-- До свидания! -- крикнула девушка по-русски, когда мы немного отошли. Я оглянулся, но она уже вбежала в дом. У дома стоял хозяин, озаренный уже по закатному золотящимся солнцем, стоял неподвижный, сильный, широкоплечий. Рядом с ним стояла его жена, такая же статная, как и он, и, не глядя в нашу сторону, продолжала свое бесконечное занятие. Вся ее сильная, спокойная фигура как бы говорила: гости приходят и уходят, а веретено должно кружиться.
Некоторое время мы шли молча, поспевая за лошадью старика. Чувствовалось, что он ее сдерживает. Она беспокойно вертела головой, стараясь освободить поводья. Старик несколько раз оглядывался и смотрел на нас рассеянным взглядом. Мне показалось, что он что-то хочет сказать.
Когда мы прошли пихтовую рощицу и вышли на развилье тропы, он остановил лошадь и начал что-то говорить. Валико сначала улыбнулся, а потом сделал серьезное лицо и несколько раз кивнул головой старику, пока тот говорил. И потом, когда Валико переводил мне его слова, старик внимательно смотрел мне в лицо, может быть, стараясь угадать, правильно ли я его понимаю.
-- Он говорит: не думай, что они боятся озера. Им дедами завещано беречь такие места от порчи.
Я кивнул головой старику в знак того, что хорошо его понял, и старик ударил лошадь камчой, и она пошла быстрым шагом, время от времени пытаясь перейти на рысь.
Он ехал навстречу солнцу, и мы еще некоторое время видели его прямую спину над рыжим крупом лошади. А потом лошадь и всадник превратились в один стройный неразделимый силуэт, движущийся в сторону заходящего солнца.
И только когда мы выбрались к озеру и остановились передохнуть, околдованные его невидимым внутренним журчанием, я вдруг подумал о беззащитности его красоты и по-настоящему глубоко понял, что означали слова старика.
Мне вначале показалось, что, говоря о порче, он имел в виду сглаз или что-то в этом роде. Но то, что он сказал, было глубже и проще. Сваны хотели, чтобы красота этого озера навсегда осталась заповедной. Водяной же, или сванский бог, которого они когда-то поставили сторожить это озеро, теперь мало кого пугал. Люди стали догадываться, что ружье у сторожа не стреляет.
Я думал о пошлости, вечном браконьере красоты, о наивности, и о человеке, который, как буйвол, сам пашет и сам топчет.
Было уже темно, когда мы перешли перевал и медленно, Почти ощупью спускались к нашему лагерю. Луч карманного фонарика, который держал Валико, не мог сразу светить всем, и мы спускались осторожно, чтобы где-нибудь не сорваться. Но вот вышла из-за горы луна, и, хотя ее свет был не сильнее фонарика, он ложился всюду поровну, и идти стало намного легче.
Мы подходили к первому балагану, где жил Валико, и запах дыма был приятен, как голос любимого человека, которого давно не видел.
Еще издали нас встретили собаки, они кружились вокруг нас, радостно повизгивая и нетерпеливо забегая вперед. Казалось, они хотели сказать: посмотрите, что мы сделали, пока вас не было.
Мы подошли к шалашу, озаренному одиноким светом луны. На крыше балагана была распластана огромная медвежья шкура с передними лапами, свисающими над краем крыши. Из лап торчали когти, мертвые и жесткие, как гвозди. Я подумал, что когда этот медведь был жив, его когти были еще более мертвыми и жесткими.
Мы пришли как раз вовремя -- пастухи ужинали. Нас усадили поближе к горящему костру.
-----------------
Мальчик-рыболов
Мальчик ловил рыбу с пристани. Я сразу заметил его живую фигурку среди малоподвижных старых любителей, которые, казалось, пытались и никак не могли наладить своими лесками телефонную связь с удачей.
Мелкая колючка быстро склевывала наживку, и мальчик то и дело вытягивал шнур, снова наживлял крючки и забрасывал снасть, стараясь закинуть ее подальше от пристани. Вскоре у него кончились рачки, на которые он ловил рыбу, и он попросил наживку у одного из рыбаков. Тот хмуро посмотрел на него и протянул небольшую рыбешку. Мальчик быстро распотрошил ее, выскоблил ровные кусочки мяса и снова наживил свои крючки. Он ловко забрасывал шнур и с артистической непринужденностью тащил его наверх. Видно было, что он рыбачит не первый день.
Наконец он подсек рыбу и стал быстро вытягивать, сверкая темными прислушивающимися глазами.
-- Что-то хорошее идет, -- сказал он мимоходом, заметив, что я за ним слежу.
