Хозяин знал, кто в действительности руководит бандой, но коли Толик Агеев желает держаться в тени – его воля.
Фролов остановился у столика «командира», спросил:
– Жалобы, пожелания, молодые люди? Саня, как сегодня настроение, мебель, посуда, зеркала не раздражают? Мне не придется завтра заказывать новые?
– Уважаемый Семен Васильевич, вы нас с кем-то путаете. – Саня поднялся, выпил рюмку водки. – Мы мирные деликатные люди.
– Приятно слышать. – Хозяин натянуто улыбнулся, отправился в свой кабинет, позвонил Капитану Иванову.
– Николай, у меня десяток пацанов-беспредельщиков расселись, пришли своих, требуется взять ситуацию под контроль.
– Семен Васильевич, ты прав абсолютно, – ответил Капитан, – только у меня все ребята на выездах. Но один экипаж я тебе пришлю, пусть пацаны знают, что хоть один «Калашников» на них имеется. – Фролов положил трубку и подумал, что только «Калашникова» в ресторане и не хватает. Спрашивается, за что он Капитану платит деньги, если ему, чтобы утихомирить группу пацанов, необходимо стрелять в зале, портить интерьер, бить посуду, отпугивать клиентов? Что, с сопляками нельзя выяснить отношения в другом месте?
Не укладывать трупы в ресторане, который он охраняет, не крушить, не ломать?
Капитан выслал экипаж, а в это время в ресторан вошел Георгий Тулин.
Лайковая куртка плотно обтягивала его широкие плечи, черные отутюженные брюки, сверкающие ботинки придавали вид крутого мафиози. Обветренное, посеченное двумя небольшими шрамами лицо и отсутствующий, равнодушный взгляд завершали портрет мужчины, с которым лучше жить в мире.
Тулин сел у бара, взял виски со льдом, якобы безразлично осмотрел зал, отметил присутствие отморозков, самого Толика Агеева, описание которого получил утром от Бестаева. Толик сидел за столом с двумя приятелями, один стул был свободен. Предстояло решить вопрос, каким образом на тот стул сесть.
В зал вошли трое мужчин в плащах, по тому, как шарахнулся в сторону швейцар, и тишине, нависшей над залом, Тулин определил, что мужики из группировки Капитана. Афганец сразу понял, что под плащами у двоих автоматы, и плащи мужики не сняли именно по данной причине.
В зале помалкивали, и когда Толик Агеев двинул стулом и поднялся, этот обычный звук, нарушив тишину, царапнул напряженные нервы. Толик подошел к стойке, попросил у бармена кока-колу, сел рядом с вновь прибывшими, улыбнулся и, не повышая голоса, отчетливо выговаривая слова, спросил:
– Что-нибудь не так, господа?
– Не выпендривайся, Толик, – ответил посланец Капитана. – У нас все в норме, а у вас – неизвестно… – После чего он выругался.
– Мы молодые и законопослушные, – ответил Толик. – А вы расхаживаете с автоматами.
Тулин незаметно пересел на тумбу рядом с бандитами, подвинул себе пепельницу, вновь заказал виски, сказал:
– Ты взрослый мужик, не доставай парня. Он тебя не трогает.
– А ты не лезь. – Бандит развернулся, расстегнул плащ, автомат висел под плечом, ствол хорошо виден. – Твоего имени никто не называл.
– Так его никто и не знает, я только прохожий, – ответил Тулин, отпивая из стакана глоток.
– Ну так иди к… матери, – рявкнул бандит.
Тулин нанес два рубящих удара, правой – одному, левой – другому. Два тела грохнулись на пол. Тулин снял с них автоматы, положил на стойку, обратился к бармену:
– Убери железо, передай его хозяину, он вернет по принадлежности.
Затем помог застывшему в нелепой позе третьему бандиту поднять товарищей на ноги, проводил до машины, вернулся в зал, где его встретил Толик.
– Спасибо, но мы бы справились с хамами и сами, мы не такие беспомощные, как выглядим. Может, не откажетесь сесть к нам, выпить рюмку.
– Можно, – согласился Тулин, – я сегодня только откинулся из крытой, в Москве порядком не был, мне все чудно.
Они сели за столик Агеева, перезнакомились, выпили, через некоторое время Толик спросил:
– Извините за нескромность, но раз вы сами об этом сказали, то простите за любопытство: за что сидели и долго?
