— Свидетели ведь не ходили с Гориным к Ходорковскому?
— Нет, они ждали на улице. Кроме Горина там никого не было.
— А Горин убит. Пропал. И выходит, что ты поверил свидетелям, которые бандиты, а со старшим Ходорковским даже не поговорил?
— Я по-честному несколько раз пытался. Вариантов вообще не было. Два месяца я честно звонил в пресс-центр Ходорковского. То, что их стороны нет ни в одном фильме, это полностью их вина. Я много раз на суд приезжал. Я звонил. Что там за барышня сидит такая странная, руководит пресс-центром?
— Маша Орджоникидзе?
— Не помню, как зовут, — не смог Алексей Малков вспомнить имя женщины, которой звонил целых два месяца. — Странные они какие-то. Каждый, кажется, там свои проблемы решает. Пресс-центр у них заточен конкретно на утаивание информации.
— Скажи мне, ты считаешь Ходорковского убийцей?
— Я не говорил, что он убийца. Обвинение в убийстве ему даже не предъявлено.
— Но в массовом сознании, воспитанном на твоих фильмах, Ходорковский убийца.
— Я не виноват, что Ходорковский руководил ЮКОСом, и ЮКОС замешан в убийствах.
Мы просим в ресторане счет. Я продолжаю задавать вопросы, не надеясь, что Алексей Малков изменит свое мнение о деле Ходорковского. Более того, я хотел бы, чтоб он, этот юноша с честным лицом, убедил меня.
Тогда вышло бы просто, что я дурак. А сейчас выходит, что торжествует несправедливость. Я спрашиваю: — У тебя в последнем фильме «Чистосердечное признание» есть текст, что ЮКОС продан за 150 миллионов, а стоил как минимум 15 миллиардов. Откуда ты взял эту цифру?
— При первом директоре ЮКОСа Муравленко проводили оценку. Я общался с бывшим пресс-секретарем ЮКОСа. Он сказал: от 10 до 15 миллиардов.
— То есть уволенный свидетельствовал против уволившего? Ты ведь знаешь, что Ходорковский купил меньше половины ЮКОСа, что у ЮКОСа был долг 4 миллиарда, и Ходор все отдал? То есть на самом деле он купил пол-ЮКОСа за 4 миллиарда, ты знаешь?
— Но все равно он ведь знал, что покупал.
— У тебя есть фраза в фильме: «Анатомия успехов ЮКОСа всегда вызывала много вопросов, причем Ходорковский не сделал для этого ровно ничего». Вопрос: знаешь ли ты, сколько стоила нефть тогда?
— Ну меньше, чем сейчас.
— Восемь долларов за баррель. Знаешь ли ты, какая была себестоимость нефти в ЮКОСе до Ходорковского?
— Я знаю, что там были проблемы.
— Сколько?
— Не знаю.
— Двенадцать долларов за баррель. То есть получался убыток, даже если нефть шла на экспорт. А транспортировка? А налоги? То есть на самом деле ЮКОС, который покупал Ходорковский, был убыточной компанией. А знаешь ты, какая себестоимость нефти была у ЮКОСа в 2003 году?
— Не знаю.
— Полтора доллара.
— Ну талантливый, конечно, человек, — говорит Алексей Малков про Ходорковского.
Мне кажется, еще немного, и нам удастся договориться. Алексей признает свой фильм оголтелой пропагандой и расскажет, почему согласился делать эту пропаганду, а я расскажу ему, как сам в молодости не умел отличать пропаганду от правды, да и сейчас не умею толком. Я говорю: — Что ж ты пишешь «анатомия успехов ЮКОСа всегда вызывала много вопросов, причем Ходорковский не сделал для этого ровно ничего». Это же неправда.
Алексей молчит. Давным-давно в какой-то книжке я прочел, что если хочешь угадать мысли человека, надо попытаться повторить его выражение лица. Я пытаюсь.
