Фили! Вот, значит, как было дело. Я крепко сжал в руках водоросли, представляя, что это шея Фили.
– Герб, должен признаться, я и впрямь ненавидел вас какое-то время. А потом одумался. Какого черта? Все пишут воспоминания.
Я сказал ему, что это неслыханное вранье, что Фили всего лишь – в своей обычной идиотской манере – старался вернуть меня на службу.
Он лишь пожал плечами.
– Неважно. Ах, до чего же мне тут нравится.
Злясь на Фили, я цеплялся за камень, пока президент вглядывался в морскую даль.
– Хотите выпить? – спросил он, протягивая фляжку и пытаясь рассмотреть меня в темноте. – Как вы там?
– Нормально, – ответил я, все еще не справившись со своими чувствами.
– Герб, я всегда хотел спросить вас.
– О чем?
– Вам нравилось быть бухгалтером?
Если честно, у меня не было настроения обсуждать свою профессию, и я пробормотал нечто нечленораздельное о том, что люблю работать с цифрами. Мол, цифрам можно доверять.
– А я не смог бы. Скучно.
– Мне нравилось.
У меня нестерпимо болели руки.
– На Юге нам не одолеть. Вам известно, как на прошлой неделе назвал меня Монтгомери?[22]
– Может быть, если бы мы устраивали почаще совместные завтраки… – простонал я.
Президент буркнул что-то и отпил из фляжки.
– Совместные завтраки! Да этих людей надо нещадно бить. Урезать их непомерные фонды, закрывать военные базы. Вот такой язык они понимают.
– Мы пытались. Но это ни к чему не привело.
– Не привело? У нас ведь не богадельня! «Как мы себя сегодня чувствуем?»
– Я говорил, – произнес я с нарастающей злобой, – о нашей администрации.
– Может быть, виноваты сотрудники. Может быть, меня повело не туда. Прошу прощения – нас.
Я вздохнул. Такое уже было.
– Если вам не нравятся сотрудники, которых мы подобрали, почему бы нам не подыскать других?
– Может быть, и надо!
– Отлично, – сквозь зубы произнес я. – Я могу сразу назвать, кого надо заменить.
– Я тоже!
Теперь мы орали друг на друга, разделенные полосой водорослей, блестящих в лунном свете.
– Если вы так считаете, я подаю в отставку!
– Принято! Прямо сейчас!
– Отлично! Может быть, я еще поработаю на Джорджа Буша…
– Вот и прекрасно! Поможете мне обойти его!
– …после того, как напишу воспоминания!
– Давайте! Кстати, не забудьте взять у меня рекомендацию, а то ведь вам и кафе-мороженое не доверят!
– Ха, держу пари, вас не подпустят к президентской библиотеке! Кому нужны ваши документы и отвратительные речи?
– Гарварду!
– Вы имеете в виду университету Каракаса?
Тут я разжал пальцы, чтобы погрозить ему кулаком. Лучше бы я этого не делал. Водоросли, за которые я продолжал держаться одной рукой, подались вниз, и я вновь стал сползать по склону.
– А-а-а! – закричал я, однако мне удалось уцепиться за другой пучок водорослей.
– Ну же, хватайтесь за мою… – Президент наклонился, протягивая руку.
Я поднял голову и увидел, что он тоже съезжает вниз.
– Осторожней! – крикнул я, но было уже поздно.
Головой он уже уткнулся мне в плечо, и, не выдержав нашей общей тяжести, водоросли с мерзким хлюпаньем выдрались из камней. Я попытался немного притормозить наше падение, но лишь содрал кожу с пальцев. Как два лося, сцепившихся рогами, мы скатились с «обломка стариковского зуба».
26
Передышка
Арнольд прописывает мне успокоительные таблетки. Очень соблазнительно, но голова должна быть ясной.
Из дневника. 7 сентября 1992 года
На другое утро в одиннадцатом часу Фили появился у моей кровати в госпитале военно-морского флота.
– О-о-о-ох, – приветствовал я его.
– Только что видел босса, – сияя, сказал Фили. – Он ужасно выглядит. Оба глаза фиолетовые. На лбу шишка размером с мяч, каким играют в гольф. Локоть пришлось зашивать.
– Почему это вас радует? – со стоном спросил я.
Боль в груди мешала мне дышать, и кончики пальцев под повязкой горели огнем.
– Телефон разрывается. Нам позвонили двенадцать тысяч человек. А сколько цветов! Мы отправляем их на Арлингтонское кладбище.