– Вежливый, – ухмыльнулся Тулин. – Небось предки богатенькие, сам в институте?
– Отец с матерью зарабатывают нормально. А я только весной среднюю школу заканчиваю, поступлю в институт, имеющий военную кафедру, в армии неохота служить.
– Все не рвутся, но кому-то приходится. Я вот Афган прошел, от Чечни увернулся. Сегодня у нас март, а заскочил в столицу на старый Новый год, так надо такому случиться, вышел от друга в ларек за пузырьком, меня чуть на тротуаре иномарка не сбила, я кулаком по стеклу, не разбил даже, треснуло только. Выползают из машины два квадрата, хотят прибить. Я с похмелья был, злой и вложил им от души.
– Я видел, – вставил Толик.
– Это я так, шутливо. – Толик указал на бар, махнул рукой. – А зимой я вложился. А после оказалось, иномарка какого-то депутата везла, изувечил я охранников. И началось. Машина на меня на тротуаре наехала, так пять свидетелей нашли, мол, случилось все на проезжей части. Затем установили задним числом, что пьяный был, на машину напал, в которой находился народный избранник. Возбудили уголовное дело за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших расстройство здоровья. Анатолий, ты бы видел эти буфеты! Я же не виноват, что у них при такой солидной комплекции здоровья на копейку. Два месяца в Бутырке под следствием, хорошо парни-афганцы подсобили, шепнули тому депутату, мол, если Жорка срок получит, мы твои депутатские сроки сократим, перенесем заседание на кладбище. Суд – цирк да и только. Я в клетке сижу, «буфеты» показания дают. Судья красотка попалась, вострая такая, спрашивает у них, как это получается, вы в охране работаете, на «мерсе» раскатываете, а сами себя защитить не в силах. Затем красотка принялась за меня. Вы боевой офицер, вам должно быть стыдно увечить мирных граждан. Я отвечаю, вы взгляните на них, госпожа судья, я просто испугался. Зал от хохота содрогнулся, судья улыбнулась. Что поделать, если у меня рожа такая непугливая. Судья заявила, гражданин, вы со страха можете кого-нибудь убить. Мы посовещались на месте и решили, чтобы обезопасить окружающих и сделать вас смелее, получите два года условно и выметайтесь. Над головой условное осуждение, а я снова в драку лезу, очухался, пошел до машины провожать.
– Тяжелая у вас рука, уважаемый, – сказал Толик, раздумывая, как бы такого бойца в отряд привлечь. Схватка с Капитаном и его парнями неминуема.
Боевой офицер – находка, но с пацанами он связываться не захочет.
Тулин понял, о чем размышляет сосед и помог ему, сказав:
– Чую, сегодня в Москве в одиночку да без работы, денег и жилья трудно придется. Я к корешу приехал, а он с женой на Север умотал. Поеду в Подольск, там у меня друзья по Афгану живут, помогут.
– Можно и в Подольск, но лучше остаться. Мы хоть и молодые, но на первых порах квартиру устроим, рублем и девочкой обеспечим, там видно будет, – сказал Толик.
– Спасибо, конечно, только что видно будет? – Тулин плеснул себе водки. – На дело я не пойду, мне тюрьма не понравилась. В ней сыро, холодно, голодно, решетки кругом. Вы молодые, наверняка куски рвете, мне такое не годится. Я руку протяну, если куш можно взять. А такое дело требует времени и подготовки.
– Вы человек взрослый, вас никто никуда не тянет, – ответил Толик. – Переночуйте, помойтесь, переспите ночь с отличной девчонкой, утром опохмелитесь, на ясную голову и решайте.
Тулин изобразил задумчивость, затем, как бы решившись, сказал:
– Уговорил. Только не держи меня за придурка, – раз ты мне такую жизнь предлагаешь, значит, имеешь корысть.
– Имею. – Агеев улыбнулся, подозвал своего парня, приказал: – Отвези человека к Анне, пусть примет по высшему разряду, а завтра утром ждет меня в гости.
* * *
Гуров поднялся в семь, около часа мучил себя силовой гимнастикой и шептал нехорошие слова в адрес людей, которые якобы без утренней зарядки жить не могут. Затем он принял контрастный душ, побрился «Жиллетом», электробритву не признавал, прыснул на физиономию и руки французским одеколоном, который ему подарила Мария.
