— И очень быстро.
В его случае ни страстно переубеждать, ни возмущаться пока не имело смысла. Он мог лишь искренне удивиться:
— Почему должно кончаться, да еще быстро?
— А ты у нас маленький, ничего не понимаешь.
Он все понимал, но, тем не менее, не мог даже предположить, что когда-либо ему разонравится это светлорусое чудо с миндалевидными глазами и точеным, немного скуластеньким, личиком. Восток со своими шехерезадами и гейшами — на задворках империи под названием Красота. А со своими проблемами он постарается разобраться. И по возможности быстро.
Утверждая это, медленно повел вниз серебристый ободок молнии на ее кофточке.
— Молчи! — приказал Лене, у которой округлились глаза от столь откровенной наглости человека, который доселе не позволял себе ничего подобного и близко.
— Все равно молчи, — повторил он еще строже, когда у Лены остановилось дыхание — кофточка распахнулась.
Сам торопливо наклонился к не успевшей спрятаться белой полосочке лифчика на плече, принялся неистово целовать набухшую, запульсировавшую на шее жилку. Спутницу оставляли силы, она оседала под его сладострастным натиском, но едва он попытался оторвать ее от балконных перил, с мольбой в голосе попросила:
— Давай уедем отсюда.
— А кто нам будет читать газету «Правда»?
— Бабушка.
Она отступала к последнему, самому дальнему барьеру, надеясь за это время или справиться со своими чувствами, или охладить кавалера. Впрочем, поцелуй он еще раз дрожащую от страсти жилку, дождись, когда у Лены подкосятся ноги, — и можно было бы никуда не ехать. Но Олег отступил в комнату, сгреб скатерть-самобранку с обшарпанного столика, взялся за не распакованные сумки. Он найдет в себе силы подождать еще. Лишь бы Лена встречала его приближение не со страхом и не отчаянно-обреченно, а в таком же трепете, как и он сам.
Зато сама Лена, скорее всего, не ожидала от него такого быстрого согласия. В который раз за день насторожилась. Она слишком часто отталкивала Олега, в то же время не прогоняя бесповоротно, и любое неосторожное слово могло породить у него обиду, порвать хрупкую нить, которая их трепетно связывала. При всей неопределенности своего положения ей не хотелось подобного развития событий, и логичнее было улыбнуться, самой освободить его руки: мы остаемся. Но слово было сказано, этому слову беспрекословно подчинились, и во вред и неудобства обоим, но теперь требовалось идти до конца. Она продолжала оставаться мышкой, играющей с котенком из безопасной норки. Тем более, что стекло высохло, а Олег так и не сосчитал лепестки на рисунке.
— Мы дураки? — все же спросил он перед тем, как закрыть на ключ в пустом номере одного Ленина.
— Да.
3.
Но они все же поехали на квартиру к ее бабушке.
Сама она жила у Лены, но ключи выдавала — полить цветы и забрать почту. Появление посторонних в «хрущевке», состарившейся вместе со своими жильцами, во избежание пересудов и ради бабушкиного спокойствия исключалось категорически, и они до этого не подходили к дому даже близко. И сейчас перед тем, как проскользнуть поодиночке в дом, напугали сами себя настолько, что даже в прихожке остались стоять, как цапли, среди темноты. А включать свет, музыку, громко разговаривать, хлопать дверью, перемещать что-либо в самой квартире — было равносильно самоубийству. Лишь пытались рассмотреть собственный диалог:
«Нам это было надо?»
«Не обижайся».
«Но ты ведь больше не убежишь никуда?»
«А ты хорошо обо всем подумал?»
Зная его ответ и опережая действо, произнесла шепотом:
— Мы даже руки не помыли с улицы.
Две секунды.
— С мылом, — бдительно стояла за спиной Лена.
И вновь было не понять: то ли оттягивала время, то ли в самом деле беспокоилась о чистоте.
Тем не менее, более послушным в своей жизни Олег никогда не был. С мылом — так с мылом. Через нетерпение — но дважды.
