— Считайте их униформой.
Роз поймала брошенные в ее сторону рубашки. Этот человек ненормальный. Или слепой, потому что, только не видя ничего дальше своего носа, можно было не заметить суконную сумку посередине комнаты. С тем же успехом можно было не обратить внимания на стоящего тут слона. Сумка доказывала ее вину явно, бесспорно. А он спокойно обходит сумку, выписывает чек, а теперь еще предлагает одежду.
Роз давно привыкла быть подозреваемой. Ее вышвыривали из магазинов на основании одного только внешнего вида, а этот человек дает ей деньги, словно верит, что она вернется, чтобы их отработать. Смешно, до сих пор мысль сбежать ей в голову не приходила.
— Надеюсь, вам нравится черный кофе, — сказала Марни, входя в комнату с двумя чашками кофе. Одну она протянула Роз, другую оставила себе. — Ты можешь сам себе налить, братишка. А вы так и не сказали, где остановились, Рози.
— Роз, — машинально поправила собеседница. — Я остановилась… — Она посмотрела на чек, зажатый в одной руке, на рубашки, перекинутые через локоть другой. Потом уставилась на Мейсона, чьи темные глаза, казалось, пронизывали ее насквозь. — По правде сказать, я ночевала этой ночью здесь. Забралась в окошко после вашего с Бергеном ухода и улеглась на полу. Спасибо за то, что позволили мне подработать. Чаевых набралось достаточно, чтобы добраться до следующего города.
Она протянула Мейсону чек, рубашки и, наконец, дымящуюся чашку кофе. Поддернула ремень сумки на плече и зашагала к двери.
Мейсон открыл рот, чтобы остановить ее, но, как выяснилось, его вмешательство не потребовалось. Не пройдя и трех шагов по коридору, Роз грохнулась в обморок.
В себя Роз приходила медленно. Сознание того, что она разлеглась на полу таверны «У маяка», лишь слегка ускорило биение слабого пульса. Хозяин поддерживал ее голову, на его красивом лице читалась озабоченность.
— Господи, — вздохнула она. — Я даже уйти не смогла толком.
— Да нет, удалились вы даже с некоторым шумом — грохнулась прямо на пол. Когда вы ели в последний раз?
Она подумала о куске ветчины и двух ломтях хлеба, замотанных рубашкой, так близко от ее многострадального желудка и одновременно так далеко. — Вчера… кое-что.
— Знаешь, крошка, — сказала Марни, перегибаясь через плечо брата, — дуреха, заявлявшая, что нельзя быть слишком богатой и слишком худой, умерла медленной смертью от голода, поскольку не смогла дотащить нацепленные на ней бриллианты до обеденного стола.
— Марни, сделай что-нибудь полезное, собери Рози поесть, а?
— Роз, — натужно выдохнула Роз, но никто ее не услышал.
Сестра Мейсона проворчала:
— Марни, сделай то, Марни, сделай это… — И отправилась на кухню выполнять поручение.
— Вы собираетесь вызвать полицию? — спросила Роз, когда они остались одни.
— Никогда не думал, что падать в обморок считается преступлением.
— Но взлом и проникновение внутрь чужого дома — считается.
Он подтвердил ее преступление коротким кивком, а потом удивил, сказав:
— Но вы же не собирались преступать закон. Вам просто потребовалось место для ночевки. Мне надо было оставить вам ключ или одолжить денег на комнату в гостинице. Это маленький городок. Мы помогаем людям, когда они в том нуждаются, Рози.
На сей раз Роз не стала поправлять его. Она медленно уселась, стараясь удержать мир, попытавшийся снова закружиться, на месте.
— Мне очень жаль, Мейсон. — И поскольку сегодняшний день требовал полного очищения от грехов, Роз вытащила из-за пазухи ветчину и хлеб и подала их ему. — Вот. Я собиралась за них заплатить, честно…
Он сердито оборвал ее:
— Лучше съешьте все это, Рози.
Она ела и ела. Мейсон никогда не видел женщину, способную запихнуть в себя столько еды в один присест. После ветчины и хлеба, к которым Марни добавила горчицу и гарнир из салата, Рози умяла омлет, три толстых куска бекона, стакан апельсинового сока и три чашки кофе. Угнездившаяся на высоком стуле рядом со стойкой, она напоминала ему белку, запасающую орехи на долгую холодную зиму. И хотя за время трапезы она не произнесла ни слова, дрожание рук, держащих вилку, многое говорило о ее прошлом.