Ненормальный я человек, рассуждал он, болтаясь по пустой квартире. Мария рядом, я порой сильно раздражаюсь, чувствую себя стесненно, нет ее, тоскую, словно пацан без мамы. На Западе чуть не каждый имеет психоаналитика.
Во-первых, моей зарплаты на него не хватит, во-вторых, я не люблю, да и не умею исповедоваться… Он выпил чашку кофе, надел свежую рубашку, повязал новый галстук, опять же подарок Марии, облачился в отличный костюм, взглянул на себя в зеркало, поморщился. Вот за это тебя и не любят, подвел он черту и переключился на размышления о работе. Тут зазвонил телефон.
– Слушаю вас внимательно, – привычно произнес Гуров и недовольно поморщился. Нормально ответить по телефону не могу, все выпендриваюсь.
– Привет, командир, – услышал он ленивый голос Тулина. – Поздравь, классную девчонку подцепил, ночевал у нее. Познакомился с душевными ребятами. Современные дружные мальчики, а Толик Агеев еще и умен. Пригрели, обласкали, спрашивается, зачем ты мне нужен?
– Только головная боль, – поддержал Гуров. – Девчонку поцелуй за меня в попку. Обожаю красивых душистых девочек в попку целовать. Я ушел на службу. Ты звони. – Он положил трубку. Силен Георгий, людям нравится, себя умеет подать, цены такому помощнику нет, рассуждал сыщик, надевая плащ и выходя к машине.
Прежде чем идти по Калашному переулку к посольству, напротив которого он парковал свой «Пежо», Гуров закурил сигарету, словно кого-то поджидая.
Лишь убедившись, что пока он никого не интересует, прошел к машине, осмотрел внимательно, ощупал специальным устройством.
– Доброе утро, Лев Иванович, – сказал постовой, дежуривший у ворот посольства. – Мы не имеем привычки дремать на службе.
– Доброе утро, – ответил Гуров. – Я в вас не сомневаюсь, срабатывает природная трусость и дурные привычки. Счастливо. – Он сел за руль и покатил в министерство.
Как ни рано пришел в кабинет Гуров, здесь уже находились и Станислав, и старые сыщики Нестеренко и Котов, которых он привлекал к работе время от времени уже не первый год. Валентин Нестеренко и Григорий Котов были уволены на пенсию, четверть века отработал и гуляй, а то слишком умный. Таких в России с семнадцатого года не любят, было время, и сажали либо отстреливали, теперь выталкивают на пенсию. Они служили в коммерческих структурах охранниками, но мучились от скуки и по первому зову являлись, уверенные: Лев Иванович что угодно заставит делать, но скучать не даст. Такие внешне различные, по привычкам и манере разные люди в жизни попадаются редко, они чаще встречаются на экранах – в комедиях, в которые режиссер подбирает актеров по принципу их противоположности.
Нестеренко – типичный русак, худой, высокий, жилистый, несколько прямолинейный, упрямый, настойчивый.
Если он взял след, то его можно только убить, сбить со следа, стряхнуть Валентина невозможно.
Котов – типичный еврей, невысокий, кривоногий, с унылым длинным носом, извечной грустью в карих глазах, всегда сомневающийся, внешне рассеянный и задумчивый. По одному делу Грише пришлось разрабатывать буфетчицу из Шереметьево-2, не желавшую давать свидетельских показаний. Котов ходил за женщиной от зари до глубокой ночи, носил за ней сумки из магазина, в дни ее работы сидел в буфете всю смену, пил кока-колу и кофе декалитрами, довел несчастную до того, что она стала приглашать его в дом, кормить. История кончилась тривиально – они поженились, родили сына и жили счастливо.
Нестеренко изображал антисемита, Котов обзывал напарника недобитым нацистом, при этом они прекрасно работали в паре и были друзьями.
Гуров поздоровался, занял свое место за столом, спросил:
– Ребята, вы в курсе задания?
– В общих чертах, – ответил Нестеренко. – Оно мне не кажется сладким, хуже того, я считаю решение подобной проблемы нашими силами нереальным. Нужна кропотливая работа в отделениях, райуправлениях.
– Ты опытный, трезво мыслящий опер, Валентин, – сказал Гуров, взглянул на Котова. – Гриша, что молчишь?
