- Монсеньор!.. - скорее простонала, чем прошептала она.
- Называй меня Филиппом, милочка... О Боже, какая ты хорошенькая!
Матильда подняла к нему лицо; глаза ее томно блестели.
- Филипп, - нараспев, как бы смакуя это слово, произнесла она. - Я люблю вас, Филипп. Я так вас люблю!
- А ты просто сводишь меня с ума, - пылко ответил Филипп. - Да, да, сводишь с ума! И я вправду рехнусь... если сейчас же не поцелую тебя.
Что он и сделал. Его поцелуй был долгим и нежным; таким долгим и таким нежным, что у Матильды дух захватило.
Потом они целовались наперегонки, жадно, неистово. Отсутствие опыта Матильда восполняла самоотверженностью влюбленной женщины; в каждый поцелуй она вкладывала всю свою душу и с каждым новым поцелуем все больше пьянела от восторга, испытывая какое-то радостное потрясение. В действительности любовь оказалась еще прекраснее, чем она могла представить даже в самых смелых мечтах.
Филипп подхватил полубесчувственную девушку на руки, перенес ее на диван и, весь дрожа от нетерпения, лихорадочно принялся стягивать с нее платье. Немного придя в себя, Матильда испуганно отпрянула от него и одернула юбки.
- Что вы, монсеньор! - в смятении произнесла она. - Это же... Ведь сюда могут войти... И увидят...
- Ну и пусть видят... Ах, да, точно! - опомнился Филипп. - Ты права, крошка. Прости, я совсем потерял голову. Говорил же я, что ты сводишь меня с ума. - Он обнял ее за плечи. - Ну, пойдем.
- Куда? - трепеща спросила Матильда.
- Как это куда? Разумеется, в спальню.
Матильда вырвалась из его объятий.
- О Боже! - воскликнула она. - В спальню?!.. Нет, не надо! Прошу вас, не надо...
Филипп озадаченно глянул на нее.
- Но почему же? Сейчас только начало шестого, времени у нас вдоволь, чтобы успеть его приятно провести. Будь хорошей девочкой, пойдем со мной.
Он встал с дивана и направился к ней. Матильда пятилась от него, пока не уперлась спиной в стену. Она сжалась, точно затравленный зверек; взгляд ее беспомощно метался по комнате.
- Прошу вас, монсеньор, - взмолилась Матильда, - не надо!..
Филипп приблизился к ней вплотную.
- Надо, милочка, надо. Если, конечно, ты любишь меня.
- Я люблю вас! - горячо заверила она. - Я вас очень люблю.
- Так в чем же дело?
- Я... я боюсь. Мне страшно.
Филипп рассмеялся и звонко поцеловал ее дрожащие губы.
- Не бойся, со мной не страшно. С кем, с кем - но не со мной. Поверь, крошка, я не сделаю тебе больно. Напротив - ты получишь столько удовольствия, что тебе и не снилось.
Матильда в отчаянии прижала руки к груди.
- Но ведь это такой грех! - прошептала она. - Страшный грех...
Филипп все понял.
"Ага! Она, оказывается, не только невинна, что уже само по себе удивительно, - она еще и святоша. Вот уж никогда бы не подумал, что Маргарита держит у себя таких фрейлин... Гм... А может быть, они с ней нежнейшие подружки?.."
С разочарованным видом он отошел от Матильды, сел в кресло и сухо промолвил:
- Ладно, уходи.
Матильда побледнела. В глазах ее заблестели слезы.
- О монсеньор! Я чем-то обидела вас?
- Ни в коей мере. Я никогда не обижаюсь на женщин, даже если они обманывают меня.
- Обманывают! - воскликнула пораженная Матильда. - Вы считаете, что я обманываю вас?
- Да, ты солгала мне. На самом деле ты не любишь меня. Уходи, больше я тебя не задерживаю.
Девушка сникла и тихонько заплакала.
- Вы жестокий, вы не верите мне. Не верите, что я люблю вас. А я так... так вас люблю...
Филипп застонал. У многих женщин слезы были единственным их оружием но они сражали его наповал.
- Ты заблуждаешься, - из последних сил произнес он, стараясь выглядеть невозмутимым. - У тебя просто мимолетное увлечение, которое вскоре пройдет, может быть, и завтра.
Матильда опустилась на устланный коврами пол и безвольно свесила голову.
- Вы ошибаетесь. Это не увлечение, я действительно люблю вас... По-настоящему... Я полюбила вас с того мгновения, как впервые увидела ваш портрет. Госпожа Бланка много рассказывала про вас... много хорошего. Я так ждала вашего приезда, а вы... вы не верите мне!..