Мне было приятно, что американский народ не остался равнодушным к беде президента, но все же меня удивило такое обилие знаков внимания.
– Ну, если учесть обстоятельства…
– Какие обстоятельства?
– Такер ведь совершил подвиг. Говорю вам, люди забрасывают Буша камнями.
– Какой подвиг он совершил?
– Спас вам жизнь.
Потом Джоан рассказала мне, что я попытался слезть с кровати и ударить Фили. Очевидно, я опять повредил ключицу и потерял сознание от боли.
Придя в себя, я первым делом увидел лицо склонившегося надо мной врача. Джоан сидела рядом, и вид у нее был расстроенный.
– Фили, – простонал я. – Фили.
– Мистер Вадлоу, я понимаю, вам плохо, – сказал врач.
– Да нет, доктор, мистер Фили…
– Да-да, – кивнул врач. – Вам нужно отдохнуть, мистер Вадлоу.
Несколько часов спустя Джоан покормила меня домашним мясным рулетом. Даже не знаю, что бы со мной было без нее.
– Как дети? – спросил я. – Они скучают по мне?
Она сказала, что Герб младший переведен в группу «Б» девятого класса. Я вздохнул.
– Какие еще приятные новости ты привезла?
– Мы получили письмо от адвоката мистера Уррутия-Блейлебена.
– Джоан, только этого не хватало.
Мы соседствовали с военным атташе Уругвайского посольства, на редкость неприятным человеком, державшим бассетов, которые всю ночь лаяли на луну, даже когда она не показывалась. Несколько месяцев я терпел молча, но в конце концов пригрозил соседу судом. Вот тогда-то Герб младший взял лук со стрелами и ранил одну из тварей в зад. С тех пор о добрососедских отношениях пришлось забыть. Однако, что бы ни придумал наш сосед, это могло подождать.
После ухода Джоан я попросил медицинскую сестру набрать номер Белого дома и позвать к телефону мистера Фили.
– Скажите, что я хочу его видеть. И немедленно.
Она передала мои слова.
– Он говорит, что очень занят сейчас. Может он прийти завтра?
– Скажите ему, что у него один час. После этого я начинаю связываться с прессой и давать интервью.
Через сорок пять минут дверь распахнулась.
– Господи, ну и денек.
На лице Фили играла улыбка алтарного служки, а в руках он нес огромную папку для бумаг, напоминавшую надгробную плиту.
– Где вы это стащили? В Арлингтоне?
– Как вы себя чувствуете?
– Отвратительно. Отвратительно, потому что меня предали.
– Это ужасно! – Самое неприятное было то, что Фили сказал это искренне. – Я могу что-нибудь сделать для вас?
– Можете. Что за мерзкие слухи вы распространяете?
– Хотите почитать пресс-релиз?
Он протянул мне папку.
– Я ее не удержу.
– Тогда я помогу.
– Нет, положите вот сюда!
И я стал читать.
БЕЛЫЙ ДОМ
31 августа 1992 года
12 часов 00 минут
Офис пресс-секретаря
Для немедленного распространения
Сегодня утром, после несчастного случая, произошедшего накануне вечером на Монхеган-айленде (штат Мэн), президент чувствует себя вполне удовлетворительно. Помимо небольших царапин, у него отек под правым глазом и рана на локте, потребовавшая хирургического вмешательства. Личный врач президента, майор Тодмэн Ф. Арнольд, считает, что президент будет в состоянии завтра покинуть госпиталь военно-морских сил и без каких бы то ни был ограничений принять участие в предвыборной кампании.
– У вас тут ошибка, – заметил я. Фили пожал плечами, а я продолжил чтение.
Герберт А. Вадлоу, управляющий делами президента, получил несколько более серьезные ранения.
– Несколько?
Врачи оценивают его состояние как удовлетворительное. У него небольшое сотрясение мозга, перелом ключицы, неглубокие раны на ступнях. Ожидается, что его выпишут из госпиталя в конце недели. В данный момент нельзя сказать определенно, сможет ли он полноценно работать во время предвыборной кампании.
Несчастье произошло в 11 часов 08 минут вечера, когда президент и мистер Вадлоу совершали прогулку по скалистому берегу в восточной части острова. Мистер Вадлоу поскользнулся на водорослях и покатился с обрыва. Если бы президент не прыгнул вниз и не подхватил мистера Вадлоу у подножия скалы, травмы последнего, по мнению майора Арнольда, оказались бы несовместимыми с жизнью. Мужественный поступок президента спас мистера Вадлоу, однако президент получил вышеупомянутые ранения, не опасные для жизни, но довольно серьезные и потребовавшие его срочной эвакуации с острова.
