Папа уже давно должен был прийти с дежурства, поэтому мама пыталась навести хоть какой-то порядок. Слез у нее не было. Она моталась по квартире, шлепая по мокрому полу, как грязный призрак, пыталась как-то что-то помыть, что-то прибрать…
Вечером в квартиру позвонили, она безо всякого соображения открыла, вошли люди и сказали, что на нее подают в суд за пожар, что квартира внизу из-за них залита целиком, а наверху частично.
И что сейчас к ним переселяются жертвы протечки из квартиры внизу и квартиры наверху.
И тут же ввалился Ахмед с мокрыми узлами, с новой женой дворником Лидой и со старой разведенной женой, а также с семью детьми от первого брака и одним ребенком дворника Лиды (который недавно вернулся из армии, обнаружил свою мать замужем и всюду ходил с топором, намекая, что боится, что его убьет Ахмед).
Он и сейчас, входя, заявил:
— Меня хотят убить, знаю кто!
И приоткрыл пиджак, показав заткнутый за ремень хороший топор.
Лида же была пьяна, как обычно, и хвастливо говорила:
— Четырнадцать тысяч! — и потом, помолчав: — Нижняя неделя! Участковый Михалыч!
За ними стояла семья с верхнего этажа, которая, увидев, кто заселился первым, не стала въезжать, а вернулась в свое полузалитое жилище, крича, что лучше вообще жить на улице, чем так.
Ахмед с первой женой и детьми сразу расположился во всех трех комнатах. Лида с ребенком заняла кухню и сказала, что никого туда не пустит, иначе вызовет «Михалыча»:
— Нижняя неделя, на хрен!
Что касается Кузи, то он носился по головам новых жильцов, нового мужа дворника и его предыдущей семьи, вывалил на пол их узел с кастрюлями и сковородками и другой узел с тарелками (что-то массово кокнулось), прихватил сотовый телефончик и понесся, положил его в унитаз, и за Кузей кинулись все члены семьи Ахмеда, и много чего побилось из-за этого, а пока они вылавливали мобильник из воды, он помчался в ванную, налил полное ведерко и, крича «пожар, пожар», начал щедро поливать вещи новоселов.
Силач, однако, оказался этот новый Кузя. Ахмедовы дети, вернувшись, застали его за тем, что он прыгал на их завернутом в шаль телевизоре, используя его как батут. Они глядели на него во все глаза, не в силах ничего сказать, потом прибежала их мама и встала как столб, а за ней явился и сам Ахмед с мокрыми по локоть руками (в кулаке был зажат мобильник) и стал громко икать, приговаривая:
— Зачем, любимый, слушай… Что делаешь… Совсем семью позоришь… Слазь… Взорвется… Зарежу!
Тут Кузя захихикал, сбегал на кухню и принес Ахмеду большой хлебный нож.
Но Ахмед закрыл глаза и покачал головой.
И все дети и их мать тоже отказались от оружия.
Почему-то они все потеряли способность возражать и бороться.
Мама Кузи сидела на полу, закрыв глаза. Бабушка Кузи так и лежала на диване, громко храпя.
Если бы программа Топора была полностью осуществлена, то семья Ахмеда бросилась бы в драку с ножом, и в следующие два часа оба семейства должны были бы друг друга перебить и перерезать, затем к этому бы подключились родственники и друзья Ахмеда, с одной стороны, и простые крепкие горожане — с другой. Затем предполагалась ликвидация рынков, игорного бизнеса (взрывы, взрывы), затопление подземных переходов, пожар на всех бензоколонках, участие авиации и танков, бомбардировки, крестики на дверях квартир, сделанные мелом, и т. д. Но бабушка почему-то лежала без задних ног, бормоча в бреду:
— …компот. Взять килограмм спелых антоновских яблок. Почистить, порезать, отварить. Компот. Взять килограмм спелых антоновских яблок… — и т. д. по кругу.
А Кузя был занят тем, что прыгал из окна во двор на чужие автомашины (с четвертого этажа, заметьте). Внизу гомонила толпа. Первым треснул и прогнулся автомобиль Ахмеда. «Есть!» — заорала публика. Возвратившись на лифте, Кузя опять деловито прыгнул, целясь уже в новый объект, в «мерседес».
— Цирк приехал! — ликующе крикнул кто-то. Все опять получилось, даже лучше прежнего.
Что же касается его мамы, то она ни о чем не думала.