Не в силах сдерживаться далее, Филипп бросился к ней.
- Я верю тебе, милая, верю. И я тоже люблю тебя. Только не плачь, пожалуйста. Прошу тебя, не плачь.
Лицо Матильды просияло. Она положила свои руки ему на плечи.
- Это правда? Вы любите меня?
- Конечно, люблю, - убежденно ответил Филипп и тут же виновато опустил глаза. - Однако...
Быстрым движением Матильда прижала ладошку к его губам.
- Молчите, не говорите ничего. Я и так все понимаю. Я знаю, что не ровня вам, и не тешусь никакими иллюзиями. Я не глупа... Но я дура! Я дура и бесстыдница. Я все равно люблю вас... - Она прильнула к нему, коснулась губами мочки его уха и страстно прошептала: - Я всегда буду любить вас. Несмотря ни на что! И пусть моя душа вечно горит в аду...
Филипп промолчал, и только крепче обнял девушку, чувствуя, как на лицо ему набегает жгучая краска стыда. Он всегда испытывал стыд, когда ему удавалось соблазнить женщину; но всякий раз, когда он терпел поражение, его разбирала досада.
- Мне пора идти, - отозвалась Матильда. - Госпожа, наверное, заждалась меня.
- Да, да, конечно, - согласился Филипп. - О ней-то я совсем позабыл. Когда мы встретимся снова?
Матильда немного отстранилась от него и прижалась губами к его губам. Ее поцелуй был таким невинным, таким неумелым и таким жарким, что Филипп чуть не разрыдался от умиления и обцеловал все ее лицо и руки.
- Так когда же мы встретимся?
- Когда вам угодно, Филипп, - просто ответила она. - Ведь я люблю вас.
- И ты будешь моей?
- Да, да, да! Я ваша и приду к вам, когда вы пожелаете... Или вы приходите ко мне.
- Ты живешь одна?
- Да, у меня отдельная комната. Госпожа очень добра ко мне.
- Сегодня вечером тебя устраивает?
- Да.
- Жди меня где-то через час после приема.
Матильда покорно кивнула.
- Хорошо. Я буду ждать.
- Да, кстати. Как мне найти твою комнату?
Она объяснила.
Когда Габриель и Симон явились к Филиппу с намерением устроить маленький дебош, Матильды там уже не было.
- Ну и ну! - изумился Симон, который снова впал в привычное для него состояние умственной полудремы. - Оказывается, не перевелись еще на свете женщины, способные противостоять Филипповым чарам.
Но Габриель не питал по этому поводу особых иллюзий. За лето, проведенное при дворе Филиппа, в нем прочно укоренился вполне естественный скептицизм в отношении такой женской добродетели, как стойкость. Быстрехонько отделавшись от Симона, он разыскал д'Обиака, только что сменившегося с дежурства, и поманил его к себе.
- Марио, я знаю, что ты не в меру любопытен и часто подслушиваешь чужие разговоры.
- Это слишком грубо сказано, сударь, - заметил паж, всем своим видом изображая оскорбленную невинность.
- Ну, хорошо, - уступил Габриель, - сформулируем мягче: у тебя необычайно острый слух. Устраивает?
- Да, так будет лучше, - самодовольно усмехнулся Марио.
- И еще я знаю, что ты очень падок на деньги.
Улыбка на лице пажа растянулась почти что до ушей.
- Сознаюсь, водится за мной такой грешок. Но к чему это вы клоните, сударь? Я не понимаю...
- Сейчас поймешь, - сказал Габриель, доставая из кармана золотой дублон.
3. ПАНТЕРА - ТОЖЕ КИСКА
Большинство вечеров Маргарита проводила в своей любимой Красной гостиной зимних покоев дворца, но по случаю прибытия гасконских гостей она собрала своих приближенных в зале, где обычно устраивались ею праздничные вечеринки и танцы в сравнительно узком кругу присутствующих. Это было просторное, изысканно меблированное помещение с высоким сводчатым потолком и широкими окнами, на которых висели стянутые посередине золотыми шнурками тяжелые шелковые шторы. Сквозь полупрозрачные занавеси на окнах проглядывались очертания башен дворца на фоне угасающего вечернего неба. Поскольку в тот вечер танцев не намечалось, ложа для музыкантов пустовала, а пол был сплошь устлан роскошными персидскими коврами. Чтобы придать обстановке некоторую интимность и даже фривольность, обе глухие стены зала по личному расположению Маргариты были в спешном порядке увешаны красочными гобеленами на темы античных мифов, преимущественно эротического содержания. Ожидая прихода гостей, Маргарита сидела на диване в окружении фрейлин и, склонив на бок белокурую головку, вполуха слушала пение менестреля. На лице ее блуждало задумчивое выражение - скорее обеспокоенное, чем мечтательное, а ясно-голубые глаза были подернуты дымкой грусти.
