Орлов всех терпеливо выслушал, затем рассказал о визите генерала Кулагина.
– В каком доме и квартире живут и как к ним подойти? – философски изрек Котов.
– Сын пустыни, ты ничего не понял? – возмутился Нестеренко. – Зачем безопасность устанавливает связь с авторитетами?
– Я это понял, когда тебя из школы выгнали за бестолковость, – огрызнулся Котов. – Хотя извини, у нас никого ниоткуда за дурость не выгоняли. Ты же до полковника дослужился.
– Идите отдыхайте, сбегайте в столовую, – сказал Орлов. – Лева, задержись.
Гуров сел на свой стул, закинул ногу на ногу, взглянул на друга отчужденно.
– Как тебя понять? – сухо спросил Орлов.
– Простите, Петр Николаевич, как вас прикажете понимать? – Гуров подвинул к себе массивную пепельницу, которой никогда не пользовался, достал сигареты и закурил.
Орлов размышлял несколько секунд, болезненно поморщившись, спросил:
– Ты считаешь, я не должен был звонить в МУР?
– Смотря какие цели вы преследуете, господин генерал.
– Прекрати кривляться! – Орлов шарахнул кулаком по столу. – Изволь разговаривать нормально.
– Я не понимаю тебя, Петр. Не понимаю. – Гуров развел руками. – Никакой хитрости в твоем поступке не усматриваю. А умышленно предупреждать уголовников о нашей готовности считаю глупостью, на какую ты не способен. Так что, извини, не понимаю.
Орлов сжал пальцами шишковатый лоб.
– И ты сжег источник, – продолжал Гуров. – Офицера, предупредившего Павла, в ближайшие дни убьют. Что с тобой, дружище, может, ты заболел? Ты сошел с земли так давно, что забыл, как по ней ходить? Или сегодня МУР – контора, в которой мы с тобой служили четверть века назад? Когда ты, мой начальник, не спрашивал, откуда получена информация, если она не прошла официально по агентурным каналам? Я тебя добиваю? Извини, замолчал.
Орлов начал шарить по карманам. Гуров вскочил, подал нитроглицерин.
– Что же делать? – Орлов растерялся, Гуров увидел такое впервые и не знал, куда смотреть. – Позвонить Тяжлову и отменить приказ? Как я объясню? А почему я должен что-то объяснять?
– Ты подставил человека. Если Паша отошлет офицера в Воркуту в командировку, это только докажет его вину и отсрочит исполнение.
– Офицер не подчиняется Кулагину. – Орлов начал шарить рукой по столу. – Налей коньяку.
Гуров вскочил, плеснул коньяк в стакан. Орлов выпил, утерся, снял трубку. Прямой номер связи с начальником МУРа не отвечал.
– Позвони заму, особо не распространяйся и побольше мата, – подсказал Гуров.
Орлов снова набрал номер, когда ответили, сказал:
– Виктор? Орлов говорит! Ты с кем там треплешься по телефону? Где Тяжлов? В министерстве совещание? Сукин сын, у нас нет никакого совещания! Вы там совсем мышей не ловите! Ладно, с Анатолием я разберусь! И с тобой тоже! За что? Знал бы за что, убил бы! Я приказал собрать группу захвата на девятнадцать, так отменяю к едрене матери! Я тут разрабатываю одного, он дал интереснейшую информацию, вернулся в камеру, хихикает… Ну, к нему с вопросами, он поначалу отмахивался, а потом в голос заржал и говорит, мол, генерал-старпер меня мотал, так я ему такую тюльку двинул. Умора! Это каково мне, старому сыщику, слышать? А вы болтаетесь неизвестно где. Все! Отбой! А начальнику своему скажи, чтобы на глаза мне не показывался! – Орлов в сердцах бросил трубку.
– МХАТ! – Гуров показал Орлову большой палец и растерянно добавил: – Неужели они Тольку завербовали?
Орлов среагировал не сразу, тряхнул головой, растер ладонью сердце.
– Чего?
– Где Тяжлов? Ты проводишь операцию, о которой начальник МУРа не знает. На какое совещание он поехал? Может, он тебе нужен? Тяжлов обязан быть на месте!
– Да будь оно все проклято! Дай выпить… Воды дай!
Гуров открыл минералку, наполнил стакан, сам хлебнул из горлышка.
