В доме теперь жили только двое: любопытная и скандальная бабенка Анфиса и Шилов. Комната его была в глубине коридора. Шилов лежал на железной кровати, поверх серого солдатского одеяла, смотрел на облупившийся потолок и курил. Кроме кровати в комнате стояли платяной шкаф, стол, стул и маленькая этажерка с книгами. На столе лежала стопка бумаг, матово поблескивали части разобранного пистолета системы «Смита и Вессона»: Шилов любил разбирать и смазывать свое оружие.
За дверью поскрипывала половицами Анфиса. Ее мучило любопытство: хотелось узнать, отчего это сосед Егор, чекист, сидит дома. Но спрашивать боялась и, томясь, бродила по коридору. Наконец не выдержав борьбы со своим любопытством, она распахнула дверь.
— Егор, — сказала она, тараща глаза и пытаясь изобразить на лице удивление и даже испуг, — Егор, чегой-то я сегодня на улице слышала, тебя, говорят, из чека выгнали?
Шилов повернул к Анфисе голову, ничего не сказал, только улыбнулся. Анфиса секунду помедлила, а потом опять спросила:
— Егор, правду говорят, а?
— Ничего ты, Анфиса, не слышала, — спокойно ответил Шилов. — Любопытно тебе очень, что я дома сижу, вот и несешь ерунду. Верно? — И Шилов снова улыбнулся.
— Вот черт проклятый! — Баба в сердцах хлопнула себя по бокам. — Все угадает! Неинтересно с тобой, Егор, в одной квартире жить.
Шилов засмеялся негромко. Анфиса хлопнула дверью, но тут же, приоткрыв снова, спросила:
— И вправду, чего дома-то торчишь? Случилось что?
Шилов не ответил.
— На базаре бабы баяли, столько золота со всей губернии собрали, будто в чека все подвалы битком набиты.
Шилов не ответил.
— Эх, ты-и... — Анфиса укоризненно покачала головой. — Я-то думала, с чекистом в одной квартире жить буду, столько новенького, интересненького понаслушаюсь. А ты... — И ее растрепанная голова исчезла за дверью.
Шилов полежал еще немного, потом сел к столу и медленно начал собирать пистолет.
Была глубокая ночь, Шилов спокойно спал, завернувшись в одеяло. Он не слышал, как к его дому подъехал автомобиль, не видел, как из него вышел человек. Вздрогнул, когда в окно громко постучали.
Задребезжало стекло. Приученный работой, Шилов спешить не стал. Он взвел курок, осторожно подошел к окну, прижавшись спиной к стене.
— Кто? — негромки спросил он.
— Егор Макарыч, я от Липягина! Пакет! Срочно!
Шилов открыл окно. На улице было совсем черно, и лицо приехавшего человека смутно белело.
— Иди к крыльцу, я открою, — сказал Шилов.
— Не надо. Вот возьмите, времени нет, — ответил человек.
Шилов взял протянутый ему из темноты пакет.
— Мы ждем вас в машине. Скорей, Егор Макарыч! — проговорил посыльный, и Шилов услышал удалявшиеся быстрые шаги. Смутно доносился сквозь открытое окно стук мотора.
Шилов рванул сургуч на пакете, развернул бумагу. Прочел.
«Егор! Срочно! Отправка назначена на сегодня. Десять минут на сборы! Подробности на вокзале. Липягин».
Шилов еще дочитывал бумагу, а рука его уже потянулась к гимнастерке. Застегнув кожанку, он схватил ремень с пистолетной кобурой и выбежал из комнаты.
У ворот стоял большой открытый лимузин. Мотор работал. Шилов вскочил в машину, поздоровался негромко.
— Здравствуйте, товарищи, — и по очереди пожал притянутые руки.
В плотной угольной темноте лиц не было видно. Только сидевшего напротив Шилов смог разглядеть: длинное, узкое лицо, коротко остриженные, ежиком, волосы и светлые, навыкате, глаза.
Мотор заработал громче, и машина покатилась, переваливаясь, по узкой, горбатой улочке.
Той же ночью на станции Кедровка в маленьком полутемном строении зазвонил телефон.
Дремавший у телеграфного аппарата начальник станции Ванюкин испуганно вздрогнул и торопливо снял трубку. Это был сутулый, остроплечий человек в плохо сидевшей на нем форме железнодорожника. Тонкие губы, жиденькие усы, чахлая бороденка и туго обтянутые темной кожей скулы, глубоко посаженные маленькие глаза — все это делало лицо начальника станции непривлекательным. На вид трудно было сказать, сколько ему лет, однако выглядел он наверняка старше, чем ему было на самом деле.