Поодаль, в укрытом леопардовой шкурой кресле расположилась Жоанна Наваррская, княжна Бискайская - кареглазая шатенка двадцати лет, которую, при всей ее привлекательности, трудно было назвать даже хорошенькой. Ее фигура была нескладная, как у подростка, лицо не отличалось правильностью черт и было по-детски простоватым, с чем резко контрастировали чересчур чувственные губы. И тем не менее во всем ее облике было что-то необычайно притягательное для мужчин; но что именно - так и оставалось загадкой. Жоанна держала в руках раскрытую книгу, не читая ее, и со скучающим видом внимала болтовне своей кузины Елены Иверо, лишь изредка отзываясь, чтобы сделать какое-нибудь несущественное замечание.
Ослепительная красавица Елена представляла собой полную противоположность кроткой и застенчивой Жоанне. Ей было семнадцать лет, жизнь била из нее ключом, она не могла устоять на одном месте и порхала вокруг кресла, словно мотылек, без устали тараторя и то и дело заливаясь хохотом. Ее ничуть не волновало, как это выглядит со стороны, и что, возможно, такое поведение не подобает принцессе королевской крови, которой с малый лет надлежит выглядеть важной и степенной дамой. Впрочем, никому даже в голову не приходило порицать Елену за легкомыслие. Что бы ни делала эта зеленоглазая хохотунья с пышной гривой волос цвета меди, она просто очаровывала всех своей жизнерадостностью и какой-то детской непосредственностью. Одна ее улыбка убивала в самом зародыше все возможные упреки в ее адрес; так что ею можно было только любоваться, восхищаясь и восторгаясь ее изумительной красотой.
Но время от времени, когда взоры Елены обращались на брата, она мрачнела и хмурилась, смех ее становился натянутым, а в глазах появлялась печальная нежность вперемежку с состраданием. Часа два назад Рикард крепко поцапался с Маргаритой и фактически получил у нее отставку. Особенно же огорчало Елену то обстоятельство, что вскоре после такой бурной ссоры, изобиловавшей взаимными упреками и крайне обидными оскорблениями со стороны принцессы, Рикард, напрочь позабыв о мужской гордости, покорно явился на прием и сейчас жалобно смотрел на Маргариту, привлекая своим несчастным видом всеобщее внимание...
Ближе к парадному входу в зал, возле одного из окон, сидели за шахматным столиком Бланка Кастильская и Этьен де Монтини, которые с наглой откровенностью обменивались влюбленными взглядами, а подчас и соответствующего содержания репликами. Между делом они также играли в шахматы, вернее, Бланка давала Этьену очередной урок, передвигая изящные фигурки из яшмы и халцедона как за себя, так и за него. Кстати говоря, по части шахмат Бланка не знала себе равных, пожалуй, во всех трех испанских королевствах; в бытность свою в Толедо Филипп чаще всего проигрывал ей, изредка добивался ничьей, и лишь считанные разы ему удавалось обыграть умницу-принцессу, что весьма болезненно задевало его самолюбие.
В четверть девятого широкие двустворчатые двери парадного входа в зал распахнулись, пропуская внутрь Филиппа с его друзьями - молодыми гасконскими вельможами. Все разговоры мигом прекратились, и в наступившей тишине герольд, который более получаса простоял у двери, ожидая этой минуты, торжественно объявил:
- Его Высочество, великолепный и могущественный сеньор Филипп Аквитанский, суверенный князь Беарна, верховный сюзерен Мальорки и Минорки, граф Кантабрии и Андорры, гранд Кастилии и Леона, соправитель Гаскони, пэр и первый принц Галлии, наследник престола... - герольд перевел дыхание и скороговоркой закончил: - Рыцарь-защитник веры Христовой, кавалер орденов Золотого Руна и Корнелия Великого, почетный командор ордена Фердинанда Святого, вице-магистр ордена Людовика Освободителя!
Маргарита встала с дивана и не спеша направилась к гостям. Лицо ее просветлело, а на губах заиграла приветливая улыбка.