Глядя в бинокль, докладывал Шатохину по радиосвязи лейтенант Поплавский. Он, Хромов и милиционеры расположились в лесу на территории бывшего Иветского острога. А вездеход, в кабине которого Шатохин сидел вместе с участковым Красниковым и сержантом-водителем Болтиным, приткнулся в густом пихтаче недалеко от Тасеевского луга.
— Остановились… Сняли сапоги, портянки выжимают, — докладывал Поплавский.
Дверцы вездехода были распахнуты, мотор молчал с вечера, утреннее сентябрьское солнце грело не сильно, и все равно в кабине было жарко. Можно бы спрыгнуть на землю, размяться. Шатохин хотел, и все медлил, смотрел на часы. Секундная стрелка очередной раз обежала циферблат. Снова послышался голос Поплавского:
— Поднялись. Идут.
— Понял…
События развивались как того хотелось. Компания вела себя предусмотрительно. Трава второго укоса на лугу высохла, лежит в валках да в рядках — в любое время могут приехать копнить сено бригадой. Так что лучше быстрее убраться с луга. Пройти километр лесом и оказаться на берегу реки.
— Где они? — выждав, справился Шатохин.
— На середине примерно.
— Прямо на засаду идут?
— Чуть правее забирают… Переместимся немного.
— Там вам виднее…
Через пятнадцать-двадцать минут операция должна быть закончена. Шатохин посмотрел на сержанта-водителя, на Красникова. Оба молчали, лица сосредоточены, спокойны.
— Проверь зажигание, — велел Шатохин водителю.
Тот включил и выключил: в порядке.
— Товарищ майор, — голос Поплавского по рации зазвучал неожиданно и взволнованно. — Здесь дети!
— Какие дети? Где?
— Рядом с нами. Восьмиклассники. Из Куролино. У них сегодня день юного краеведа, и…
— Сколько их? — оборвал Шатохин.
— Пятнадцать. Вместе с учителем.
— Пешком пришли?
— Нет, автобус недалеко.
— Как ты их просмотрел?
— Они неожиданно приехали…
— Пусть садятся в автобус и немедленно уезжают… Подожди, дай Хромову связь.
— Трое детей куда-то отлучились. Он с учительницей искать побежал.
— А эта команда далеко?
— Теперь километра полтора будет, меньше даже.
— Краем луга идут?
— Почти по центру. Разрешите, товарищ майор, выдвинуться навстречу?
— Выйти на луг? Запрещаю категорически. Живей ищите детей. Без моей команды ничего не предпринимать. Связь держать непрерывно.
— Вас понял…
— Как нарочно! Какой-то день краеведа, — заговорил Красников.
— Мнения потом, жестко прервал Шатохин. — Ну, что там Женя? Где Хромов, дети с учительницей? — спросил нетерпеливо.
— Никто пока не появился.
— Ясно. Шум пока не поднимать, себя не обнаруживать. В крайнем случае будешь созывать потерявшихся через мегафон. Но не сейчас. Вспугнешь, иконщики могут свернуть к лесу. Мы сейчас на луг выедем, к Игольникову.
— А нам что делать?
— Ждать. — Шатохин захлопнул дверцу вездехода. Сержант закрыл дверцу со своей стороны, вопросительно посмотрел на Шатохина.
— Давай!
Взревевший мотор после глубокой таежной тишины оглушил. Хвойные лапы застучали по кабине, по бортам. Машина, вгрызаясь в молодой березово-осиновый чащобник, прокладывала себе дорогу и выскочила на огромный переливающийся под солнцем Тасеевский луг.
Красников вытащил из-за сидения два скорострельных карабина, один положил на колени Шатохину.
Вот-вот должны появиться фигуры грабителей.
— Женя, далеко еще они? — спросил Шатохин по рации.
— Метров пятьсот. Чуть правее взять нужно…
Еще звучал голос Поплавского, а грабители уже появились перед глазами.
Игольников стоял лицом к несущемуся навстречу вездеходу. Автомат держал в руке.
— Гони, не сбавляй пока! — крикнул водителю Шатохин.
Сержант, крутнув руль вправо, мчал прямо на грабителей.
Считанные минуты — и окажутся рядом. Шатохин уже ухватился за ручку дверцы, готовясь выпрыгнуть возле Игольникова. И тут архитектор вскинул автомат.