— Подождите минутку, — сказал Ванюкин, постоял с трубкой молча и снова приложил ее к уху. — Слушаю.
Он молча кивал, внимательно слушая, потом, сказав «До свидания», повесил трубку.
— Ну что? — раздался голос из глубокого кресла, стоявшего у канцелярского стола.
— Выехали, — ответил Ванюкин.
Он подошел ближе к креслу, подцепил рукой стул и сел на него верхом, облокотившись о спинку локтями.
— Выехали, — повторил он.
В кресле, вытянув ноги, сидел небольшого роста, плотный человек в кожанке, перетянутой ремнями. На коленях у него лежала фуражка со звездочкой. Человек в кресле громко зевнул и потянулся, хрустнув суставами, заскрипев новой кожанкой и ремнями.
— Вот и хорошо, — сказал он, потом вынул из кармана сверток, подал Ванюкину: — Здесь все. Держи до приказа.
Ванюкин кивнул, взвесил на руке сверток.
— А шприц? — спросил он.
— Я сказал: здесь все! — недовольно повторил человек.
Ванюкин спрятал сверток в ящик канцелярского стола, повернул ключ.
— Не понимаю, зачем все это? — пробормотал Ванюкин. — После операции он мог бы уходить.
— Он никуда не может уйти без распоряжения центра, — ответил человек. — И вообще, голубчик Ванюкин, советую не утруждать свой чахлый мозг подобными мыслями, не по вашему департаменту. — Он подкинул в воздух фуражку. Дважды перевернувшись, она шлепнулась ему на голову, чуть набекрень. Человек в кожанке усмехнулся, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Раннее утро. Солнце хотя и встало, но в квартиру, где жил Шилов, лучи заглядывали только к полудню. Оттого в этот ранний час здесь было довольно темно. Анфиса занималась на кухне хозяйством, достала из-под стола плетеную корзинку с луком, высыпала на стол несколько луковиц и, очистив, принялась резать тонкими круглыми дольками. Делая все ловко, уверенно, она разговаривала с Шиловым. Правда, разговором это назвать было трудно, потому что тараторила одна Анфиса, надеясь, что Шилов слышит ее через приоткрытую дверь. Шилов из комнаты не отзывался.
— Егор, ну, скажи, — громко говорила Анфиса, — с кем ты ночью у себя возился, а? Егор! Вот доложу твоему начальству, что ты бабу себе завел! — Она засмеялась. — И взгреют тебя по партейной линии.
Из комнаты никто не отзывался.
— Вредный ты человек, Егор, — снова заговорила Анфиса, не дождавшись ответа. — Скучно с тобой. Съеду я отсюда или тебя выгоню. — Эта шутка Анфисе очень понравилась, и она захохотала. — Эх, Егор, Егор, а еще чекист.
Она взяла помойное ведро и собралась было вынести его на улицу, но что-то вспомнила, направилась к двери в комнату Шилова.
— Знаешь, чего бабы-то в городе болтают, — говорила она на ходу. — Говорят, что золото это, которое в чека, в подвалах...
При этих словах Анфиса открыла дверь в комнату Шилова и замерла на пороге в жутком оцепенении. На кровати лежал человек с совершенно изуродованным лицом. Подушка, одеяло и пол у кровати были залиты кровью. Человек лежал в неестественной позе: одна нога касалась пола, другая, согнутая в колене, вывернута.
Почти все в комнате было как прежде, если не считать перевернутого стула да распахнутого шкафа, зияющего своей пустотой. Анфиса все еще продолжала стоять, потом вдруг будто проснулась, как от толчка, метнулась из комнаты и с криком бросилась вон из дома.
Во дворе перед домом Шилова толпились снедаемые любопытством бабы и старики. Дородная фигура Анфисы возвышалась среди них. У входа в дом уже стоял красноармеец с винтовкой.
— Так и пролежал целый день, — говорила Анфиса, испуганным и жадным взглядом перебегая с одного слушателя на другого. — А утром-то видишь...
— Да, дела пошли, — вздохнул сутулый, сухонький старик. — У Ксении Кузякиной ночью муж пропал, путевым обходчиком на станции работал.
— Напился небось, — заметил кто-то из толпы.
— Не скажи. Он сосед мой, хмельного в рот не брал, уж я-то знаю...
