняющие. Пока они с Ноликом бежали к каюте, Рогов успел наделить «плесень» разумом и ждал от нее бурных проявлений. Но растекшийся по столу кисель мало походил на существо или вещество «сапиенс», и шаткие ножки безумной гипотезы легко и охотно подломились. Рогов усмехнулся: «Совсем спятил, старик. Ты же на Земле, а не на альфе Центавра. Откуда здесь „разумная плесень“?»
На палубе стоял Малинин и смотрел в капитанский бинокль. Растерянный Артур Янович топтался рядом, порываясь отобрать бинокль. Малинин не давал, толкался и повторял:
— Погодите, погодите, сейчас, сейчас…
— Что-нибудь новенькое нашли? — поинтересовался Рогов.
— Старенькое, — невежливо буркнул Малинин, неохотно отдавая бинокль капитану, который тотчас же прилип к нему, застыл памятником. — Как вы смотрите на то, что мы в плену?
— У пиратов? — спросил Нолик.
— У «плесени», — не поддержал шутки Малинин. — Артур Янович, дайте шефу полюбоваться…
Может быть, Малинин и преувеличивал, но ведь Рогов решил ничему сегодня не удивляться, верить самому невероятному. Везде, до самого горизонта, а быть может, и дальше, за ним, по всей земле, расстилалась ровная зеленая поверхность. Ни волн на ней не было, ни всплесков, ни белых пенных гребешков, столь привычных на море. Да и море ли это было? Скорее, «суша», жадное агрессивное болото, которое заперло корабль наглухо, намертво, навеки — какие еще слова подобрать? Рогов обернулся: позади, там, откуда они пришли в этот странный зеленый мир, по-прежнему качалась прозрачная занавеска. За ней, как в гигантском аквариуме, бился синий тайфун. В двенадцатикратный «цейс» видны были волны, которые разбивались об эту занавеску, вероятно, с грохотом, с воем ветра. Но звуки, как и волны, оставались за ней, как за синим стеклом, неизвестно кем и зачем повешенным, не известно как пропустившим судно в это диковинное тихое болото. Да, здесь была тишина, безоблачное голубое небо, застывшая зеленая пленка болота, ровная, как по линейке проведенная линия горизонта.
— Эфир все еще молчит? — спросил Рогов.
— Молчит, — сказал капитан и добавил просительно: — Куда же мы попади, Павел Николаевич?
Рогов пожал плечами: мол, спросите что-нибудь полегче, а Малинин ответил неожиданно сорвавшимся голосом:
— Хотите знать? Могу объяснить, — и даже рукой махнул. — Только кто мне поверит…
— Я сегодня всему верю, — безнадежно сказал Рогов и не соврал: какая в сущности разница — верить или не верить? От объяснений легче не будет. Да и кто докажет: верны они или нет? Все возможно за синей завесой тайфуна. Говорите, — попросил он Малинина.
Малинин начал, посмеиваясь: «Не верите — опровергайте». Но Рогов знал своего ученика: тот не шутил, не выламывался, не пытался огорошить супероригинальной идеей. Эта идея у него явно была выношена, продумана за последние часы, а смешочки, они от неуверенности, от привычной робости: как примут?
— Мы не на Земле, — говорил Малинин. — Или, вернее, на Земле, но не нашей — другой. Проклятый тайфун родился на грани двух миров: того, где мы живем, и этого — чужого. Я не оригинален: идея множественности миров существует давно. И кое-кто из серьезных ученых — вы слышали, Павел Николаевич, — уже пробует найти дверку в соседний мир. Пока безуспешно, на ощупь, но пробует! А мы нашли ее, случайно наткнулись в потемках и прорвались сюда, где все иное, не похожее на привычные земные атрибуты. Я читал в каком-то фантастическом романе о том, как человек путешествует из мира в мир, вернее, путешествует его биополе, совмещаясь в соседних мирах с биополями его аналогов.
Авторы предположили, что миры эти бесконечно повторяют друг друга, отличаясь лишь по времени; где-то оно отстает от нашего, где-то его опережает. А почему бы не допустить, что миры эти вообще не похожи на земной? Ну вот как здешний, — он обвел вокруг рукой и засмеялся: — Красив?
Рогов кивнул:
— Красив. Ваша гипотеза имеет право на существование, — он помолчал и добавил: — Впрочем, как и всякая другая. У тебя никакой нет, Нолик?
У Нолика не было гипотезы: его заворожила малининская, и он готов был охотно принять ее на веру. Да и Рогов не находил возражений против нее: она все объяснила. А то, что она невероятна, так через невероятность можно перешагнуть, и тогда все становится понятным и объяснимым. Но гипотеза гипотезой, а выбираться из плена необходимо…
— Нужны аммонитные шашки, — сказал он. — У вас они есть, капитан?
— Есть.
— Тогда запускайте машину. Поиграем в игру под названием «Из ледяного плена».
Рогов думал так: если машина сама не вытянет их из болота, то взрыв поможет расчистить впереди путь. Может помочь. А дальше — Рогов сам проверял зеленая каша теряет плотность. До тайфуна несколько километров, надо попробовать проскочить. Уж лучше тайфун, чем эта зеленая дрянь, пусть даже и безобидная.
Конечно, ему не хотелось уходить: когда еще представится такой случай встреча с колонией неизвестных науке микроорганизмов. В том, что это действительно микроорганизмы, Рогов не сомневался. А где они находятся — на Земле или в соседнем мире, — значения в сущности не имело. Не имело для него ученого. А для руководителя экспедиции еще как имело. Поэтому, не очень-то веря в гипотезу Малинина, он гнал сейчас судно в зону тайфуна, в опасность, но в привычную опасность, если хотите, в земную. А здесь оставалась мнимая безопасность зеленого спокойствия, интересная, но, увы!.. загадочная.