Она только крестилась, закрыв глаза, и говорила:
— Господи, Господи.
Потом она встала, даже взяла брошенное ведро и понесла его в ванную и снова наполнила его водой, желая, видимо, помыть полы. Но тут подвернулся Кузя, который с криком «я помогу» бросился ей под ноги, мама упала как подкошенная, ведро вылилось.
Кузя при этом взвизгнул и дико засмеялся, видя все это безобразие.
— Любимый, — слабо откликнулся на это Ахмед, — что опять маму обижаешь?
Печально члены семьи Ахмеда стали собирать разбросанные, помятые и мокрые вещи и понесли их вон…
глава девятая. В кущах
Руки бабушки обняли что-то холодное.
Она закричала.
Это был битком набитый кожаный мешок.
Бабушка вскочила как громом пораженная. Мешок упал на землю.
Она стала громко плакать и бегать, побежала даже к дому, хотя окна там уже не горели, и даже рванула на себя дверь, а что было делать, — когда у человека горе, он кидается за помощью к другим людям.
Так она и звала:
— Люди, люди! Что же это такое! Люди! Господи, помогите!
За дверью был лес. Никаких блондинок. Вернувшись к своему кусту, бабушка опять увидела мешок с песком. Она со злостью пихнула его ногой. Мешок сидел на земле, кургузый, неподвижный. На боку его осталась вмятина от удара.
— Кузя! Кузя! — завопила бабушка, рыдая. — Где ты? Что я твоей маме скажу, скажи! Она же умрет! Она же любит тебя больше своей жизни! Она же меня убьет! Да я тоже покончу с собой еще раньше! Прыгну с балкона! Я тебя не уберегла! Я недосмотрела за тобой! Мой маленький! Нет! Что я?! Что? Где? Эй, вы там! Верните мне ребенка! Внесите приз в студию! Моего внука! Я ваша подопытная мышь! Где я, отзовитесь! Где я-аа!!! Дочка, если ты меня видишь на экране, позвони им, чтобы нас освободили! Верните Кузю! Дурацкий мешок!
Тут мешок, словно подумав, упал на бок. То есть, видимо, когда бабушка его стукнула, он начал падать, но очень медленно. И вот теперь он свалился окончательно.
Но было похоже на то, что мешок упал после этих слов.
Бабушка нагнулась, посмотрела на него и подняла, весом мешок был тяжелый, ровно такой же, как маленький Кузя. Только очень холодный.
Бабушка прижала к себе мешок. Она как сошла с ума. Стала его баюкать.
Потом она развязала его, посмотрела, что внутри. Там был серый песок.
Она тут же завязала мешок и стала его укачивать, говоря:
— Кузя, ты что, не плачь. Бабушка тебя не бросит. Даже пусть тебя превратят в мешок. Ты же мне обещал, что будешь со мной! Вот ты и со мной!
Тут бабушка подошла к декорациям и стала громко вещать:
— Дорогие зрители! Вы видите перед собой неудачный эксперимент, меня заманили сюда на передачу, чтобы снимать в прямом эфире мою реакцию на то, что вокруг один искусственный лес из новогодних елок, ни еды ни воды, при этом у меня отняли ребенка! Украли! Сунули мне этот холодный кожаный мешок с песком! Может быть, они хотят подсматривать за мной, как я плачу? Снимать на видео, как я умираю от голода? Как я рою ямку в земле, чтобы набралась вода? Чтобы неделю подряд снимать страдания человека, у которого отняли внука? И медленную смерть?
Тут она перевела дух:
— Я понимаю, это сенсация! Съемки в реальном времени! А? Все будут смотреть не отрываясь! Все купят эту запись! Ну спасите же нас! Это будет еще интереснее, я вас уверяю! Еще дороже будет стоить кассета! Помоги-и-те! Кара-уул! Этот мешок — то, что осталось от моего мальчика! Я понимаю, что вы смеетесь надо мной, как всегда люди смеются над дураком, который поймался на удочку! Над тем, кто упал, над тем, кто потерял штаны! Над тем, кого снимает сам себе режиссер! Но не смейтесь! С каждым из вас это может случиться. Доченька! Не бросай меня! Не смейтесь над моими слезами, вы! Вас могут так же убить, как моего Кузю!
Она пыталась согреть кожаный мешок с песком. Качала его, прижав к груди. Не плакала. Им жирно будет.
