Бауди, не зная причин появления танцовщицы, сгорал от нетерпения и втайне ждал похвалы за невольное сводничество.
— Ну, что?
— Унитазы всего полка — бритвенным лезвием и зубной щеткой. И чтобы как у кота…
— Какие мы грубые…
— Все плевательницы в курилках — тоже твои.
— Она попросила чего-то невозможного? Нарушить твою девственность?
Боксировавшие между собой лейтенанты остановились, с интересом прислушиваясь к моим распоряжениям. А вот это вы зря, ребята: любопытной Варваре нос оторвали.
— Работаем, — сбросив куртку, становлюсь в стойку против их двоих. Молодежь в недоумении замирает, и я практически одним замахом достаю до скул обоих. Урманов, оступившись на палке с привязанными по краям танковыми траками, падает, не успев звякнуть даже колокольчиком. Орешко отпрыгивает за вторую такую же деревянно-танковую штангу, все еще не веря в серьезность схватки.
— Работаем, — приказал я обоим вновь принять стойку.
Бокс, самбо, бои без правил, деревенская драка — в ход шло все, лишь бы выпустить злость. И только когда сам почувствовал во рту привкус крови, остановил бессмысленную молотиловку. Посмотрел на часы. Бауди зеркально — потому что левша, повторил мой жест. Тем более, у обоих на руках висели «Командирские» с одинаковой гравировкой: «От Министра обороны РФ». И дата — «Апрель 1996 г.» Для людей сведущих знаковый месяц — время гибели Дудаева. Около пяти лет мы ждали, когда нагуляется Джорик на нашей кровушке, тысячи пацанов с одной стороны и еще больше с другой полегли, прежде чем власть наконец-то осмелилась произнести одну-единственную фразу:
— В организме Дудаева мало железа.
Кому надо, услышали и все поняли. А Бауди потом придумал и навесил журналистам на уши лапшу про самолет и самонаводящуюся ракету, которая среагировала на мобильник в руках у Президента Ичкерии. А на самом деле мы в тот апрельский вечер мчались на «Ниве» за президентским джипом, на котором через агентуру Бауди удалось установить радиомаячок. Надвигалась ночь, мы безнадежно отставали, и когда сигнал уже стал ослабевать и теряться, случилось чудо. И преподнесла его нам жена Дудаева, захотев прогуляться до ближайших кустиков. И подзадержалась она в них ровно настолько, чтобы мы выскочили на расстояние прямого выстрела, и развернули гранатомет, и засадили в зад джипу гранатой по самые не балуйся. А то осталась бы жива Алла от ракеты из самолета…
Сейчас нам с Бауди вкупе с молодежью надо сморозить новую легенду, завязать два конца в два кольца и вбить гвоздик. В крышку гробика «ястребиному» гнездышку со всем выводком. При этом чтобы съезд в Гудермесе состоялся без опозданий.
Но во все, что повторяется, спецназ ГРУ не играет. Только эксклюзив, только изюминка, только Нобелевская премия в области литературы за оригинальность сюжета.
Но думать мешает Надя. Нет бы прийти ей чуть-чуть позже. Квартира нужна… Квартира нужна многим. И что теперь, всех тащить в горы?
— Что? — вмешивается в ход моих мыслей Бауди.
Ничего. Это к операции не относится. Надю отодвинуть в угол, «Фламинго» стереть из памяти, утреннюю встречу зарыть в землю. Не меньше! Зарыть в землю, как это делает сейчас с окурком посыльный. Зарыть в землю…
— Что? — не перестает теребит Бауди, но на этот раз уловив на моем лице озарение.
А ему есть, есть с чего появиться, озарению-то!
— Зарываем в землю! Парашют!! Сбитый летчик!!!
— Мы — вместо них, — мгновенно включается в работу над Нобелевской премией разведчик.
— Сбит наш самолет…
— Лучше «вертушка».
— И не сбита — главари потребуют подтверждения от всех групп на ведение огня. Лучше, если потерпела аварию. Упала в горах. Сама.
— Первыми должны пронюхать новость журналисты. Начальная затравка должна пойти от них. Им боевики верят.
— А их самих за разглашение секретных сведений лишить аккредитации и выслать из региона…
— Ай, я бы вообще всех выгнал.
