— А где Флорида? — спросил Шатохин.
— Занемогла, лежит.
— Встать не может?
— Сестра Флорида, — крикнула Тандетникова.
— Я-аа, — отозвался слабый голос из-за полотняной занавеси.
— Покажись.
— Зачем это еще? Нездоровится мне, — голос звучал жалобно.
— Покажись, покажись, — добродушно, однако не без повелевающих ноток сказала Великонида.
За полотном послышалось шевеление, ткань отодвинулась, и из-за нее выглянула низкорослая сухая старуха, курносая, с глубоко посаженными мелкими глазками.
— Ну вот она я. Хворая я… — запричитала Флорида.
— Ложись, коли болеешь, — Тандетникова лишь махнула рукой, и Флорида моментально исчезла за занавеской.
— По делу к вам. — Шатохин устремил взгляд на Великониду. — Известно, наверно, об ограблении домиков на Тангауровских болотах?
Тандетникова на вопрос не ответила. Поднялась, опираясь на трость, прошествовала в дальний от двери угол, где почетное место занимали внушительных размеров икона и складень. Подняв к ним лицо, перекрестилась. Неразборчивым шепотом звучали слова молитвы.
— Обязательно найдем преступников. Иконы будут возвращены, — сказал Шатохин, когда наконец старуха отодвинулась от образов.
— Дай Бог…
— Ищем и найдем. Но заехали не за тем, чтобы это сказать, — продолжил Шатохин. — У вас много икон. Налеты могут повториться. Так что, просил бы быть предусмотрительнее.
Великонида вернулась к стулу, но усаживаться на него не спешила, стояла, опираясь на трость.
— Спасибо. Я поняла, — промолвила она.
Шатохин, а вслед и лейтенант Поплавский поднялись.
«Все-таки известно или нет об участи сына?» — в который раз за короткие минуты общения подумал Шатохин, глядя в непроницаемое по-прежнему лицо Великониды.
— Кстати, вы бы могли нам помочь, — сказал он.
— Чем это?
— Передать соседям то, что я сказал вам.
— Нет. Сестра Флорида недомогает. Сама не могу.
— Жаль… — Шатохин еще раз глянул на занавеску, за которой скрывалась вторая жилица, на Великониду. — Нам пора. Не забывайте, о чем предупредил.
— Не забуду… — Великонида сделала два шага вслед уходящим оперативникам.
— Болеет бабка Флора, как же, — первым заговорил Поплавский, когда отдалились от дома. — Просто струхнула, спряталась. Свежие снизки грибов заметили?
— Заметил.
— За час, может, до нашего приезда собраны, подвешены. Бабкой Флорой. Она у Великониды, как служанка у госпожи. И обстирывает, и варит, и все-все. От зари до зари вертится. И Великонида ею же и помыкает.
Шатохин и без Поплавского был хорошо информирован о Флориде. С малолетства глубоко набожная, она на государственных предприятиях не могла удержаться, потому что по религиозным праздникам не выходила на работу. Мыкалась с места на место, изгоняемая за прогулы; Тандетникова много лет назад взяла ее к себе в домработницы. За возможность молиться и иметь немногие свободные дни Флорида считала хозяйку благодетельницей и угождала как могла. А уж после того, как Елена Викентьевна решила удалиться от суетного мира, посвятить остаток жизни Богу, и позволила Флориде быть рядом с собой, почитание переросло в преклонение.
Вопрос о том, осведомлена или нет о сыне Великонида-Тандетникова, не переставал занимать Шатохина. При встрече так и не выяснил.
— Великонида всегда такая? — спросил он у лейтенанта.
— Какая?
— Угрюмая. В черном.
— Зимой заезжал. Тоже в черном была. И встретила также. Все они тут «весельчаки».
— Понятно, — сказал Шатохин, хотя ясности слова лейтенанта не прибавили ни на йоту.
Они подошли к вездеходу, возле которого сержант-водитель и лейтенант Хромов, не тратя зря времени, собирали грибы. — Сколько здесь домиков, Женя?
— Еще семь.
— Придется объехать все, предупредить о покушении на иконы. Нужно быть последовательными.