Все настороженно замолчали, потому что во двор въехала широкая, приземистая машина с откидным брезентовым верхом.
Красноармеец, стоявший у крыльца, подтянулся.
Сарычев, Липягин и Кунгуров быстро прошли в дом. Сапоги гулко простучали по дощатому полу длинного коридора.
Пожилой, худой врач в белой сорочке и жилетке заканчивал осмотр трупа.
Сарычев, Липягин и Кунгуров остановились у кровати.
— Ах, Егор, Егор... — растерянно и как-то подавленно пробормотал Сарычев и отошел к столу, взял удостоверение Шилова, партийный билет, несколько секунд разглядывал документы, потом спрятал их в карман пиджака. Кунгуров тем временем оглядывал комнату, медленно переходя с одного места на другое.
— Может быть, посмотрите? — нерешительно предложил врач Сарычеву. — Так сказать, для опознания.
Сарычев подошел к кровати, взглянул на изуродованное лицо и тут же отвернулся. Судорога свела челюсти.
— Не могу... — выдавил он. — Пусть Липягин.
— Не буду! — Липягин замотал головой, в глазах у него стояли слезы. — Ах, сволочи, сволочи...
Они были ошеломлены и подавлены случившимся. Шилов, еще вчера живой, здоровый... Хотя разве мало похоронили они товарищей за эти годы? Правда, до сих пор бывало не так. Не так страшно и неожиданно. Тогда товарищи погибали в открытом бою, чаще всего в атаке. А теперь...
— По всему телу видны следы пыток, — сказал врач, накрыл труп одеялом и принялся укладывать в саквояж инструменты. — Отрублены руки. Убит двумя выстрелами в затылок. Смерть наступила примерно около трех часов ночи...
— Никаких следов борьбы в комнате. Как же его убили? — В голосе Сарычева слышалось недоумение.
— Могли выманить, а потом привезти обратно, — ответил Липягин.
— Как выманить? Каким образом? — чуть не крикнул Сарычев.
— Ты меня спрашиваешь, будто я был здесь ночью, — нервно ответил Липягин.
— А зачем понадобилось им привозить обратно? — продолжал спрашивать Сарычев, не обратив внимания на возражение Липягина. — Чтобы мы увидели труп? Так или нет? — Секретарь губкома уставился на Кунгурова.
— Черт его знает, — вздохнул тот. — А может, никуда и не увозили?
— Нет, надо же, а? Руки отрубить... Ух, сволочи, сволочи... — Липягин, согнувшись, сидел на стуле, стиснув пальцами виски, застонал, как от боли.
Врач защелкнул маленький саквояж, сказал негромко, обращаясь к Кунгурову:
— Я позвоню вам из морга, после вскрытия. — И неторопливо вышел из комнаты.
Часовой, стоявший в дверях, посторонился.
— Из соседних домов людей опрашивали? — спросил Кунгуров одного из чекистов.
— Опрашивали. Ничего ночью не слыхали, — ответил он.
Снова воцарилось молчание. Сарычев нервно ходил по комнате. Липягин сидел на единственном стуле, опершись локтями о колени и опустив голову.
Двое чекистов подняли завернутое в одеяло тело, медленно вынесли из комнаты.
— Ну-ка позови соседку! — приказал Сарычев стоявшему в дверях красноармейцу. Тот исчез в темном коридоре, вскоре появился с Анфисой.
— Вы все время были дома, никуда ночью не выходили? — спросил Кунгуров.
— Куда ж я ночью ходить стану? — Анфиса даже обиделась.
— Как вас зовут? — подойдя к ней, спросил Сарычев.
— Анфиса Прохоровна, — с достоинством ответила женщина.
— Вы крепко спите, Анфиса Прохоровна?
— Как все...
— Ночью вы ничего подозрительного не слышали?
— Нет... — Женщина подумала. — Вроде бы машина какая-то под окнами тарахтела. А может, почудилось.
— И вы в окошко не полюбопытствовали? — продолжал спрашивать Сарычев.
— А чего любопытствовать? За ним часто по ночам приезжали. Вроде сквозь сон слышала, он в комнате что-то возился...
— А вам Шилов не говорил, почему он дома сидит? — спросил Кунгуров.
— Нет, — посмотрев сначала на Кунгурова, а потом на Сарычева, ответила Анфиса.
— Хорошо. Спасибо, Анфиса Прохоровна, — сказал Сарычев. — Можете идти.