– Ты нервами не бренчи, насчет Тяжлова я лишь недоумение высказал. Может, я и на воду дую, просто в страшное время живем. Утром бреешься, смотришь на себя в зеркало, вдруг не узнаешь. Может, это и не ты совсем? Я тебе в страшном грехе признаюсь. Когда ты рассказал о Кулагине и своем приказе Тяжлову, я подумал, а ведь Петр не может не понимать, что, собирая десяток оперов, хоть одну суку, да зацепит. Значит, понимает? А если понимает, так что творит? Знаешь, как я тебя реабилитировал? Полагаешь, о совместных годах вспомнил, о дружбе, о том, что Петр продать физически не может? Ни хрена! Я понял, тебе меня не обмануть! Понял? И ты это отлично знаешь. Значит, ты просто ошибся.
– Спасибо за это, – Орлов устало кивнул. – Если об обмане и продаже слышишь и читаешь только с перерывом на сон, так человек с ума сойти может. Лева, серьезно, может, стар стал, уходить пора? – Он смотрел на Гурова, как человек смотрит на врача, ожидая решающего диагноза.
– Ты старомоден. Вокруг продают быстрее, чем ты адаптируешься. И я старомоден, ты недавно сказал, что я доверчив. Верно. Во мне доверие выше подозрительности. Человек с возрастом приобретает болезни и другие недостатки. Он чувствует себя молодым, но это обман, необходимо помнить, сколько тебе лет. И как бы ты себя ни ощущал, ты соответствуешь своему возрасту. Ночью, надеюсь, ничего не произойдет, отложим все решения на завтра.
– А если авторитеты решат…
– Они не глупее нас с тобой. Услышав о сборе группы захвата, они затаятся. Лоб в лоб бодаться с настоящими операми никто не захочет. Ну, давай! – Гуров обнял друга, тряхнул его. – Я отпускаю ребят. А завтра соберемся пораньше, часиков в восемь. Да, кстати… Я был в кадрах, сослался на тебя. Давным-давно Зотов что-то ляпнул, тогда от КГБ, в Особом, был у нас как раз Костылев. Все ясно?
Гуров вышел в приемную, чмокнул Верочку в щечку, ушел к себе.
– Я думал, ты смотался за кордон! – заявил Станислав, улыбаясь, но осматривая друга цепким взглядом.
– Хотел, тормознули пограничники, – ответил Гуров и, почувствовав в глазах друга вопрос, отвернулся. – На сегодня все отменяется. Все, что вы слышали в кабинете шефа, вы никогда не слышали. В МУРе группа сегодня не собиралась. Желающие выпить, прошу ко мне. Мадам умотала на два дня.
Нестеренко и Котов отказались сразу, понимая, что они для такого междусобойчика недостаточно с Гуровым близки.
– Оставь машину, я тебя подброшу, утром за тобой заеду, – сказал Станислав.
– Хорошо. Вот черт, совсем забыл, мы завтра собираемся в восемь. Не забудь позвонить Валентину и Гришке.
Развалившись в «Мерседесе» друга, Гуров снова закурил.
– Ты ему сказал, что он ошибся? – спросил Станислав.
– Ничего я ему не говорил. – Гуров включил кондиционер.
– И мне не скажешь?
– Нечего, а то бы обязательно.
– Ты мне друг?
– Спрашиваешь!
– Так какого черта я тебя везу?
– Хочешь выпить, как сегодня выражаются, на халяву.
– Ненавижу это слово.
– Я тоже.
– Так зачем говоришь? – Крячко выругался, вытер губы платком. – Извините, вы не любите русского языка. И пить я у тебя не буду.
– Правильно. Мне нальешь, закусишь, там со вчерашнего вечера осталось. Артисты гуляли, они народ богатый.
– Это ты мне говоришь? – Крячко было обидно, что Гуров молчит о разговоре с Петром. Они друзья уже третий десяток лет, и Станислав считал, что, несмотря на разницу в служебном положении, они все трое равны.
– Ты знаешь, почему я молчу? – неожиданно спросил Гуров. – Я люблю тебя, парень. А существуют вещи, которых лучше не знать.
– Не подлизывайся, зайду, выпью. – Станислав припарковался у подъезда Гурова. – А эта «семерочка» нас второй раз обгоняет. – Крячко указал на уходящие к Никитским воротам «Жигули».
– В третий, – поправил Гуров. – Они меня третий день «водят». «Наружка» ФСБ. Хлопотная у них служба, никогда не знаешь, кто свой, а кто чужой.
Глава 6
– Да не включай ты свою «секретку», она от дураков, – сказал Сыч, выйдя из машины, глядя, как Чума запирает машину.