3
Свидетелем того, как бабка Флора и еще три человека на рассвете шли по охотничьей тропке, был лесничий Мохов. Он же, спустя несколько часов в том же месте, у Метляева озера, видел Флориду уже одну. От села Пышкино-Троицкого до Тангауровских болот около ста двадцати километров. Лесничий видел старуху-отшельницу в пятидесяти километрах от Пышкино-Троицкого. Значит, Флорида могла провожать лишь часть пути. Кто вел дальше? Хромов и Поплавский считали, что вахтовик-железнодорожник из Нарговки Анатолий Бороносин. У него обнаружена подробная самодельная карта района, он находился в день ограбления близ скитов и не мог вразумительно объяснить: зачем. Он знаком с Великонидой и Флорой. Все это свидетельствовало отнюдь не в пользу поездного электрика. Однако и веских улик, указывающих на его причастность к ограблению тоже не было.
Сейчас нужно попасть в Уртамовку. Иона Парамонович Корзилов, наверно, уже повстречался с пострадавшими староверами, о чем просил его Шатохин. Потом обязательно побывать в селах Отяево и Боровки. Ближайшие к дому Великониды селения, где есть почтовые отделения. И Великонида, если вела переписку с сыном, получала и отправляла письма в этих отделениях связи. Кто знает, вдруг до происшествия Виталий Васильевич Тандетников отправил письмо матушке. Учитывая, что письма в отдаленные села идут долго, а приходят за ними обитатели скитов не каждый день, может что-то лежать на почте для Елены Викентьевны интересное и оперативникам.
Фельдшера, когда приехали в Уртамовку, дома не застали; как отправился на болота к старообрядцам-потерпевшим, так пока не возвращался. Шатохин распорядился, чтобы Поплавский и Хромов ехали в деревни за почтой для Великониды. Он так и выразился: «За почтой для Великониды». Сам остался в доме у Корзилова в обществе Веры Георгиевны, жены фельдшера.
Иона Парамонович вернулся лишь к полуночи.
Просьбу Шатохина он выполнил, а задержался потому, что пришлось заезжать на хутор Марковку. Молодая женщина родила месяц назад. Роды прошли трудно, и до сих пор чувствует себя неважно.
Долго еще не укладывались спать. За самоваром говорили о старообрядцах, иконах, листали журналы.
Около восьми утра Шатохина позвали к телефону. Звонил Хромов, он уже на полдороги к Уртамовке. Новости есть, но разговор не телефонный.
— Жду в кабинете участкового, — сказал Шатохин.
Как предполагал Шатохин, под новостями подразумевалось письмо. Только не для Великониды письмо, а адресованное в Москву.
Опустили его либо вчера поздним вечером, либо рано утром. Заведующая Отяевским отделением связи всегда перед закрытием заглядывает в почтовый ящик. Вчера в двадцать часов ничего не было.
Не требовалось даже вынимать письмо из конверта. Ясно, что о трагедии на мосту через Оку Великонида не оповещена. Адресовано Тандетникову В. В., указано почтовое отделение и абонентский ящик — № 1742. На месте координат отправителя только крючковатая неразборчивая подпись.
На тетрадном в клеточку листке довольно твердой рукой было написано:
«Мальчик мой дорогой!
Пишу, а на душе смута. Нынче поутру приезжали двое офицеров из органов. В два часа пополудни пишу, а все не могу сердце унять. Приезжали якобы лишь предупредить, чтобы опасались воров, прятали ценности. Но офицер, который давал такой совет, двоекратно сказал, что ищут и найдут. (Ты знаешь, о чем это). Спроста ли сказал? И нужно слышать, с какой твердостью. Дай Бог, чтобы слова остались словами. Не ведаю, что им известно.
Будь здоров, мой голубчик.
Молюсь за тебя».
Все. Ни подписи, ни даты.
Заверяя Великониду в том, что налетчиков ищут и найдут непременно, Шатохин не преследовал никакой цели. Он даже не помнил, что произнес обещание дважды. Что ж, тем лучше. Как знать, возможно, не будь сказаны эти слова, не было бы и письма.
— Взяли подписку об ответственности за разглашение у заведующей?
— Так точно, товарищ майор, — отчеканил Хромов.
— Часто посылают по этому адресу письма?
— В прошлом году одно. Так же в ящик было опущено. Больше не помнит заведующая.
— А получают?
— Ни разу… Мы же только в Отяево были. Может, в основном через Боровки идет переписка.