Я знаю это чувство. Он увлекся рассказыванием истории. Этот парень, сидящий напротив меня за столом, увлекся историей о виновности Ходорковского точно так же, возможно, как я увлекся историей о невиновности Ходорковского. Возможно, мы оба рассказываем неправду. Только он в телевизоре, а я нет. Он говорит: — Моя мама посмотрела мой фильм и сказала: «До твоего фильма я даже не понимала, в чем обвиняют этого человека». Фишка-то в чем. Я рассказал историю в красках и в лицах. Если я соврал, то подайте на меня в суд.
Никто ведь не подает. Невзлин видел все эти фильмы.
Адвокаты заявили, что мои фильмы — клевета. Пожалуйста. Пусть подают в суд. Почему они не подали в суд? Значит, все нормально?
— Послушай, Леш, может быть, они не подают в суд, потому что не верят судам?
Мы выходим на улицу. Мы идем по мощеной дорожке от ресторанчика к Останкино, и я физически чувствую, как между мной и этим парнем с добродушным лицом и пухлыми щеками пролегает как бы линия фронта. Вот мы идем бок о бок по дорожке, наевшись вареников, а между нами необъявленная гражданская война. Алексей говорит: — Я когда монтировал этот фильм, мне один из наших корреспондентов сказал: «Ты зачем это делаешь? Ты представляешь, что с тобой будет, если Ходорковский завтра выйдет из тюрьмы? Ты не боишься?» А я не боюсь, понимаешь? Я не хочу бояться. Я против Ходорковского. Я знаю людей, ученых, элиту настоящую, которые из-за таких как Ходорковский живут в нищете и никому не нужны. Наверное, если Ходорковский выйдет из тюрьмы и захочет стереть меня в порошок, он сотрет меня в порошок, но я не хочу этого бояться.
— Послушай, а что если Ходорковский не выйдет из тюрьмы? Что если он погибнет там в тюрьме? Как быть, если через несколько лет выяснится, что он невиновен? Ты не боишься участвовать в травле?
Мы расстаемся. С некоторой гордостью я думаю, что разница между мной и журналистом Алексеем Малковым заключается в том, что он не хочет бояться Михаила Ходорковского, который узник следственного изолятора «Матросская Тишина», а я не хочу бояться Владимира Путина, который президент России. Эта мысль щекочет мое самолюбие, но она неправильная.
Правильная мысль приходит мне в голову минут через двадцать. Я думаю, ни один журналист не смог рассказать правду о том, почему Ходорковский сидит в тюрьме. Ни один из тех, кто работает на государственных телеканалах и ходит на пресс-конференции в прокуратуру. Но и ни один из тех, кого пресс-центр Ходорковского приглашает на брифинги адвокатов.
Движимые страхом или бесстрашием, уважением или презрением к Ходорковскому, мы все пытались только рассказать о нем складную историю, на самом деле, рассказывая историю о себе. Все, что снято или написано о Ходорковском, — это мифы о Ходорковском.
Одни мифы, в которых Ходорковский выглядит убийцей и вором, посаженным в тюрьму за убийство и воровство, показывают в прайм-тайм по центральным телеканалам. Другие мифы, в которых Ходорковский выглядит талантливым бизнесменом, посаженным в тюрьму за талант и свободолюбие, — печатаются небольшими тиражами в газетах и на интернет-сайтах. Такое положение дел, конечно, несправедливо, нарушает свободу слова и презумпцию невиновности, но это все равно только мифы. Это в большей степени истории о нас, чем истории о Ходорковском.
Журналист Алексей Малков снимает фильм про то, как Ходорковский неправедно разбогател и загремел в тюрьму, но это не значит, что Ходорковского и впрямь посадили за неправедно нажитое богатство, а значит, что Алексей Малков живет в стране, где богатство не может быть праведным.
Начальница пресс-центра Ходорковского Мария Орджоникидзе разместила на сайте khodorkovsky. ru презентацию о коррупции под заголовком «За что его посадили», но это не значит, что Ходорковского посадили именно за попытку бороться с коррупцией, а значит, что Мария Орджоникидзе живет в стране, где нельзя бороться с коррупцией безнаказанно.
Ирина Ясина говорит, будто Ходорковского посадили за то, что его общественная деятельность стала слишком походить на деятельность политическую. Но это не значит, что Ходорковского посадили именно за попытку заняться политикой, а значит, что Ирина Ясина живет в стране, где нельзя безнаказанно заниматься политикой.