— А народ будет плеваться и верить, что в армии бардак с техникой…
Урманов и Орешко, словно за мячиком от пинг-понга, переводят взгляды от одного к другому, еще мало чего соображая в завязавшейся игре в поддавки. Ничего, ребята, придет и ваш черед, мы здесь застряли надолго. Но пора и их втягивать в игру, в разведке статисты не нужны.
Специально для них разглаживаю на столе карту, подзываю.
— Ну что, дорогие мои разведзвери. На шестое число у нас запланирован подвиг. Прошу всех к раздаточному столу.
Лейтенанты вглядываются в паутинки дорог, квадратики жилых домов, коричневые овалы горных вершин, зелень ущелий, словно среди этого нагромождения уже есть записи в их наградных листах. Там смерть, ребята, сначала она. Ее обмануть — вот задача. А еще более первостепенная — выполнить боевое задание, которое самим себе и надо придумать.
— Задача нашей группы, — для них, напрягшихся, и поясняю, — работать наживкой. Вытягивать на себя, как на наковальню, банды, а в первую очередь — их главарей. А уж молот опустят другие.
— «Ястреб» — мой кровник, — добавляет значимость предстоящей операции Бауди. И как бы ненароком предупреждает всех: контрольный выстрел по главарю остается ему. Но рано, ох, рано делить шкуру неубитого медведя. Даже если это и пернатая тварь. Сначала думать, хорошо думать…
— Итак, на чем мы остановились? — приглашаю молодежь к обсуждению.
Бауди напоминает:
— Спасшийся экипаж, трое…
— Лучше двое, один погиб, — на эту операцию брать Орешко и Урманова пока не хочу, не готовы… — Двое выходят на связь, которая пеленгуется «Ястребом» или «Акробатом»…
— Я по-чеченски выхожу в эфир, сзываю своих «сторонников» на поиски и захват пленных…
— Но сбитые вертолетчики ближе всех окажутся именно к «Ястребу». Аккурат накануне сбора в Гудермесе. Они будут готовы к захвату города, поэтому взять дополнительно и нас, достаточно приятную мелочевку, им должно быть приятно.
— И денежно, — не забыл подчеркнуть Бауди идеологию всей этой войны. Здесь боевики и наши журналисты нашлись как сиамские близнецы. Одни за баксы воюют, другие за такую же «зелень» сочиняют об этом оды и страшилки.
— Я люблю Надю, — отдал я должное танцовщице, пусть совершенно опосредованно, но выведшую на идею с крушением вертолета.
— Уже? — Бауди не знал, откуда растут ноги у нашей легенды, и легко переключился с возможного боестолкновения на реальную женщину.
— Какой-нибудь экипаж все же спрятать, — не дал я другу отвлечься на постороннее.
— Машину вообще перегнать на другой аэродром, — грустно, но согласился продолжить военную тему мой чеченский поводырь.
— А может, все же лучше десант бросить? — вступил-таки в разговор Орешко. Выбросить десант — это им в Рязани вдолбили хорошо. Это легко: парашют за спину, и с неба — на землю — в бой. Или об землю…
— И потерять его еще в воздухе, — хмыкнул со знанием дела Бауди.
Десантник обидчиво поджал губы, и я метнул взгляд на друга: не накаляй обстановку, пусть выговорятся. Или забыл, что сам в первой операции предлагал нечто подобное?
Зато Урманов принял предложенный вариант с ходу:
— Обязательно назначить комиссию по расследованию причин катастрофы.
Скорее всего, он переложил калькой ситуацию с аварий подводных лодок, которых у моряков в этом году было пруд пруди. Но угодил в точку.
— Прислать москвичей, это авторитетно, — указал я на него пальцем. Это было просто согласие с решением, хотя от указующего перста старший лейтенант отпрянул, словно ему и предстояло назначать эту самую комиссию. — А прятать не парашюты, иначе нужны обломки вертолета. Им должна попасть в руки окровавленная летная куртка. С погонами полковника…
— И на груди дырочки от наград, — продолжал давить на слабые стороны единоверцев Бауди. — Герой. За него много дадут.
Устранив сбой с Надей, мы вновь легко просчитывали, набрасывали, предугадывали нюансы, которые бы выдавали муляж за сдобную булочку с изюмом.
— Запустить «вертушки» над возможным районом аварии…
— Активизировать радиообмен, — боясь опоздать и остаться в роли обиженного, включился в разговор Орешко.