— Да, и в Лиственничное нужно съездить. Тоже…
— Не нужно, — прервал Шатохин. — Ни в Лиственничное, ни в Боровки. Почта оттуда все равно мимо райцентра не идет.
В раздумье Шатохин помолчал. — А вообще, совсем ничего не нужно. Сейчас же выезжаем в Нетесово. Всякую работу по этому делу прекращаем.
4
— Я — Тимоненко Алла. Работаю проводницей.
Женщина лет тридцати вошла в кабинет Шатохина буквально следом за ним.
— За что вы хотите посадить Анатолия?
Женщина была настроена решительно. Голос ее звенел от волнения и раздражения. Не назови она своей профессии, Шатохин едва ли понял бы, что речь о Бороносине.
— Посадить я вообще никого не могу. Не в моей власти.
— Ну да, судит суд. А вы только подозреваете, обвиняете.
Можно было одернуть проводницу, прекратить разговор в таком тоне. Но что-то ведь ее привело. Просто выплеснуть раздражение в уголовный розыск не ходят.
— Сядем, поговорим спокойно, — предложил Шатохин, указывая женщине на стул. — Вы Бороносину кем приходитесь?
— Любовницей, — с вызовом ответила проводница.
— Мг… Ваш друг не подозреваемый и не обвиняемый. Свидетель.
— Не надо… Сама была свидетельницей. И никто в меня, как в Толю, мертвой хваткой не цеплялся.
— А в него кто вцепился?
— Вы! Поезд наш вчера вечером ушел в Кисловодск. Толе за три часа до отправления велели оставаться в ремонтной бригаде. Я у Померанцева выудила, что из милиции звонили, рекомендовали его пока в рейсы не посылать. А сегодня Толя мне признался, что его из аэропорта выпускать не хотели.
— Кто конкретно не выпускал?
— Поплавский.
— А звонил по месту работы?
— Он же.
— А говорите — я.
— Вы — это милиция. Вот я как говорю.
— Понял…
— Да что вы поняли, — проводница с досадой махнула рукой. — Толя рассказывал, из-за чего все это. Как вы допрашивали его, тоже рассказывал. Только что называли свидетелем, а подразумевали-то: он тоже… Толя говорит, если настоящих преступников не найдете, на нем отыграетесь.
— Это зря.
— Не зря, — возразила проводница. — Теперь и говорят, и пишут о таких случаях. Ну, он сидел, ну, не для всех он хороший… Понимаете, все эти староверы, иконы — он о них говорит много. Но они для него безразличны.
— Безразличны, а говорит много, — заметил Шатохин.
— Ну и что, так разве не бывает? Считал бы иконы ценностью, с бабкиными бы так не поступал.
— Как?
— Прошлой зимой в сенцах стекло разбилось, он дыру иконой прикрыл, чтоб снег не летел. Приколотил гвоздями. Другую раньше за так Померанцеву отдал. Еще одна была, я забрала. Жалко ведь… Люди на нее молились.
— В сенях приколотил, это в Нарговке? — спросил Шатохин, про себя отмечая, что при встрече начальник поезда о подарке Бороносина не упоминал.
— Где ж еще, у меня сенцев нет.
— Так там до сих пор?
— Ну да.
— А Померанцеву дарил при вас?
— Какая разница… Вы лучше скажите, почему Толю не пустили в Кисловодск?
— Посидите, пожалуйста, в коридоре. Я позову. — Шатохин взялся за телефонную трубку.
Через минуту в кабинете был Хромов.
— Известно, что Поплавский позвонил руководству Бороносина и рекомендовал до поры не выпускать его в поездки? — спросил Шатохин.
Лейтенант знал об этом: начальник Нетесовского районного ОУРа звонил в его присутствии.
— Надеялись, что вахтовик быстро из свидетелей передвинется в обвиняемые? Дальше бы все шло законным путем, так? — Шатохин говорил тихо и зло.
Хромов отмалчивался.
— Потом напишешь рапорт, а сейчас… — Шатохин открыл дверь, пригласил проводницу, спросил у нее: — С другой бригадой можете в рейс выехать?
— Хоть сейчас. Людей не хватает.
— Вот и поезжайте. С Бороносиным вместе. Если он, конечно, нужен будет как работник в другом поезде.
— Нужен. — Живые огоньки вспыхнули в глазах проводницы.