Как в школе на проверке, повертел в темноте руками перед лицом проверяющей: довольна? Лена, скорее всего, не застала времен, когда в классе на каждый день назначался санитар, стоявший на страже чистых ногтей одноклассников. Поэтому, опасаясь, что его юмор до конца не будет понят, стал на колени, примиряюще-просительно прижался щекой к коленям. Кто-то из поэтов однажды спьяну или ради красного словца воспел им оду, женщины поверили в эту чушь, а на самом деле вовсе не колени манят мужской взор — таинственнее и притягательнее ложбинки под ними.
Лена, справедливо опасаясь ненасытности и необузданности мужских губ у края платья и желая прервать их путь к остальным женским таинствам, с усилием попыталась поднять его с пола. Подчинился, но только лишь для того, чтобы мимоходом, как бы случайно коснуться лицом мягких, податливых контуров живота и ног, уходящих в теплую глубину. Спасая себя, Лена опустилась вниз.
— Нам нельзя кричать, а я хочу на тебя поругаться, — шепотом сообщила она свою великую тайну.
— Нам повезло обоим. Я тоже хочу на тебя поругаться.
Их шепчущие губы оказались настолько близки, что не позволить им соединиться — грех получался еще больший, чем у Адама с Евой. Хотя какой мог быть у них грех, если все человечество обязано им своим существованием!
Лена слабо оттолкнулась, а может, это был ответный робкий порыв, но Олег больше не желал и не имел сил разбираться в тонкостях. Все же самое великое таинство и совершенство на земле — это чувственное женское тело. Которое можно ненасытно целовать, подсознательно отмечая уголки, откуда исходит дрожь, и вампиром впиваться в них, не давая им успокоиться. Упругая, плотненькая фигура Лены — вся истома…
— Погоди, я приму ванную, — выбросила, наконец, перед морской пехотой Северного флота белый флаг московская Бастилия.
Писать стихи Олег бросил еще в школе, военное училище перевело его в когорту прозаиков, должность разведчика в морской пехоте предопределило дорогу в критики, но тут воображение вновь вернулось к поэзии и откликнулось сразу: сквозь воду в ванной он увидит…
Он ничего не увидит в темноте!
На гражданке порой в сторону военных посматривают снисходительно: бедные, несчастные, зашоренные. И попадаются на крючок, потому что на самом деле с первого дня пребывания в погонах военных учат принимать решения и брать ответственность на себя. В любой обстановке. А армейский устав вообще предписывает офицеру любой доклад начинать со слов «Я решил…».
Он решил!
— Набирай воду, я сейчас, — Олег подался к двери.
— Нельзя!
— Я тихонько.
Глазок показал, что лестничная площадка пуста, и он выскользнул в подъезд. Военных еще учат марш-броскам, то есть бегу по пересеченной местности за короткий промежуток времени. Город для этого — идеальный полигон.
Нужные предметы нашлись не сразу, но от киоска — к киоску, и вожделенные находки согрели сердце морского волка. Пряча покупку, Олег поскребся обратно в тайную дверь.
— Где ты был, чертушка? — не увидев ничего в руках, но по счастливому выражению лица понимая, что желаемое достигнуто, удивилась Лена. — Ведешь себя кое-как.
Он чмокнул ее в нос и поспешил в ванную. Вода была набрана, и он, закрывшись, чиркнул зажигалкой. Извлек из карманов плавающие свечи. Запалил фитильки, пустил круглые алюминиевые корзиночки по легким волнам. Затем в воду стали падать лепестки роз. Трех бутонов оказалось достаточно, чтобы вокруг огоньков заколыхалось бело-розовое покрывало.
— Прошу.
Лена, конечно, пыталась что-то предположить, но увиденное потрясло ее.
По крайней мере, Олегу захотелось увидеть это в ее широко раскрывшихся глазах. В них, конечно, первыми впрыгнули огоньки от свеч, но и ему нашлось местечко, когда Лена повернулась. Смущенная и растерянная, протянула руку, коснулась его щеки.
«Спасибо, — передалось ему состояние хозяйки. — Но это значит, что я…»
Он в ответ поцеловал мягкие подушечки пальцев с острыми, идеально округлыми окаемочками ногтей:
«Передайте, что это значит только одно — мое восхищение ее красотой, трепетностью, смущением, умом. И что я очень хочу к ней».