— Ну и ничего, Кузя, — сказала бабушка громко. — Мы с тобой прикорнем под кустом, утро вечера мудренее.
Она села на прежнее место и стала качать свою ношу, припевая «Баюшки-баю». Она как бы временно сошла с ума и прекрасно это понимала.
Она качала кожаный мешок, клюя носом, как вдруг осветилась все та же декорация и у порога главного входа появилась тележка. Продавец заголосил:
— Быстрое питание! Горячие собаки! Котлеты в булке! Напитки!
Бабушка было подняла голову, крикнула:
— Спасите! Убили ребенка!
Она вскочила и побежала на подгибающихся ногах к тележке.
Но оказалось, что он говорит с большого, стоящего на крылечке экрана.
Торгаш торжественно вещал:
— Да! Только в обмен! Принимаем драгоценные камни! Бриллианты, изумруды и жемчуг! Один камень — комплексный обед: бутылка пепси и гамбургер! Жемчужины складывать справа под тумблер!
Бабушка тут же вспомнила о второй жемчужине у себя за щекой, кивнула и сказала тоже как могла громко:
— Сама-то ты поешь, а вот как накормить кожаный мешок? Не будешь же его развязывать и лить туда воду и совать куски булки? Песок ведь быстро испортится, закиснет! Заведутся букашки… Дорогие телезрители! Вы меня понимаете! Мы даем отказ!
То есть все правильно: это идет передача.
И она вернулась к своему месту под пыльной елкой, решив голодать до последнего, вместе со своим несчастным кожаным мешком. Но откуда телевизионщики узнали, что у нее есть жемчужина?
Так что уж лучше голодать быстрее. Если не пить, то сколько может прожить человек? Вроде бы неделю? И если совсем будешь умирать, ведь освободят?
И она громко сказала кожаному мешку:
— Вот какие чудеса бывают на свете. Будем голодать. А моя дочь с мужем, они соберут соседей и друзей и разнесут это телевидение по клочкам! Чтобы нас спасти!
А продавец булок и котлет вдруг завопил, как будто бы его ужалили:
— Принимаем также к оплате пустые кожаные мешки! Пустые! Без песка!
— Как же, — сказала бабушка ядовито. — Иди отсюда! Без песка! В этом песке, может быть, одна надежда!
Потом она добавила:
— А откуда знаешь, что там песок? Вы поняли, дорогие телезрители?
Все вдруг опустело, вокруг стоял искусственный лес. Только пованивало расплавленной пластмассой, как на свалке.
А точно, тут свалка!
Вот где они оказались в результате. Ну что же, и у каждой свалки бывают берега, подумала бабушка, собралась с силами и пустилась напролом.
Прижимая к себе кожаный мешок и загораживаясь локтями, бабушка в самых своих лучших одеждах пробиралась сквозь завалы искусственных елок.
Видимо, сюда их свозили многие годы. Праздники давно отгорели, отсветили, каждая из искусственных елок сослужила свою службу не один раз… Вокруг них сидели самые бедняки или бездетные, старенькие, одинокие, которым не по карману было покупать живые елки… Самые неприхотливые, запасливые и скуповатые. Но все-таки и им хотелось веселья, пусть дешевого. Вон на взлохмаченных, почерневших ветках висят ошметки сверкающей мишуры.
— А моль эту белую еще увижу — прихлопну, — сказала, воюя одной рукой с пыльными ветками, бабушка. — Чего я ее жалела? Это же моль!
Мишка бежал у самых ног, как собака: почуяла животина, что отставать нельзя.
В искусственном ельнике стемнело. Лес был бесконечным.
Бабушка не знала, что его придумал колдун Топор, а то, что придумано, не имеет ни конца ни края.
Через много времени бабушка, вся поцарапанная, сидела на прежнем месте на куче сваленных елок и говорила коту:
— Ты бы разведал, куда идти. А то слоняешься без толку, Миша. А ребенка надо кормить, вон, смотри, проголодался (и она погладила мешок). И неизвестно чем и неизвестно как.
Кот, однако, вспрыгнул ей на колени, умостился рядом с мешком и стал топтаться.
— Тебе бы все погреться, Миша. А я так устала. Что делать будем? За нами идет наблюдение, и что?