Оставшись один, Шатохин раскрыл деловой ежедневник, которым почти не пользовался, начертил прямую линию, поставил на ней три жирные точки. Под каждой написал названия: Пышкино-Троицкое, Метляево озеро, Тангауровские болота. В сторонке, выше линии, крестиком обозначил скит Тандетниковой.
Налетчики добрались рейсовым пассажирским автобусом до села Пушкино-Троицкого. Дальше дорог нет, шли пешком. В Пышкино-Троицком или где-то поблизости их поджидала бабка Флора. Встретились, и вчетвером проделали путь чуть дальше Метляева озера. Прямиком. С Великонидой не встречались: незачем попадаться на глаза староверам-соседям Елены Викентьевны, да и пришлось бы делать лишний крюк.
Итак, грабители расстались с бабкой Флорой за Метляевым озером. Кто же дальше взял на себя роль провожатого?
Написал: «Бороносин». Тут же зачеркнул фамилию вахтовика-железнодорожника, поставил вопросительный знак. Подумав, зачеркнул и его. Поднялся из-за стола и пошел к Пушных.
— Слушаю внимательно, Алексей Михайлович, — жестом приглашая Шатохина сесть, сказал Пушных.
— Помните, вчера докладывал: Иона Парамонович показывал потерпевшим снимки трех купленных у Кортунова икон? Своей признали только «Софию-Премудрость», две другие — чужие. Но тоже, по мнению специалистов, старообрядческие. Не в других ли поселениях взяты?
— То есть, грабили и раньше?
— Именно! И не раз, не два. Профессионалы. Специализируются на ограблениях скитов.
— Но ни одного подобного преступления не зафиксировано.
— Чему удивляться? Тандетников перво-наперво усвоил, что к властям староверы не обращаются ни при каких обстоятельствах. Детально знал их жизнь, даты их религиозных праздников. И в этот раз все сошло бы с рук, если бы не взбунтовалась Агафья.
— Предложения?
— Нужно проверить, не осталось ли после Тандетникова-сына сбережений. Мне почему-то думается, он не все истратил на девочек.
— Заодно доходами Игольникова, Кортунова, Магнолина поинтересуйтесь. А что наш искатель болотных трав?
— Сейчас разговаривал с его подругой. По-моему, Бороносин к этому делу не причастен.
5
Поступили, наконец, данные дактилоскопической экспертизы: расколотую миску, икону «София-Премудрость Божия», консервную банку держал в руках Роман — Ефим Александрович Игольников. Это было, безусловно, важно. Но куда важнее оказалась новая информация о погибшем сыне Великониды.
На абонентский ящик № 1742 в московском почтовом отделении связи поступала корреспонденция для Виталия Васильевича Тандетникова не от одной матери. В ящике было обнаружено письмо. Без обратного адреса. По штемпелю — из Архангельска. Неизвестный из портового города, подписавшийся скромно буквой «Т», сообщал о затяжных дождях и обострении ревматизма из-за скверной погоды, о том, что нужно поехать основательно полечиться на Водах, что обойдется недешево. Несмотря на недомогание и стесненность в средствах, он тем не менее рад будет встретить у себя старого приятеля 14 августа. Заранее предупреждает, что потратить на покупки более 75 рублей для него большая роскошь. Надеется, что Виталий Васильевич не будет настаивать на покупке сверх означенной суммы. Также установили, что Виталий Васильевич Тандетников был заядлым бильярдистом, в ставках не мелочился. 29 июня, за месяц до трагического дня, проиграл пятьдесят тысяч.
В Сбербанке, расположенном неподалеку от его квартиры, обнаружили всего один вклад на двенадцать тысяч рублей. Но должны быть еще, и немало. Судя по тому, что даже у несостоявшегося продавца буклетов на кладбище Магнолина, недавно купившего «Жигули», в четырех сберегательных кассах хранилось облигаций еще не на одну такую машину. А Сергей Магнолин пешка по сравнению с сыном Великониды.
Сотрудники столичной милиции истолковали письмо из Архангельска так: написано постоянным партнером Тандетникова. Упоминаемые семьдесят пять рублей — это, конечно, учитывая хотя бы сумму проигрыша на бильярде, семьдесят пять тысяч. Если отбросить витиеватую преамбулу о погоде, ревматизме, лечении на Водах, выйдет: куплю товара на эту сумму, и ни на копейку больше.