Пальчики, запомнив тираду, добросовестно понесли информацию к сердцу хозяйки, но его взгляд даже в полутьме оказался быстрее — он не стал ждать внутренних токов, прожег расстояние. Лена мгновенно расшифровала послание, вытолкала автора в коридор, захлопнула дверь. Олег весь превратился в слух и уловил главное: защелка не повернулась. А на стиральную машину мягко легла одежда, легонько стукнувшись о железо замочком от серебряной молнии.
Выждав минуту вечности, Олег вошел внутрь. Таинственно освещенная тремя колышущимися свечами, Лена лежала среди лепестков роз. Взгляд поднять постеснялась, и он сам тронул лоскутное одеяльце, закрывшее женское тело.
— Как же ты мне нравишься, — прошептал восхищенно, хотя вода предательски и старалась размазать, размыть фигуру.
— Тело или я? — вдруг насторожилась Лена. И даже принялась нагребать на себя лепестки, пряча фигуру: знай свое место, ты — вторична. Свечи, недовольные размолвкой, закачались, готовые пролить растаявший воск и, доказывая преданность покупателю, уйти «Варягами» на дно.
Но он настолько беззащитно и искренне улыбнулся женской глупости и ревности — как это можно отделять от себя собственное тело, — что Лена успокоилась. И тогда он начал поднимать ее из воды. Лепестки, не желая расставаться с понравившейся ей женщиной, стали льнуть, липнуть к ее телу, а Лена, пряча себя за веки, закрыла глаза. И хотя Олегу безумно хотелось разглядеть ее без водяных размывов, не стал смущать и прижался к ней прямо в форме.
— Я так долго тебя ждала, — прошептала она.
4.
И вот они вновь едут по знакомому маршруту.
— Может, сразу утюг купим?
В прошлый раз, чтобы придать измятому покрывалу на кровати первозданный вид, им пришлось в поисках утюга перерыть весь гардероб, чтобы в итоге обнаружить его среди хрустальных фужеров в коробке из-под елочных игрушек. Проблемы начались позже, когда начало поджимать время ехать к поезду, требовалось возвращать находку в бумажные обертки, а утюг все никак не мог остыть. Лена, нервно хихикая, уже гладила им мокрые тряпицы, Олег, пугая на подоконнике воробьев, выставлял его в форточку, но побеждать еще советский Знак качества пришлось все же в морозильной камере холодильника.
— Думаешь, он потребуется?
— Не понял! — взял стойку Олег.
Лена вдруг осеклась, словно раньше времени проговорилась о чем-то неприятном для себя. Или ее заминка перед тем, как спуститься на Ленинградском вокзале в метро, все же имела под собой какую-то основу? Вот, попробуй оставить человека одного в Москве — сразу проблемы. Пора прекращать это гиблое дело одиночества, пока не поздно. Но ведь встретила вроде искрометно, он не переставал удивляться, как после всего лишь одной совместной ночи человек может из настороженной светской дамы превратиться в задиристого, с не проходящим чувством юмора забияку. Лене это шло, потому что она, наконец-то, перестала следить за каждым своим словом, каждым жестом, и стала открытой, чистосердечной, легкой в общении. И иного теперь не надо!
— Тебе поставили в школе двойку?
— Ага. По чистописанию и поведению.
Предметы показались Олегу слишком знаковыми, и он, наклонившись, посмотрел Лене в глаза, взглядом спросил встревожено:
«Что-то случилось? Что-то случилось у нас?»
«Погоди, не сразу».
«Мне страшно. Не хочу ничего плохого. Ни тебе, ни себе, ни нам, ни всему человечеству, за исключением условного или явного противника морской пехоты государства Российского».
Лена вздохнула: если бы этого можно было избежать. Улыбнулась виновато, покачала головой:
«Да, бывает и так».
Отвела взгляд на новую схему метро со строящимися линиями и станциями.
«Видишь, все меняется».
«Вижу. И у нас тоже все поменяется, сегодня же. Ты пока не знаешь, но я приехал, чтобы остаться с тобой навсегда».
«А ты далеко», — впервые не поняла его ответа Лена.