Григорий Явлинский считает, будто Ходорковского посадили за попытку продать нефтяную компанию, но это не значит, что Ходорковского посадили именно за это, а значит, что Григорий Явлинский живет в стране, где нельзя безнаказанно распоряжаться своей собственностью, поскольку всякая собственность нелегитимна.
Телеведущий Леонтьев считает, будто Ходорковского посадили за попытку узурпировать власть, но это значит только, что Леонтьев живет в стране, где нельзя безнаказанно попытаться стать главой государства.
А телеведущий Караулов живет в стране, где нельзя безнаказанно устраивать «оранжевые» революции.
А адвокат Падва живет в стране, где нельзя добиться правосудия.
А прокурор Шохин живет в стране, где правосудия добиться можно, и правосудие заключается в совпадении приговора с позицией обвинения.
А Владимир Путин, наверное, живет в стране, где нельзя не слушаться Владимира Путина.
В конце концов, найдется ведь кто-нибудь, уверенный, будто Ходорковского посадили, потому что возвращаться плохая примета, а Ходорковский перед последним своим вылетом в Новосибирск вернулся из аэропорта в гостиницу переждать метель.
Это все только мифы. Ходорковский подобен форуму, на котором мы, люди, живущие в России, спорим о том, кто мы есть на самом деле. Половина утверждает, будто мы великая нация. Вторая половина утверждает, будто мы бесправные рабы. У этой второй половины зашит рот.
Конечно, такое положение дел несправедливо. И все же сталкивающиеся мифы о Ходорковском почти не имеют отношения к живому человеку Ходорковскому.
Ему сорок два года. Он сидит теперь в зоне за колючей проволокой. Ему тоже, наверное, интересно узнать, кто он и зачем он, и почему сидит. Но он единственный не способен всерьез вмешаться в спор о себе. Даже если он напишет из зоны письмо или статью, люди на воле всегда ведь могут подумать, будто это не он писал. Посреди громогласного спора о себе он — единственный, кто не может разорвать молчания и говорить прямо.
Он узник тишины.
ГЛАВА 13: ЗАКОННАЯ СИЛА
Во время своего заключения Ходорковский несколько раз выступал публично. Он говорил на судебном процессе в свою защиту, написал несколько открытых писем, дал несколько интервью. Он обвинял либералов в том, что либеральные реформы девяностых водворили в России свободу вопреки справедливости, и потому обесценили саму идею свободы. Он обвинял чиновников в том, что те используют власть ради личного обогащения. Наконец, выдвигаясь кандидатом в депутаты по Университетскому избирательному округу Москвы, Ходорковский в своем открытом письме по этому поводу употребил слово «путинщина», то есть обвинил самого президента в том, что тот выстроил и возглавляет коррумпированное государство, ущемляющее свободу и насаждающее несправедливость. Он настойчиво предлагал богатым поделиться сомнительно нажитой собственностью с бедными и таким образом легитимировать собственность и защитить собственность от чиновников, которые тем и сильны, что все в России не без греха, и каждый может быть лишен собственности и посажен в тюрьму и потому боится, и потому слушается и потому несвободен.
Ходорковский довольно много для узника выступал публично, но ни разу не был услышан и понят. Все его выступления тонули в море бесчисленных комментариев, производимых противниками, союзниками, чиновными болтунами, платными болтунами, бесплатными болтунами. Про каждое письмо Ходорковского принято было гадать, значит ли это очередное письмо, что Ходорковский сдается, или, наоборот, очередное письмо значит, что Ходорковский переходит в наступление. Принято было гадать еще, сам ли он писал и не под диктовку ли Кремля. Суть письма всякий раз терялась среди этих гаданий.
Ни одно из публичных выступлений не облегчило участи Ходорковского. Процесс шел своим чередом, как в романе писателя Франца Кафки. Наоборот, как правило, на публичные выступления Ходорковского власть отвечала репрессиями.
В августе 2005-го, когда Ходорковский опубликовал статью «Левый поворот», дал интервью газете «Ведомости» и выразил желание баллотироваться в депутаты, его перевели в общую камеру, а его друга Платона Лебедева не только перевели в общую камеру, но и посадили в карцер.