Указываю и на него пальцем — принято. Жест теперь понимается всеми правильно и десантник довольно улыбается, не забыв скосить глаза на чеченца: учись, салага, только десять минут на войне, а уже даю ценные советы. А что будет, когда вместо карты ляжет под башмаки реальная местность…
Мне начинали нравиться прибывшие на замену ребята, и стоило мысленно поблагодарить тех, кто отыскал для меня этих лейтенантов. Можно даже было помолиться и на те ситуации, которые заставили именно их приехать на войну. Будь иные — давно потеряли бы Кавказ. И я готов готовить их к бою за Россию!
— Каких же мы пиндюлей получим, если у «Ястреба» целая сотня головорезов! — Я потер руки в предвкушении драчки так, словно нас ждали в ущельях под Гудермесом накрытые столы при радушных хозяевах, а не хорошо обученные боевики. Уж не говорю о том, что мне от нагнетаемой опасности бальзам на душу и по иной причине: ну, и куда в такое пекло брать Надежду? Самим бы унести ноги… — Но надо брать, брать его на нашу наживку и крючок. Чтобы не пришлось кормить чьих-то детей.
— Каких детей? — насторожился Бауди. Он боится одного: чтобы я не отставил операцию, чтобы мы дотянулись до клюва, крыльев, ноготка «Ястреба». А уж если вопьемся — не упустим. Поэтому любые посторонние детали только мешают ему думать о мести.
— Да это так, к слову, — не распространяюсь про спор с майором-усачом. — Лишь бы выдержала снасть.
Гляжу на лейтенантов. Те, похоже, только сейчас окончательно осознают: все, что сочинялось над этой картой и ими в том числе, может затронуть и их. Притихли, втянули головы в плечи. Да-да, ребятки, плита на нашей кухне горячая. Но нам стоять только возле нее.
Карты и фотоснимки из космоса (зря, что ли, туда запускают военных?) помогли разложить по полочкам, выступам и распадкам каждый наш шаг в будущем броске «на холод». Выражение специфическое, исключительно для спецназа ГРУ при выходе на боевое задание, но откуда оно взялось и по какому поводу, никто не помнит. Но это и не важно. Смысл ясен. Волнение у лейтенантов не проходит, и, чтобы не томить их, определяюсь с составом сразу:
— Исходить будем из того, что в живых остались командир экипажа и ценный пассажир, полковник из Москвы, с картами. То есть я и Бауди.
Урманова и Костю пробило словно одним зарядом. Встрепенулись, ринулись на меня. Я стоял к ним боком и даже не успел понять, кто поинтересовался:
— Вы нам не доверяете?
— Пока нет, — ответил честно. — Ваши предшественники были поопытнее, да только и это не помогло.
— Можно оправиться и закурить, — вбросил свои пять копеек Бауди.
— Пошел ты! — огрызнулся Орешко.
Пнув ногой штангу, пошел сам — в свою «бытовку». Получил свою порцию молчаливого презрения чеченец и от Урманова. Поняв, что перегнул палку, Бауди в извинении сложил руки на груди под моим взглядом. «В последний раз», — выговорил я ему. Понял. Согласно кивнул.
Ушли в свою «бытовку» и мы. Отбросились на кровати. Теперь, «сидя» на спине, могли пофантазировать в свое удовольствие. Каждый на свою тему. К тому же за окном начало подкручивать пыль и мусор, а ветерок с гор долгим, все крепнущим тягуном спустил на Моздок и предгрозовую свежесть. И думать тоже стало лень, и в самый раз появилась возможность отоспаться за сверхранний вызов в РЭБ. Я глянул на пластмассовый будильничек рядом с телефонным аппаратом, и тут же подхватился: скоро — время обеда, а значит, возможен звонок от Нади. Она такая, она наберет номер. И что сказать? Заикаться и отводить глаза? Не хочу ни встречаться, ни что-то объяснять.
— Ты куда? — открыл глаз уже полусонный Бауди.
— В РЭБ, полистаю перехваты. Если кто позвонит, пусть ловят вечером.
5.
Надя поймала меня на выходе из РЭБ.