— О-ох, времечко пошло, — бормотала Анфиса, выходя из комнаты. — Режут, стреляют...
— Подежурьте, пожалуйста, в коридоре, — попросил Сарычев часового.
Тот молча вышел, плотно притворив за собой дверь.
— Зачем его пытали? А? — быстро спросил Сарычев, когда дверь закрылась. — Думаешь, зверство?
— Не думаю, — ответил Кунгуров. — Скорее всего хотели узнать, когда будет отправляться золото.
Сарычев нервно ходил по комнате, заложив руки за спину. Липягин докурил самокрутку, тут же начал скручивать другую.
— И все-таки мне не ясно, зачем они привезли его обратно! — с раздражением проговорил Сарычев. — Пытали и убили его не здесь, это ясно, иначе соседка слышала бы крики и выстрелы. Значит, увезли? А зачем привезли обратно? Ведь они рисковали! Могли на патруль напороться! Вот это не ясно, не ясно... — И Сарычев вновь заходил по комнате.
— А может, соседка все слышала, но не хочет говорить? — неуверенно предположил Кунгуров. — Боится.
— Для меня ясно пока одно, — мрачным голосом перебил его Липягин, — отправлять золото завтра нельзя.
— Ты думаешь, Шилов мог выдать время? — быстро спросил Сарычев.
— Ничего я не думаю... Мы вон думали так, а вышло этак. — Липягин горестно махнул рукой и после паузы тихо добавил: — А если выдал?
Сарычев и Кунгуров молчали.
— Я понимаю, негоже так думать о своем товарище, — опять устало заговорил Липягин. — Но и рисковать мы не имеем права... — Липягин затянулся, с ожесточением загасил окурок прямо о стол.
— Золото нужно отправлять сегодня, — после паузы решительно сказал Сарычев, будто подвел итог своим размышлениям, и повторил: — Только сегодня, Николай! — Секретарь губкома взглянул на Кунгурова. — Быстро на станцию, чтобы поезд был готов к семи вечера. И прикажи еще вагонов добавить, чтобы толкучки не было. — Кунгуров кивнул, пошел к двери. — А ребятам пусть вагон получше подберут, — бросил вслед уходившему Кунгурову Сарычев. — Из старых... И чтоб двери все запирались.
— Кто четвертым поедет? — спросил Кунгуров, стоя уже в дверях.
Трое молча переглянулись.
— Я поеду! — Липягин хлопнул себя по коленям и поднялся. — Нового человека искать — дело долгое и хлопотное. У Кунгурова вон рука раненая, куда он с одной рукой? Алешин соплив еще, неопытен, Волин в делах по уши, уголовное дело распутывает. Так что я поеду, братцы. Как вы, не против?
— Тебя весь город знает, — сказал Кунгуров.
— Ну и что? Переоденусь. А в вагон садиться будем за станцией, у водокачки. Сразу запремся. Потом к составу нас присоединят, никто и не увидит.
Сарычев и Кунгуров молча, с сомнением смотрели на Липягина.
— Ну, что вы, в самом деле! — нервничал Липягин. — Кунгуров пока меня по всем вопросам замещать будет, наука нехитрая.
— Нехитрая... — раздумчиво проговорил Сарычев. — Только нам этой науке учиться еще и учиться.
— Ладно, и этому научимся. Я их, гадов, сам в расход пускать буду! В общем, решено! Я пока в чека поеду. Там какая-то женщина меня ждет. Муж у нее пропал, путевой обходчик. Еще одно дело, черт подери! До вечера! — Он взял со стола фуражку и пошел к двери.
Станционное строение — одноэтажное, бревенчатое и длинное, как барак, с фасада обугленное, со множеством следов от пуль. Совсем недавно станцию брали с боем у семеновцев. Напротив здания, через пути, полуразрушенный пакгауз, водокачка с рукавом для заправки водой паровозов. На запасных путях здесь и там приткнулись разбитые вагоны с ободранной на топливо обшивкой. Они просвечивались насквозь, и балки остова выпирали, как ребра павшего животного.
На пустынном перроне китайчонок показывал фокусы нескольким зевакам. Люди молча и равнодушно наблюдали, как мальчишка подбрасывал монетку, извлекал ее то из рукавов драной курточки, то из карманов.
— Фокуса-покуса! — громко выкрикивал китайчонок и протягивал грязную ручонку к зевакам, и глаза его хитро поблескивали. — Товалиса плолеталия, дай покусать! Оцень давно не кусал! Совсем сил нету!