Илес Татаев, чеченец, упрямо возился с замком, приговаривая:
– Как вы, русские, говорите, подальше положишь, поближе возьмешь.
Два авторитета, русский Иван Тещин, по кличке Сыч, и чеченец Илес Татаев, кличка Чума, вошли в ресторан «Фиалка», который официально принадлежал Семену Фролову, а фактически переходил из рук одной преступной группировки в руки другой, и только последние два месяца работал без стрельбы, так как Сыч и Чума договорились о замирении.
– Пусть на ноги станет, надо нам хоть одно спокойное место иметь, – сказал при заключении перемирия Сыч.
И Чума с ним согласился:
– Согласен. Баран должен шерстью обрасти. Когда у него из-под кожи ребра торчат, ни шубы, ни шашлыков.
Сейчас два авторитета вошли спокойно, без охраны и оружия, сели за столик, как обыкновенные граждане. Хозяин знал о перемирии, обновил мебель, нанял хорошего повара, но, увидев гостей, все-таки врезал официантке по заднице.
– Шевелись, люди пришли голодные.
Народа было половина ресторана, но то были не люди, лишь посетители, хотя и с ними обращались достаточно вежливо.
– Ты повтори, Илес, я не очень понял. Какая история с послом и зачем нам она? – спросил Сыч.
– Три русских бойца захватили семью посла Азербайджана в Англии и не могут получить за нее выкуп. Вы, русские, хорошо сражаетесь, но плохо торгуете. Думаете, захватил, попросил деньги, получил, пей водку.
– Я ничего не думаю, Чума, людей в жизни не захватывал, бог миловал. – Сыч наполнил рюмки.
– Деньги захватывал, наркоту отнимал, золото брал. – Чума поднял рюмку, поклонился и выпил.
Он уже десять лет жил в Москве, обрусел, забыл кавказские тосты.
– Ты все брал, – продолжал Чума. – Но самый дорогой товар – это человек.
– Извини, Илес, это ваши дела, – ответил Сыч.
Русский лукавил, он прекрасно знал ситуацию, знал, что названа сумма в три миллиона, но не хотел лезть в дело, считая его слишком опасным.
– Мой человек, он тоже русский, имеет поддержку вашей безопасности. Мы сейчас вместе, я не хочу один хватать слишком много. Сегодня можно было забрать этих дипломатов, я бы получил за них деньги, тебе половина.
Сыч все знал, и то, что в МУРе была объявлена тревога и что ее отменили, но чутье ему подсказывало, лезть в дело не стоит, опасно.
– Если все так просто, зачем тебе я и мои люди? – наивно спросил Иван Тещин.
– Я на твоей земле, должен уважать хозяев, – лицемерно ответил Илес Татаев.
Он тоже все знал, но опасался, что его обманут и люди попадут в засаду. А сейчас он особо насторожился: русский упорно отказывался от столь заманчивого предложения.
Иван Сыч не хотел ссориться с чеченцами, надоела затяжная война, второй месяц они жили в мире, имели неплохие деньги. Он не был жаден, не рвался захватить все, его устраивало сегодняшнее положение. Но Сыч был битый авторитет, знал, что, заканчивая разговор отказом, многим рискует, и решил приоткрыть карты.
– Если режешь баранов, не бросайся за лишним куском на волчью стаю, можешь сам остаться без шкуры. Менты и госбезопасность состоят из разных людей. Если один продажный, не значит, что его сосед не всадит тебе пулю. Там есть очень матерые волки. Мне не нравится, Илес, что они собрали стаю, затем ее распустили. Ты спрашиваешь мое мнение, так не обижайся, ты хочешь броситься быстрее, тебя подгоняют три миллиона. А я тебе говорю, обожди. Ты знаешь точный адрес квартиры, где прячут дипломата?
– Я знаю улицу, два мента пасут ее с утра и до вечера, – ответил Илес.
– Так я тебе скажу, они худшие менты в районной уголовке. Их могут пустить по ложному следу, просто навести в засаду. Я был на этой улице, видел твоих ментов, видел мальчика твоего племени, Шамиля. Что он имеет прямое отношение к делу, не факт. Менты даже не знают точно, где он живет, не были у него в квартире. А если Шамиль лишь сирота из Грозного? – Иван осуждающе покачал головой. – Ты торопишься, Илес.
– Ты все знаешь, Сыч! Так почему молчал? – Чума понял, что не прав, и горячился еще больше. – Ты говорил о дружбе.