Из воды высверкнуло широкое плоское тело ласкиря. Это был крупный ласкирь, с хорошую мужскую ладонь. Мальчик даже слегка покраснел от удовольствия. Он выбрал леску и осторожно, чтобы не запутаться, отбросил в сторону ее рабочую часть. Рыба забилась о пристань. Мальчик прижал ее ладонью и вырвал крючок.
Рыбаки с завистливым равнодушием следили за ним. В этот день рыба у всех плохо ловилась.
Мальчик подхватил ласкиря за хвост и передал его тому рыбаку, у которого брал наживку. Тот стал отказываться, уж слишком высок был процент за одолжение. Но мальчик решительно бросил рыбу возле него и вернулся на свое место. Ласкирь неожиданно забился и стал передвигаться к краю пристани. Тогда рыбак взял его и сунул в корзину как бы для того, чтобы он не упал в море.
У мальчика шнур зацепился за сваю, и он стал освобождать его, раскачивая из стороны в сторону. Леска никак не отцеплялась. Мальчик лег на причал и, вытянув руку, ухватил шнур ближе к тому месту, где он зацепился. Он держал шнур на самых кончиках пальцев, стараясь быть поближе к тому месту, где зацепился шнур. Конец шнура, намотанный на плоскую деревянную катушку, лежал у него за пазухой. Пока он ерзал, свесившись с пристани, катушка выскочила у него из-за пазухи и полетела в море. Он бросил шнур и попытался поймать ее рукой, но катушка отскочила от пальцев и шлепнулась в воду. Теперь шнур держался только на свае.
Мальчик встал, поглядел по сторонам и, видимо, не найдя более подходящего помощника, обратился ко мне:
-- Дядя, подержите меня за ноги, а я сниму шнур.
-- Не боишься упасть?
-- Не, я не упаду.
-- Плавать умеешь? -- спросил я на всякий случай, хотя был уверен, что он плавает.
-- А как же, -- сказал он и, просунув голову между железными прутьями барьера, заскользил вниз. Я поддерживал его сначала за рубашку, потом за штаны, но штаны быстро кончились, потому что они были только до колен, и крепко уцепился руками за его скользкие, гибкие лодыжки. Тело у него было легкое, как у птицы.
-- Подымайте! -- крикнул он через некоторое время. Мне не было видно, достал он шнур или нет. Я осторожно вытянул его наверх.
-- Унесло, -- сказал он, вставая и отряхиваясь. Катушка медленно отходила от пристани. Грузило задерживало ее ход, но течение все же было сильней. Пока мы с ним возились, волна сдернула шнур, и вся снасть оказалась в море.
Мальчик некоторое время следил за ней, потом махнул рукой.
-- У меня другая закидушка есть, лучше, -- сказал он, стараясь унизить упущенную снасть. Он достал из карманчика, застегнутого на пуговицу, запасную. Шнур был намотан на пробковую катушку. Мальчик размотал шнур в воду, стараясь быть подальше от сваи, и, когда грузило достигло дна, отпустил шнур еще на несколько метров и сунул катушку за пазуху. Загорелый кулачок его юркнул под рубашку, как зверек в нору.
Он стоял в независимой позе и делал вид, что не следит за катушкой упущенной снасти, которая все еще была на виду.
-- Если бы эта моталка упала, -- он хлопнул себя по груди, -- я бы поплыл за ней. А ту не жалко.
Через некоторое время, когда мимо пристани проходила лодка, он сказал:
-- Может, попросить их достать?
-- Попробуй, -- сказал я.
-- Э, не стоит, -- ответил он, подумав немножко, -- грузило тоже слишком легкое. Черт с ней!
У него начало клевать, и он стал внимательно прислушиваться к леске. Потом быстро подсек и стал выбирать. Большой ржавый ерш висел на последнем крючке. Мальчик выхватил катушку из-за пазухи, прижал ею ерша и осторожно, чтобы не уколоться, высвободил крючок. Кулак его с зажатой катушкой опять юркнул за пазуху.
Ерш лежал, подрагивая, похожий на маленького злого дракона во всем великолепии безобразного оперения.
-- Пригодится на уху, -- сказал мальчик, объясняя, почему возится с такой некрасивой рыбой. Он снова забросил шнур и стал искать глазами упущенную снасть. Дощечка катушки еле заметно желтела метрах в пятидесяти от пристани. Течение уносило ее все дальше и дальше.
-- Смотри, возле буйка, -- сказал я.
-- А, черт с ней, -- сказал он. -- Крючки тоже плохие. Только леску жалко.
-- Я тебе дам леску, -- сказал я, чтобы он успокоился.
-- А у вас есть 0,3?
-- Нет, -- сказал я, -- но у меня есть 0,15.