От прежнего задиристого котенка, встретившего его на вокзале, не осталось и следа: пусть и в лакомом уголке, но в вагоне стояла уставшая, обремененная заботами женщина, так пронзительно похожая на ту, теперь уже далекую и почти забытую, настороженную даму, которая боялась остаться с ним наедине. Она что, возвращается в то время? Ей там уютнее и спокойнее?
Похоже, Лене самой стало жалко себя, на глаза навернулись слезы, и это совсем испугало Олега. Какую станцию метро, не учтенную на схеме, он проехал, не заметив? Где была пересадка на более короткий путь? Почему схема появилась только сегодня?
«Что? Ну что у тебя? — теребил он ее за рукав кутки. — Это я виноват?»
«И ты тоже. Нам выходить».
В метро в час пик и захочешь остаться — вынесут. Основная проблема — это попасть в нужный тебе поток, а не быть выдавленным из общего русла в тупик или во второстепенную, абсолютно не нужную тебе протоку.
Но он сумел не только устоять утесом в людском водовороте, но и уловить секунду, когда между прибытием электричек вокруг проявилось пространство. Возвращая ее в день нынешний, не позволяя меняться установившимся между ними отношениям, подсознательно желая если не избежать неприятностей, то хотя бы сгладить их остроту, Олег стал перед Леной на колено:
«Не знаю за что, но прости».
Рисковал, что затопчут, и наверняка подобное произошло бы, но какой-то сухонький мужичок в выцветшем синем берете вдруг принял на свою спину весь напор толпы, выдержал те секунды, пока Лена не кивнула в знак согласия и Олег не встал.
— Это по нашему, — толкнул плечом морского пехотинца десантник и исчез в толпе.
— Ура, меня похвалили.
Лена, в отличие от первых минут встречи, не приняла шутливого тона, и это подтвердило: она слишком серьезно относится к тому, что родилось в ее душе. Хотя наверняка все окажется малозначительным и рассыплется в прах, когда он расскажет о цели своего приезда. А чтобы Лена не терзалась непонятными сомнениями, он не станет ждать, когда они вновь окажутся в благословенной бабушкиной комнате с утюгом среди хрусталя.
— Слушай, я голоден и совершенно трезв. Скажи, что ты тоже хочешь кушать, — попросил он Лену при выходе из метро, когда она замерла в нерешительности перед автобусом, собирающих пассажиров в сторону бабушкиного дома.
Не мог не заметить, что своей просьбой словно снял с нее бремя обязанности ехать на тайное свидание. Конечно, не только его телеграммами, звонками и короткими набегами на Москву жила любимая женщина. У нее, естественно, шла своя, совершенно незнакомая ему жизнь, но не может быть, чтобы он проехал точку возврата по новым схемам с незнакомыми станциями. Не может быть, потому что он не желает этого. Все машины — стоп! Команде — аврал! Шлюпки на воду — человек за бортом. Тем более, небо потемнело, предвещая если не грозу, то хороший дождик.
— Мы идем… куда? Где нас ждут? — Олег огляделся.
С угла улицы ему замигал ободок с втиснутыми в него разноцветными лампочками, указывая путь в полуподвальное кафе: мы здесь, туточки, рядышком. Спасибо, родимые, маяки всегда помогали морякам найти дорогу к родному берегу.
— Господи, спаси и сохрани, — тем не менее перекрестился, едва переступил порог.
Явно желая выделиться в длинном ряду забегаловок, хозяин кафе призвал в союзницы Бабу Ягу, и та, клонированная во всевозможных вариациях, видах и образах, заполонила все помещение. Самая крупная и наверняка главная распорядительница вертепа уже протягивала руку, пристроившись в ступе у входа — то ли здороваясь, то ли прося позолотить ручку. Но при всем этом из кухни вкусно пахло блинами, в зальчике сеялся умиротворяющий мягкий свет, миленькая миниатюрная девушка негромко играла в уголке на «Ионике» — и они, переглянувшись, остались. В кабинке, правда, над ними зависли сразу три симпатичные бабуси на метлах, но если не поднимать голову, то вроде бы никто и не мешал. Для гарантии Олег достал колокольчик, легонько позвонил, показывая Лене: сама учила, что так разгоняют злых духов. К тому же на звон пришла и бледненькая худенькая официанточка.