Тогда Ходорковский начал сухую голодовку. Это была очень странная голодовка. Три дня Ходорковский держал голодовку в тайне от всех. Он не написал начальнику тюрьмы заявление, что вот, дескать, голодает в знак протеста против заключения Платона Лебедева в карцер. И даже своему адвокату Ходорковский сказал, что голодает, только на четвертый день голодовки.
— Зачем же вы голодаете, если не объявили голодовку? — спросил адвокат Антон Дрель.
— Я голодаю для себя, — отвечал Ходорковский. — Я боюсь, что меня станут кормить принудительно и не дадут провести голодовку до конца.
Когда про голодовку стало известно на воле, голодовка Ходорковского немедленно превратилась в такой же предмет для спекуляций, как и открытые письма Ходорковского. Обсуждали в основном, действительно ли Ходорковский голодает и не пьет воды или это он только прикидывается. Официальные телеканалы объявили голодовку Ходорковского обманом, а тюремное начальство не пошло ни на какие уступки и продержало Платона Лебедева в карцере семь дней, как и намеревалось. Семь дней Ходорковский голодал и не пил воды.
На воле обсуждали, правда ли он не ест и не пьет.
Власть была непреклонна.
Эта голодовка стала первым сообщением, которое Ходорковскому удалось доставить из тюрьмы на волю так, чтоб сообщение было прочитано и понято. Сообщение расшифровывается следующим образом: «Если станешь умирать, власть не заметит, что ты умираешь.
Если скажешь власти, что умираешь, власть не поверит.
Власти наплевать, живешь ты или умираешь».
В ответ на эту голодовку, которую даже многие сторонники Ходорковского считали фальшивой, со всей страны посыпались вдруг Ходорковскому предложения баллотироваться в депутаты. Так последний раз было в конце восьмидесятых годов, когда опальному Ельцину вся страна предлагала баллотироваться.
Адвокат Антон Дрель утверждает, что на выдвижение Ходорковского по Университетскому округу Москвы, на создание предвыборного штаба, на шум в прессе и на начало предвыборной кампании не было потрачено ни копейки. Дрель говорит, что впервые за долгие годы политика в России показалась игрой, где на кон не обязательно ставить деньги, а можно ставить и судьбу.
И чем больнее проиграет Ходорковский выборы по Университетскому округу города Москвы, чем драматичней будет его судьба, тем более весомым политическим аргументом она станет.
Через пару недель после голодовки Ходорковского какой-то оперуполномоченный в тюрьме «Матросская Тишина» избил заключенного. И вся тюрьма объявила голодовку. Этой голодовкой заключенные не утверждали, что они ангелы. Они утверждали просто, что их нельзя бить. Не знаю, понятно ли я выражаюсь, но Ходорковский был у каждого из них внутри, как Джон Ячменное Зерно.
Четырнадцатого сентября в Московском городском суде началось рассмотрение кассационной жалобы по делу Михаила Ходорковского. Судебное разбирательство в первый же день было перенесено на неделю. Выяснилось, что адвокат Генрих Падва не просто возглавляет защиту Ходорковского, а является единственным адвокатом, с которым у Ходорковского заключено соглашение. И адвокат Падва заболел.
Разумеется, адвокаты Михаила Ходорковского были заинтересованы в затягивании процесса рассмотрения кассационной жалобы. Они много раз говорили, что заседание в Мосгорсуде по делу Ходорковского назначено слишком поспешно и защите не хватает времени подготовиться к процессу. Адвокаты говорили, что поспешность эта политическая и смысл ее в том, чтобы Михаил Ходорковский не успел зарегистрироваться кандидатом в депутаты по Университетскому округу Москвы. Заявление Ходорковского с просьбой зарегистрировать его кандидатом лежало у начальника тюрьмы и не отправлено было в избирком. Если бы процесс начался 14 сентября и закончился в несколько дней, и обвинительный приговор вступил бы в законную силу, заявление могло не быть отправлено вовсе, и Ходорковский не успел бы не только избраться в Думу, но даже и провести избирательную кампанию, хоть сколько-нибудь побыть политиком, хоть что-то сказать.