– Сказать нечего. – Котов достал платок, высморкался. – Вы, Лев Иванович, не держите нас за мальчиков. Валя славянин, открытая душа, говорит, что думает. Вы, господин полковник, все решили, прикинули, командуйте. Наше дело – выполнять, под нож и пули не подставляться.
– Ну до чего хитрый, сил нет. И комплимент старшему выдал, и на вопрос не ответил, – возмутился Нестеренко. – Я глупый славянин, а он хитрый еврей.
– В Нюрнберге вам исчерпывающе ответили, – заметил Котов.
– Кое-какие соображения у меня действительно имеются. Они не в ладах с нравственностью и моей совестью, но об этом позже, – сказал Гуров. – Под одну группу отморозков я человека подвел, но таких групп в Москве много.
Ваша задача определить их дислокацию, получить установочные данные на главарей. Уверен, вы будете работать не ногами, а головой. Все необходимые данные имеются в компьютерах райуправлений, возможно, и в одном месте – в Управлении по борьбе с организованной преступностью. Гонористым ментам объясните, что выполняете приказ первого зама Шубина, давайте телефон генерала Орлова.
– Извини, Лев Иванович, – сказал молчавший до этого Станислав. – Тебе, безусловно, известно, что ни потерпевшие, ни свидетели показаний на данную публику не дают. И как бы ты с нравственностью и своей совестью ни обращался, положение не изменится.
– Мне известно, – Гуров кивнул оперативникам. – Выполняйте.
– К вечеру доложим, – ответил Нестеренко и вышел из кабинета следом за Котовым.
– Очень верно написали Стругацкие – «трудно быть Богом»? – спросил Станислав.
– Не знаю, не пробовал, – ответил Гуров, раскладывая на столе документы. – Давай попытаемся не трепаться и немного поработаем.
Толик Агеев, хорошо одетый, с выправкой гвардейца, с лукавой усмешкой на лице, вышел из подъезда своего дома, закурил и мгновенно преобразился.
Фигура его обмякла, движения стали расхлябанными, походка то ли моряка, то ли пьяницы, улыбка исчезла. Толик сплюнул сквозь зубы на стену дома и потащился по улице, загребая вихляющими ногами по лужам. Вскоре к нему присоединилась одна фигура, вторая, когда группа вышла на парковую аллею, их было уже человек двадцать. Они не разговаривали, не смеялись, двигались молча, неся перед собой волчью злобу и опасность. Они еще никого не тронули, а парк мгновенно опустел, замаячил милицейский патруль и тут же растворился в сумерках.
– Присядем, – обронил Толик.
– Скамью разверните! – приказал Командир.
Тут же массивную скамью перенесли с одной стороны аллеи, поставили напротив другой, образовав «купе», расселись. Два парня вынули из сумок бутылки. Толику и Командиру вручили стаканчики, сами пили из бутылок. Выпив стаканчик виски и закусив, Толик сказал:
– Кто пить не умеет, пусть воздержится. Кстати, позорного в отказе ничего нет, я сам практически не употребляю. Хочу посоветоваться.
Он был и тактик, и психолог, несколько пацанов молча отставили бутылки.
– Значит, так, – продолжал Толик. – Нам необходимо решить, либо мы самораспускаемся, либо мы готовимся к схватке с мужиками Капитана. Какие будут мнения?
– Пошли бы они, козлы! – заявил Командир.
– Драться! Драться! Поубиваем мужиков, они оборзели! – раздались выкрики.
– Что смелые, рад. – Толик закурил. – Но силы не равны. В рукопашной, на ножах и цепях мы против них не годимся. Если дойдет дело до стрельбы, то совсем дохляк. Сколько у нас стволов, Командир?
– Пять боевых и три газовых, – ответил Командир.
– А у мужиков только «калашниковых» штук семь, о пистолетах не говорю. Мы без серьезной подготовки и руководства профессионала никуда не годимся. Вчера вечером, кто в «Фиалке» был, видел одного профи, он двумя ударами уложил двух козлов Капитана, отобрал у них автоматы, помог дойти до тачки. Я с ним познакомился, человек без определенки, с условным сроком, без денег и друзей. Афганец. Сейчас у Анны прилег, я конкретного разговора с ним не имел.