Очереди выстрелов прозвучали негромко. Шатохин почувствовал, как мотнуло вездеход, как начал он терять скорость.
Игольников, выведя из строя машину прицельными выстрелами по колесам, тотчас скрылся за копной. Приятели тоже пропали из виду.
Вездеход продолжал еще инертное движение. Шатохин припал к рации:
— Хромов где?
— Здесь я, — ответил Хромов.
— Что с детьми?
— Двоих нашли. Говорят, третий на берегу, в палатке. Послал за ним.
— Игольников направляется в твою сторону. Предупреди людей, навстречу не выводить — метко стреляет.
— Понял, Алексей Михайлович… Глядите, горит!
Шатохин увидел: валки сена, возле которых только что стояли Мустафин и Середец, охвачены пламенем. Вот оно что, они поджигали сено пока Игольников стрелял.
Горели пока два рядка, потом вспыхнул третий. Еще и еще. Архитектор и его приятели решили обезопасить себя, скрыться от преследователей, воспользовавшись завесой дыма и огня.
Расчет верный. Достаточно искры, чтобы пересохшая скошенная отава, положенная в рядки, заполыхала. А рядки тянутся по всему Тасеевскому лугу. Шатохин мог представить себе, с какой скоростью начнет распространяться огонь по лугу.
Нужно бы отдать распоряжение, чтобы отправляли автобус со школьниками. Майор выпрыгнул из подбитой машины.
Он бежал, увлекая за собой участкового и сержанта-водителя, туда, где занимался пожар. Красные языки пламени ползли по дорожкам из сена, взмывали вверх, и над этими языками клубился белесо-черный едкий дым.
Сделав глубокий вдох, Шатохин кинулся вперед. Рассчитывал на одном дыхании пробежать всю охваченную пожаром полосу. Но глотнул дыма, закашлялся — заслезились глаза.
— Товарищ майор! — услышал рядом голос Красникова. Молодой участковый показывал ему плоскую литровую фляжку. Из-под спирта.
Красников, наверное, хотел сказать, что сухое сено полили спиртом, чтоб лучше горело. Знаком Шатохин приказал: брось. Поискал глазами сержанта-водителя — здесь, и продолжал бежать.
От огнедышащего жара, от быстрого бега все тело стало липким. Удушье вызывало желание сделать выдох и набрать новую порцию воздуха. Он пересиливал себя, зная, что будет еще хуже.
Наконец дым и огонь перед глазами пропали, и Шатохин выскочил на неохваченную пока пожаром часть луга. Появились следом сержант и участковый. У водителя горел на спине пиджак. Красников два раза хлопнул по его спине, сбить огонь не удалось. Сержант достал из карманов пистолет, документы, снял и кинул пиджак на землю.
Шатохин тем временем высматривал, где архитектор и его напарники. Они бежали от наступавшего огня. Середец и Мустафин — к месту засады, Игольников забирал в сторону, по лугу наискосок. Тоже к лесу, но туда, где оперативников не было.
— Ваши эти двое, — Шатохин указал на Середца и Мустафина.
— Товарищ майор, я с вами. У этих одна двухстволка, — попытался возразить Красников.
— Ты их карманы, рюкзаки проверял? — парировал Шатохин. — Выполнять!
Архитектор бежал медленно, тяжело. Мешал груз, да и сказывалась усталость ночного похода по болоту. Шатохин быстро догонял.
Игольников обернулся, когда их разделяло около сотни шагов.
Увидеть за собой преследователя так близко он не ожидал. Однако среагировал тут же. С автоматом в руках всем корпусом повернулся к Шатохину.
В нескольких шагах от майора был небольшой стожок. Шатохин метнулся к нему, чуть упредив автоматную очередь.
Очень уж короткой какой-то была она. На слух Шатохин уловил это. Кончились патроны?
Он выглянул. Так и есть. Архитектор откинул пустую обойму и пытался достать запасную, опрометчиво засунутую в вещмешок.
— Брось! Застрелю! — Шатохин кинулся к архитектору.
Тот подхватил рюкзак, побежал.
— Брось автомат! — Предупредительный выстрел прогремел в воздух.
Игольников не бросил, не остановился. Ближайшая от него копна метрах в сорока. Если спрячется, может успеть достать и переставить обойму. Нельзя допустить. Шатохин бежал изо всех сил.