-- Слишком тонкая, -- сказал он. -- Не импортная? -- неожиданно добавил он.
-- Нет, -- говорю, -- ленинградская.
-- Ленинградская хорошая, -- сказал он поощрительно. -- Она тоже импортная.
Перед заходом солнца клев улучшился, и он до вечера поймал еще трех ласкирей, две барабульки, одну ставриду и полдюжины колючек.
-- Это что, -- сказал мальчик, насаживая на кукан свой улов, -- я больше ловил. Я все рыбы ловил. Только петух еще не попадался. А вам петух попадался?
Я сказал, что и мне петух не попадался.
-- Ничего, еще попадется, -- сказал мальчик, чтобы успокоить меня. За себя он был уверен.
Уже вечерело. Мальчик смотал свою закидушку, тщательно протер крючки о штаны, тряхнул кукан, чтобы увериться, что рыбы хорошо держатся, и мы пошли. Мы с ним договорились, что в следующее воскресенье выйдем в море на моей лодке.
-- У нас тоже была лодка, -- сказал мальчик, -- только утонула.
-- Как так? -- спросил я.
-- Она была не настоящая, -- признался он. -- Брат ее сделал из старых досточек. Но она была как настоящая, только потом утонула... Мы с братом ловили рыбу напротив дока. И увидели глиссер. Он гнался за нами.
-- Почему?
-- Я же сказал, лодка была не настоящая. На такой лодке не разрешают ловить рыбу. Когда мы увидели глиссер, брат закричал: "Давай, Павлик, сматывай шнуры!"
Я начал сматывать шнуры, а он начал выбирать якорь. Он так перегнулся, что в лодку стала набираться вода, и она стала тонуть. Мы сначала сидели в лодке, а потом встали, но она все равно тонула. Мы на ней стоим, а она тонет. Уже вода по шейку. Тогда брат сказал: "Плывем, Павлик!" И мы поплыли к берегу. Надо было рубить якорь, но нам было жалко веревку, потому что это была мамина веревка для белья.
-- А глиссер?
-- Они нас не догнали. Мы убежали. Потом мы спрятались у тети Мани в огороде. Вы не знаете тетю Маню?
-- Нет, -- сказал я.
-- Мы спрятались у тети Мани, и они нас не нашли.
-- За что все-таки они хотели вас поймать? -- снова спросил я у него.
-- Так я же сказал, что лодка была не настоящая. Без паспорта. На такой лодке можно утонуть, а за это полагается штраф.
-- А брат у тебя большой? -- спросил я.
-- Еще бы, он учится в шестом классе. Он начал рыбачить еще в Казахстане. А я только три года как рыбачу. А вы были в городе Казахстан?
-- Казахстан не город, а республика, -- сказал я.
-- Нет, город, -- возразил мальчик. -- Я знаю, я же там родился.
Воспоминания о Казахстане, видно, возбуждали его. Он обгонял меня и заглядывал в лицо, полыхая напряженными глазами на чумазом большеротом лице.
-- О, у нас в Казахстане был такой замечательный дом! Здесь нет такого красивого дома, -- он махнул рукой в сторону гостиницы и всех прибрежных домов.
-- Где вы его взяли? -- спросил я.
-- Сами построили, -- сказал он гордо. -- Папа и дедушка строили, а брат помогал. Но это другой брат, он сейчас в армии. Папа и дедушка строили, а он носил из леса прутики...
-- Какие прутики? -- спросил я, уже вовсе ничего не понимая.
-- Ну, прутики. Знаете, такие маленькие-маленькие деревья..
-- Значит, из них вы строили дом?
-- Нет, еще были коровины лепешки с глиной, -- сообщил он доверительно. -- А прутики были внутри. И доски тоже были. У нас был самый красивый дом в Казахстане...
Мы шли по прибрежной улице. Мальчик не переставая рассказывал о своих братьях, отце, дедушке. Они были самые ловкие, самые сильные и самые умелые люди на свете. Рассказывая, он успевал оглядеть все вывески, витрины магазинов, встречных собак.
-- Это немецкая овчарка, -- говорил он, прерывая свой рассказ. -- А это бульдог, а это дворняжка...
Он смело проходил мимо бродячих собак, ничуть не сторонясь, как храбрый мимо храбрых. Чувствовалось, что он смотрит на собак, как на зверей, может быть, и опасных, но все-таки из своего мальчишеского царства.
Какой-то мальчик, заметив моего спутника, разогнался с воинственным воплем: "Попался, гречонок!" Но в последнее мгновение, видимо заметив, что тот не один, развернулся и пробежал мимо, как будто бежал по каким-то своим надобностям. Павлик не только не испугался, но даже и не посмотрел в его сторону.