– Это вы виноваты, – сказал я.
– Герб, прежде чем вы выйдете из себя…
– Выйду из себя? Предатель!.. Посмотрите на меня!
– Прошу прощения. Я не хотел вас обидеть, но есть мнение…
– Вот только не это. Потому что когда я слышу такое, то сразу понимаю – никакого мнения нет и в помине, а есть лишь мерзость и предательство. Обычно и то и другое соседствуют, как у вас.
Фили усмехнулся, еще сильнее разозлив меня.
– Наверняка вы воспользовались моим несчастьем еще до того, как меня осмотрел врач. Чего не сделаешь ради политической выгоды!
Он попытался прикинуться обиженным, правда, не особенно удачно.
– Вы действительно так думаете?
– Да вы бы без раздумий взорвали и дом, в котором собираются девочки-скауты.
– Вы серьезно?
– Серьезно, – отрезал я. – И если бы мне пришел в голову любой другой пример, даже более чудовищный, это тоже было бы справедливо.
– Хотите узнать, что было на самом деле?
– Я знаю, что было на самом деле. Он упал и чуть не угробил меня.
– Вы потеряли сознание…
– Я знаю, что потерял сознание.
– Произошло чудо, ведь вы еще легко отделались. Арнольд…
– Я должен быть счастлив, что у меня раны на голове, шее, плече и ноге.
– А Такер? – защищаясь, продолжал Фили. – Он мог сломать себе шею, но вы не дали ему упасть на камни. – Он зашагал по палате. – Неужели вы не понимаете? – Пресс-секретарь был не на шутку взволнован. – Вы спасли жизнь президенту Соединенных Штатов Америки. Герб, вы должны гордиться этим. Разве многие…
– Хватит. А это что такое? – спросил я, кивая на пресс-релиз.
– Это? – переспросил Фили.
– Да. Эта гадость… эта дешевка… эта ложь. Как насчет нее?
– Не знаю. Ночью мне казалось, что звучит совсем неплохо.
Он усмехнулся. В душе, как профессионал, он гордился собой, и поэтому он чувствовал себя невинным, какую бы гадость ни вывалил на людей. Я подумал об этом, и от злости постепенно не осталось и следа. Наверное, свою роль сыграли лекарства. Мне больше не хотелось сражаться. Когда занимаешься политикой, приходится на многое смотреть сквозь пальцы.
– Он хочет вас видеть, – сказал Фили. – Думаю, у него кошки на душе скребут из-за вчерашнего.
– Ну и правильно… Так и должно быть.
– Отлично. Я назначил пресс-конференцию на завтра, на одиннадцать утра. Мы сделаем общий фон, все в одном зале. Вы же не хотите, чтобы сюда набились журналисты с фотоаппаратами?
27
Самаритянин
Мне страшно от того, что творится кругом.
Из дневника. 28 сентября 1992 года
Президент здорово выиграл, благодаря моим страданиям. Фили все правильно рассчитал. Президент был удостоен награды Американского Красного Креста как Великий Самаритянин. В общем, к тому времени, когда страсти утихли, он получил двадцать две награды. Я тоже присутствовал на банкетах в честь награждения президента, но в качестве бедного родственника. Когда в определенный момент на меня направляли свет, я, опираясь на костыли, поднимался на ноги, стараясь не думать о сломанной ключице, и изображая благодарность, поворачивал голову в ту сторону, где был президент. Фили называл это «сейчас вылетит птичка», а я – не иначе как непристойным фарсом.
Как-то в пятницу днем нам предстояло лететь в штат Айова, где президенту должны были вручить очередную награду за то, что он чуть не убил меня. И я отказался лететь, так как понял, что еще одной церемонии не выдержу. Последовала суматоха. Из предвыборного штаба Такера-Рейгелата беспрерывно звонили и сообщали, что это сведет на нет все усилия Айовы.
– Плевать я хотел на Айову!
Вскоре на сцене появился Фили и стал уговаривать меня не отказываться от поездки. Я запустил в него костылем. Потом позвонил президент.
– Герб, – сказал он, – мне все это противно не меньше вашего.
– Сомневаюсь, – возразил я.