Вдруг она закричала:
— Добрые люди, помогите! — Она спихнула кота с колен и встала. — Мы ведь тут пропадаем! Ребенка похитили, а это уже не шутки! Я с мешком таскаюсь, а в нем больше пуда! Не ели и не пили ничего! Так и помереть недолго! Интересно будет смотреть, как мы постепенно станем подыхать, а? Они же специально сказали, что ничего с собой не брать! Мы и не взяли! И у меня ничего нету! Они, правда, предлагали гамбургер за драгоценные камни! А откуда у меня они? Ижумруды там, алмажи?
Тут бабушка запихнула жемчужину обратно за щеку и замолчала.
Может, они желали выяснить, есть ли у нее жемчуг. И ей специально предлагали такой обмен — гамбургер и воду за жемчужину.
Бабушке вдруг захотелось посмотреть, что за бусинка у нее осталась, как она выглядит, может, она волшебная вообще?
Баба Лена отвернулась, покатала ее во рту и, нагнувшись, аккуратно спровадила жемчужину в ладонь и быстро зажала кулак.
Однако жемчужина как-то выскользнула и упала.
Тут же, как бритва, сверкнула в полете белая бабочка, несясь наискосок мимо глаз.
А кот живо выставил лапку крючком, поймал бусинку, прыгнул в кучу елок и тут же уронил жемчужину. Сверкнул тонкий луч, направленный вверх.
— Куда? — завопила бабушка. — Мишка!
Но кот как-то ловко собрался в комок, дал свечу вверх, как за мухой, сиганул далеко в сторону — и пропал.
— Ай, ой!
Мотылек сгинул.
Бабушка бросилась в кучу елок, где пропал Мишка, стала его звать, вся исцарапалась со своим мешком, продираясь сквозь пластмассовые заросли, — и никакого результата.
Тогда она села и стала тяжело думать.
Кот не пропал, он исчез, подбросив жемчужинку. Значит, она и вправду непростая. Недаром ее хотели выманить. Наверно, кот уже сидит дома.
Она опустилась на четвереньки и стала искать вокруг себя. Подползала под пыльные, пахнущие химией отрепья, под палки, шарила по земле…
Хорошо, что почва такая сыпучая — на ней все отпечатывается, как на свежем снегу.
Бабушка зашагала на четвереньках, ища Мишкины следы.
На всякий случай она обернулась и сказала в невидимую камеру:
— Дорогие зрители! Вам смешно? Я как верблюд с горбом? Наверно. Но знаете, я тоже еще посмеюсь! Когда выиграю главный приз! Надо двигаться, надо что-то делать, нельзя сидеть на месте! Это важно! Я всю жизнь двигаюсь и работаю, и хоть я ничего не заработала, но я верю!
Тут она запыхалась и присела.
— Я верю в то, что своим трудом можно добиться результата! Никогда не теряйтесь! Никогда не останавливайтесь! Не сидите как пни, подруги! Делайте что-нибудь! Можно…
Она подумала.
— Можно много чего! Раньше-то вон… Какие кружева из ниток плели! Вышивали шерстью! Вязали! Из лоскутов иконы лицевые шили! Да пирожки пекли и продавали! И всем помогали! Человек — это тот… ну… который живет для других! И не надо ждать, никто спасибо не скажет! Такая жизнь для других сама по себе, и без спасибо, уже награда! Все домашние хозяйки, все матери и бабушки, работницы, которые живут без спасибо, всем привет и поклон! Среди попреков! Как герои!
Чтобы произнести эти слова, она даже встала, а потом поклонилась. Поклон удался легко. Бабушка сильно исхудала.
— Дайте мне вернуться! С моим Кузей увидеться! Я все поняла! Я вернусь, я горы сворочу! Даром времени не потеряю! Язык начну изучать какой-нибудь, вместе с внуком! В кружок пойду! Что это я пропадаю на домашнем уровне!
И опять она завопила:
— Все, финал, приз в студию!
Немного подождала, но ничего не произошло.
Посмотрела на небо. Дрянь какая висит, надо же.
Бабушка опустилась на четвереньки и вернулась к куче елок, куда прыгнул Мишка.
Разгребла пыльные, убогие палки с зелеными колючками. Заглянула вниз.
На этом месте лежал темный кожаный мешочек, крепко завязанный веревкой.
Бабушка завыла, присев на колени. Она взяла на руки еще и этот мешочек (килограмма в два с лишним) и обратила свое заплаканное лицо к каким-никаким небесам данного леса. Там, высоко, просматривались темные, криво прибитые доски, висели отрепья, палки, плохо натянутые провода…