Считанные шаги оставались Игольникову до укрытия, и столько же Шатохину до Игольникова. На бегу Игольников сумел-таки развязать тесемки рюкзака, вытащил запасной рожок. Оставалось только приладить его к автомату. Шатохин размахнулся, кинул карабин под ноги Игольникову.
Архитектор споткнулся, кувырком упал на землю, выпуская из рук обойму, рюкзак. Из раскрытого мешка посыпались иконы. Но все это уже секундой позже. Шатохин услышал выстрел. Левую ногу выше колена обожгло так, что он присел, обеими ладонями закрыв обожженное место. Между пальцами просочилась кровь.
Выстрелил его карабин. Как это могло случиться? Вроде, перед тем, как бросить, поставил на предохранитель.
Архитектор сидел в пяти шагах от Шатохина, тяжело дыша, смотрел на него мутноватыми от усталости и бессонницы глазами.
— Витя Войцеховский! Немедленно беги к реке. Беги прямо на солнце и выбежишь к реке, — зазвучал усиленный мегафоном женский голос, наверное, приехавшей учительницы. — Ты понял меня, Витя! Беги к реке. На Тасеевском лугу пожар.
Послышался и скоро пропал шум мотора. Должно быть, автобус уехал с территории бывшего Иветского острога.
Игольников посмотрел в сторону, откуда доносились звуки, потом взгляд его скользнул по карабину.
— А ну, отползи дальше, — Шатохин вынул из кобуры пистолет, поставил на боевой взвод.
Игольников подчинился.
— Вот так… — Шатохин подвинулся вперед, подобрал карабин. — А теперь вставай, пойдем.
Игольникову не нужно было повторять дважды.
Шатохин смог сделать несколько шагов. Острая боль в ноге повалила его около рюкзака.
— Подожди, — велел он.
Игольников обернулся. Страх промелькнул у него в глазах.
— Я не стрелял. Не я ранил. Я не виноват, — быстро заговорил Игольников.
Шатохин молчал.
— Я пойду… Пара минут — и все. Поздно будет. Видите, что творится, — продолжал Игольников. Глаза его смотрели то на бушующее невдалеке пламя, то на оружие в руке Шатохина. — Можно? — с опаской еще раз взглянув на пистолет, не дождавшись разрешения, Игольников отступил, побежал прочь.
— Стоять! — голосом, которому нельзя было не подчиниться, остановил его Шатохин.
— Что, скучно одному? В компанию берешь? — овладев собой, сказал Игольников спокойно, даже насмешливо.
— Слышишь голоса?
— Ну?
— Туда и беги.
Игольников обрадованно кивнул, побежал. Шатохин с безразличием смотрел ему вслед.
— Алексей Михайлович! Товарищ майор! — звал теперь Шатохина в мегафон голос Хромова.
Можно было откликнуться выстрелами. Нет. Поздно! Даже если бы тут же сумели отыскать его, все равно поздно. Ему не помогут, и сами не сумеют уйти от огня.
Среди высыпавшихся из рюкзака икон сверху лежала икона Божьей Матери с прильнувшим к ней младенцем. Лик Богородицы был полон скорби.
Евгений Морозов
Наложница
От автора
О личной жизни «сильных мира сего» всегда складывались легенды. Сначала рождались слухи. Потом они обрастали мыслимыми и немыслимыми подробностями. Это было хоть и любопытно, но все же бездоказательно. Слухи — они и есть слухи.
И вот, кажется, явилась редкая возможность познакомиться с личной жизнью одного из самых одиозных руководителей нашего государства с помощью чудом оставшегося в живых свидетеля.
Эту пожилую женщину привел в редакцию ныне покойный Николай Романович Хныкин.
— Вот, — сказал он. — Хочет поговорить с живым писателем.
И оставил нас вдвоем.
У женщины было умное, приятное, но очень грустное лицо. Седые локоны не старили, а скорее украшали ее. Редкого цвета глаза — голубые, с фиолетовым оттенком. Я ни разу не видел таких глаз. С минуту, наверное, она внимательно изучала меня. Не представилась и не спросила, кто я. Лишь расстегнула верхнюю пуговичку на шерстяной кофте.
Чуть помолчав, сказала:
— Хотите, я вам расскажу про Берия? Много лет ношу эту тайну. Уж невмоготу…
Растерянно я взял со стола авторучку.