После случившегося на Монеган-айленде я стал более независимым и позволял себе говорить что думал.
– Не надо делать это для меня. Сделайте для нас.
– Насколько я понимаю, вы взываете к моему патриотизму?
– Я взываю к вашей преданности нашему делу.
– Если так, – с раздражением сказал я, – то меня уж точно не будет на сегодняшнем банкете.
Одним из следствий всего этого жульничества была гарантия того, что за мной останется пост управляющего делами президента. Вряд ли Такеру удалось бы сохранить имидж, если бы он выгнал с работы «совершенно необходимого помощника», жизнь которого столь по-рыцарски спас.
– Герб, все поставлено на карту. Фили говорит, что эти банкеты творят чудеса. Наш рейтинг поднялся на три пункта.
И я сдался, как всегда сдавался, если меня просил президент. Мероприятие в Айове было особенно вульгарным. И сегодня я сатанею, стоит мне вспомнить: «Никто не заслуживает большей любви, чем этот человек, который не жалеет своей жизни ради друзей».
Президенту хотелось компенсировать чем-то приятным мое постоянное публичное унижение. А что может быть приятнее для ревностного служаки, чем дополнительные обязанности? Например, я должен был «объездить стадо», как сказал президент, то есть заставить сотрудников нормально функционировать. Это была тяжелая работа.
Затем я предложил Ллеланду пожертвовать его яхту какой-нибудь благотворительной организации. Не надо говорить, что Ллеланд пришел в ярость и сказал, чтобы я не лез в его дела. Однако Фили уже «шепнул» газетчикам, что Ллеланд якобы собирается передать яхту Эквадору для использования ее в качестве плавучей лечебницы. Ллеланду пришлось публично опровергать «неофициальное сообщение» о том, что он жертвует своей прогулочной яхтой ради гуманных целей.
Я не спускал глаз с Чарли Манганелли. На съезде демократов случилась неприятная история, когда Чарли стал угрожать репортеру физической расправой, услышав его пренебрежительные замечания насчет президентской речи, в которой тот давал согласие представлять партию на выборах.
Я забрал у Уитерса контроль за составлением речей – плата за мое присутствие на банкетах – и мог судить о них в полной мере.
Риторика Чарли становилась все более несдержанной. В одной из речей он попросту оскорблял господина Буша. Меня не беспокоят выпады против вражеского лагеря во время предвыборной кампании, но все должно иметь свои границы и не выходить за рамки хорошего вкуса. Я отослал речь Чарли с пометкой: «Эмоций вполовину меньше. Переделать». Чарли «поработал» над ней, поменяв «простофилю» на «простака». Я сказал:
– Чарли, послушайте, мы не можем называть бывшего вице-президента ни простофилей, ни простаком. Что это с вами?
– Полпинты «Джим Бима». Если хотите, поменяйте на олуха. А лучше идите сюда и мы выпьем.
– Нет, благодарю вас, – многозначительно произнес я.
– Уже больше шести.
– Чарли, вы не думаете, что можно было бы и не пить? Хотя бы во время предвыборной кампании.
– Нет. Когда я пью, у меня лучше получается. Вот, послушайте. «Пусть правит дружба, а не вражда».
– Отлично, Чарли.
«Тайм» называла его «юным Тедом Соренсеном с примесью Джимми Бреслина». В последнее время у меня появилось опасение, что Калибан побеждает Ариэля.
– Слишком, черт подери, поэтично, – продолжал он. – Пожалуй, мы используем это в четверг на встрече с евангелистами.
– Чарли, там будут «ястребы».
– Ладно. Я подкину что-нибудь специально для них.
– Что угодно, только никаких имен.
– Мне надоело постоянно слушать всякое дерьмо о нас. Каждый раз, когда Советы вторгаются в какую-нибудь страну, где пьяному муравью развернуться негде, виноватыми оказываемся мы.
В принципе, я не мог с ним не согласиться. Буш с самого начала своей предвыборной кампании задал ей воинственный тон. Сразу же после Дня труда он пошел в атаку, назвав Великий Курс «недоделанным», а президентский кабинет «сборищем „темных лошадок“ и бездельников». (Это прозвучало особенно обидно для высококвалифицированных представителей этнических меньшинств в кабинете.) Он громил президента за отказ послать войска на помощь мексиканскому правительству для борьбы с повстанцами. Он обвинял нас в советской оккупации Пакистана, называя достигнутое перемирие «голословным». У республиканцев всегда так.