– Я не хочу лезть в это дело, там госбезопасность и хорошие сыщики угро, – спокойно ответил Сыч. – Слишком опасно.
– У русских жидкая кровь. Вы хотите взять три миллиона и не рисковать! – Чума понял, что говорит лишнее, но остановиться не мог.
– Кровь какая есть, но лишней у меня нет. На такое дело я не могу послать людей, а сам сидеть, кушать и пить. Люди меня не поймут. Если идти, то я должен идти сам, а я боюсь, – Сыч глянул хитро. – Ты не признаешься, что боишься? А я признаюсь.
В ресторан вошел вор в законе по кличке Куба. Человек неопределенного возраста и неизвестной национальности. Он имел пять или шесть ходок за колючку, в воровских кругах пользовался авторитетом, хотя сам последние годы на дела не ходил, жил на долю с общаковских денег, давал советы, участвовал в разборках. Года три назад Кубе на сходке молодой авторитет сказал в лицо:
– Ты пенсионер, Куба, от тебя уже нет никакого толка.
– Я свое отсидел, – ответил Куба спокойно, растягивая свои толстые губы, за них он и получил давным-давно такую странную кличку. – Если меня возьмут, мне уже не вернуться, а я хочу умереть на воле. А расходы на меня небольшие, я их, как могу, отрабатываю. Когда тебе, Штамп, станет хорошо, совсем хорошо, ты придешь за советом к Кубе.
Вор увидел Сыча и Чуму, не подошел, ждал, когда позовут. Сыч легко поднялся, пересек зал, поздоровался, спросил:
– Может, выпьешь с нами по пятнадцать капель, Куба?
Старый вор кивнул, прошел следом за Иваном, пожал руку Илесу и сел за стол. Наполнили рюмки, положили на тарелку гостя закуску, молча выпили. Когда Куба закусил, ему налили вторую, он перекрестился и рюмку чуть отодвинул.
– Когда был молодой, пил водку бегом, теперь пью с передышками. У вас дела, уважаемые, я не помешал?
– Рады такому гостю, – ответил Чума. – Хотели спросить, можно взять хорошо и не рисковать?
– Здесь ответа нет, Илес. – Куба достал сигарету, но не закурил, лишь понюхал. – Для одного человека рубль уже много, для другого – сто тысяч пустяк. Извиняйте, я все в старых ценах. Один участкового по другой стороне обходит, другой опера замочит и спит хорошо.
– Извини, отец, ты с настоящими сыщиками сталкивался? – спросил Сыч.
– И никому не пожелаю. – Куба пригубил из рюмки. – Когда говорят, что менты продажные и дураки, не верьте. Среди наших авторитетов и даже воров в законе есть и продажные, и дураки. Люди все разные, менты и чекисты тоже разные. Случается, мент у тебя одной рукой взятку берет, а другой рукой на тебя наводит. А есть и такие, что слово у мента, как кремень, обещал – сделает. У нас есть мастера, и у них они имеются. Я последний раз на такое верное дело подписался, сто против рубля можно было ставить. Меня предупреждали, не лезь, там матерые волки. Я решил, дело верняк, и сунулся, так цел остался лишь случаем, улицы не успел перейти. Там наших поровну поделили, одних «Скорая» увезла, других – легковая, но в наручниках. – Куба допил вторую рюмку, перевернул. – Настоящего вора не перевоспитаешь, стоящего мента не купишь. Если знаешь, что старый сыщик на тебя вышел, гуляй с девкой, пей водку, жди, пока он о тебе забудет. Не меряйся с ним силой, не надо. Он рискует только жизнью, а ты – жизнью и свободой. И старых волков не трогайте, стая не прощает. И через десять лет достанут, и в зоне достанут. И зачем лбом столбы сбивать, когда их можно обходить?
– Вижу, крепко тебе досталось, отец, – сказал Илес Татаев.
Куба посмотрел на него долго, тяжело покачал головой и, не торопясь, ответил:
– А ты не завидуй и почаще в зеркало смотрись, умному все видно. – Куба поднялся, перекрестился и пошел к выходу.
– У него плохой глаз, – сказал Чума.
Сыч ничего не ответил, понял: с чеченцем сближаться опасно. «Ишь ты, значит, если человек, который говорит правду, имеет дурной глаз, говорить следует только в цвет, то, что Чума хочет услышать. Но разыскивать дипломата, пытаться его отбить у русских солдат я все равно не стану, – твердо решил он. – Пусть воюют без меня».