В знакомой курилке под хиленькой крышей, способной лишь чуть-чуть рассеивать солнечные лучи, но отнюдь не сдерживать проливной ливень, жалась к железной стойке мокрая пятнистая курица, в чьей дородности легко угадывалась танцовщица. Я не успел ни отпрянуть за бетонный экран стены, ни смешаться среди бегущих из Военторга солдат, ни увернуться в плащ-накидку, сделавшись однородным, сразу на всех похожим, военным чучелом. Да и Надя увидела меня практически сразу, оторвалась от стойки. «Я здесь», — подтвердила ее вскинутая с сигаретой рука.
Зачем? Зачем мне это надо — навешивать на себя чужие проблемы без малейшей возможности их решить? Чтобы потом мучила совесть?
Мгновенно пожалел, что не соблазнился приглашением отужинать с дежурной сменой радиопеленгаторов. Подумаешь, от спирта пахло резиной. Но зато сало, сало исходило истомой прямо на ломтиках хлеба! Скорее всего, решил держать солидарность с подчиненными, которые могли ждать меня на обед. И где теперь тот обед, где подчиненные? Куда, в конце концов, исчезла моя боевая настороженность? Где святость исполнения закона ГРУ: если зашел в одном месте, то выйди в другом. Как мог усомниться в докучливости и настырности женщины? Почему старший смены в РЭБ не проявил должной настойчивости для того, чтобы затащить представителя Генштаба к столу? Бардак, истинный бардак на этом Кавказе!
— Что ж вы под дождем-то? — начал укорять-ругать-защищаться нападением. Как будто часовой пустил бы ее к домикам разведчиков. — А меня срочно Москва к телефону.
— А я просто мимо шла… на всякий случай заглянула… Да и связь перегружена, не дозвонишься.
«Никуда ты не шла, кроме как ко мне», — мысленно усмехнулся я над ее детской уловкой, хотя и своя не отличалась оригинальностью.
Дождь продолжал заунывно тянуть свою песню, и я спохватился, перебросил Наде со своих плеч плащ-накидку. Прапорщик отчаянно засопротивлялась, сбрасывая ее, и в какой-то момент остались оба раскрытыми. Поняв, что никто не уступит, с обоюдного молчаливого согласия нырнули под прорезиненную болотно-коричневую ткань вместе. Теперь следовало где-то прятаться от ливня. Ближе располагался мой домик, но учили старые ловеласы: с женщиной иди туда, где будешь свободен в выборе действий.
На данный момент я желал как можно быстрее расстаться с настырным прапорщиком, а выгнать ее из собственного дома совесть, ясное дело, не позволит. Легче всего расстаться на пороге ее домика. Проводил — и до свидания.
— Пойдемте, провожу вас.
Идти под одной накидкой пришлось, тесно касаясь друг друга. И в этом крылась моя роковая ошибка: попробуйте, прижавшись к женщине, ощущая ее мягкое подвижное тело, добровольно отстраниться или сделать вид, что вас это не волнует. Может, у кого-то и есть такая воля, но где ее взять фронтовому разведчику, в последние несколько месяцев обнимавшего лишь шеи врагов, хрустящие под пальцами?
И Надя, Надя! Какими фибрами души, каким уровнем подсознания уловила, что со мной все кончено, что меня можно брать голыми руками? Только что дрожавшая от холода, она вдруг в одночасье сделалась горячей, запылала, прожигая мне мокрый бок. Я не видел расползающейся под ногами тропинки, не ощущал залетавшего под капюшон дождя, — меня грело, меня вело, меня держало в напряжении ее горячее бедро. В исковерканном, ставшем на дыбы сознании одиночкой металась среди торосов утлое спасательное суденышко, с которого почти беззвучно кричали:
«Делай что угодно, но только не бери на операцию. Не соглашайся. Сдержись!»
— Пришли, — сообщила Надя, ступив на дощатый порог домика. Они стандартны во всем городке, значит, живет с кем-то вдвоем. Что дальше? Чашка горячего чая?
— Чаю горячего попьете?
Оттого, что предугадал действия прапорщика почти дословно, стало грустно. Женщина интересна при игре в догонялки, но не в явные поддавки. Хотя, что лукавить: от недотрог мужчины отходят еще быстрее…
— Заходите, заходите, — подтащила меня за остающуюся на плечах плащ-накидку к самим дверям Надя. — Согреетесь, обсохните — и я вас отпущу.
«Сам уйду», — поправил я прапорщика, и с этим убеждением переступил сбитый порожек.