— Ничего не записывайте, — вздохнула она. — Это все равно не напечатают…
В то время, пожалуй, да. Не напечатали бы. Потому я и не торопился нести рукопись в газету или журнал. Но теперь, пятнадцать лет спустя, многое изменилось. Лишь история наша, подлинная, а не мнимая, осталась прежней. И право наше на ее познание стало реальным.
Записывать за ней было легко. Говорила она медленно, тщательно подбирая слова и делая паузы, словно заново переживая каждый эпизод своей трагической судьбы…
Вот ее исповедь…
Охотники за тетеревами
Я видела его еще в тридцать восьмом. Тогда мне было четырнадцать. Наш трудовой пионерский лагерь расположился на берегу узенькой Яузы. Кончался август, довольно теплый и сухой, лишь по ночам выпадали студеные росы. Много было в тот год кислых диких яблок, ежевики. На лесных полянках пламенели островками калина и шиповник. В зарослях прятались пушистые серые зайчата и молодые тетерева. А важные бородатые глухари даже не боялись нас, школьников. Кормились тут же в овражке отбросами кухни.
Задание у пионеров было несложное — запасать для аптек целебные ягоды и яблоки-кислушки, из которых потом на фабрике делали пастилу. Мы таскали свою добычу ведрами, сушили на расстеленном брезенте, и приезжавшая в лагерь полуторка почти ежедневно увозила дары леса в город.
В тот памятный воскресный день занялась в лесу стрельба, и завхоз пионерлагеря, старенький Ефим Евсеевич, тайно поведал:
— Сегодня за шиповником — ни-ни: охотники из наркомата понаехали. Насшибали тетеревов уйму. Сказывают, для Кремля. За речкой у них пир горой.
Никто из ребят и девчонок этому не удивился: охотники так охотники. У них своя жизнь, взрослая. У нас — своя.
Получился отменный день отдыха. Мы пекли на костре лесные яблочки, пили с сухарями заваренный травами и калиной душистый целебный чай. А к вечеру вдруг прикатили на черной легковушке развеселые военные, познакомились с нашей начальницей и врачихой, и по лагерю прошел слух, что перед нами будет выступать небезызвестный дядя Петя Ермаков или «товарищ Маузер», который лично расстрелял царя Николая и всю царскую семью.
От этого сообщения стало не столько интересно, сколько страшно. Но попробуй кому признаться! Я дежурила по столовой, помогала мыть посуду, разносила обед по палаткам и сумела поближе рассмотреть гостей.
Самый важный из них — Лаврентий Павлович, с тонкими усиками и ростом совсем небольшой, в зеленом картузе, в мундире с карманами на груди и в пенсне. Почему-то он показался мне похожим на японца. А дядя Петя Ермаков все ходил и ходил нервно взад-вперед, как заведенный, и лицом дергался. Он попросил у поварихи кружку горячего чая и сразу же ее выпил, как холодную воду. Мы даже удивились, как это он сумел.
Остальные гости — шофер Лаврентия Павловича и еще один военный, кавказец с хитрым лицом — ничего не пили и не ели. Шофер хотел закурить папиросу «Казбек», но Лаврентий Павлович сказал:
— Здесь нельзя. Дети…
На площадке, где весь день жгли пионерские костры, выстроились отряды. Дядя Петя Ермаков тяжело расхаживал туда-сюда. Его большие красные руки сжались в кулаки. Говорил он громко и резко.
— Каждый из вас должен быть беспощадным борцом за Советскую власть! Как мы, ваши отцы и деды. Царь Николай — наш классовый враг и потому, когда я навел на него маузер, рука не дрогнула. А царица вообще была немка!..
Отряды застыли, как неживые. В костре стрельнула головешка и полетели искры.
— А дети?
— Это кто спросил?! — дядя Петя вдруг перестал ходить и показался на фоне огня черным.
Из строя вытащили плачущего Гришку Коновалова и поставили перед строем.
— Вот, ребята! — указал на него большим пальцем дядя Петя Ермаков.
— Мальчик пока в младшей оздоровительной группе, — пояснила начальница. — И он не пионер…
Она пыталась объяснить, как младшие попали в трудовой лагерь, но Ермаков отрубил:
— Это не меняет дела!
Черная легковушка стояла под навесом около кухни. В ней сидели Лаврентий Павлович, военный и шофер. Военный что-то сказал.