Когда девушка осушила третью чашку кофе, Мейсон спросил:
— Не хотите ли теперь заполнить некоторые пустые места анкеты?
Роз аккуратно вытерла рот бумажной салфеткой, подсунутой Марни где-то между омлетом и сандвичем. Она посчитала, что обязана ему — за еду, доброту, за то, что не вызвал полицию.
— Что бы вы хотели узнать в первую очередь?
— Розалинда Беннет — ваше настоящее имя?
— Нет.
Его брови взлетели вверх, но больше он никак не откликнулся. Просто ожидал продолжения. Что ей в нем импонировало, так это молчаливое терпение. Большинство людей стали бы торопить и расспрашивать. И потому она сообщила ему то, что обычно держала при себе:
— Я не знаю своего настоящего имени.
— Амнезия? — спросила Марни. Облокотившись о стойку и положив подбородок на ладонь, она заворожено смотрела на нее.
Роз фыркнула. Марни ей нравилась, хотя, вне всякого сомнения, ей следует поменьше смотреть телевизионные сериалы.
— Ничего такого… медицинского. Меня бросили малышкой.
— Ах ты, боже мой!
Мейсон среагировал менее шумно, но и его лицо смягчилось.
— Кто же тогда дал вам имя?
— Государство. Вместе с датой рождения.
Пара темных бровей сошлась на переносице.
— Не пойму что-то.
— Первого февраля, двадцать три года назад, полиция обнаружила меня, бродившую в одних трусиках. На пересечении улицы Розалинды и Беннет авеню в Детройте. Розалинда Беннет, теперь ясно?
— А отсюда — Рози…
Она пожала плечами, ощущая неловкость от сострадания, читаемого в его глазах.
— Не самое плохое имя.
— А что потом? — захотела узнать Марни.
Роз подобрала вилку и принялась гонять по тарелке то немногое, что там еще оставалось от обильного завтрака.
— Приют, конечно.
— Почему не усыновление? — тихо спросил Мейсон.
Ну да, усыновление, счастливый конец. Она перестала верить в сказки практически одновременно с тем, как выяснилась правда о Санта-Клаусе.
— Однажды меня практически удочерили. Самые первые люди, что меня взяли. Я жила с ними до шести лет. Очень милая пожилая пара. Они занимались усыновлениями с давних пор. Взяли около десятка детей. Некоторые из них до сих пор с ними живут.
— Что случилось?
В ней что-то изменилось. Мейсон заметил, как щелкнул невидимый переключатель, ставни захлопнулись, доступ прекратился.
— Не сработало, — просто ответила она, хотя он понимал, что не может быть ничего простого в боли, испытываемой отвергнутым малышом.
Через голову Рози Мейсон послал сестре предупредительный взгляд на случай, если ее любопытство преодолеет правила хорошего тона.
Но остановить Марни не представлялось возможным.
— И что произошло потом?
Роз нервно смяла салфетку, потом начала рвать ее на мелкие клочки. Несмотря на все признаки сильных переживаний, когда она продолжила, тон ее остался невозмутимым. Слова, монотонно произносимые ею, пробирали Мейсона до ледяной дрожи.
— После меня отдавали еще в пять разных семей. Из трех я сбегала. Шесть месяцев в колонии для несовершеннолетних за… небольшое недопонимание.
— Разве не было никого, к кому вы могли бы обратиться за помощью? — негромко спросил Мейсон.
Тон, больше чем слова, тронул ее до слез. Несколько секунд она собиралась с духом, стараясь избавиться от воспоминаний, которым редко позволяла вырываться на свободу.
— В день, когда мне стукнуло восемнадцать, государство заявило, что больше я — не его забота. Так что я собрала свое барахло и покинула здание приюта номер шесть.
— И ты никогда не искала своих биологических родителей? — спросила Марни.
— Нет. Я им не нужна.
— Откуда такая уверенность? На твоем месте я бы хотела встретиться с ними, поглядеть им в лицо, по крайней мере.
— Прекрати к ней приставать, Марни. Доведешь ее до несварения желудка. — Произнеся это, Мейсон улыбнулся Роз.
Она глядела, как двигаются его губы. Рот у него что надо. И хорошо сочетается с милой ямочкой на подбородке и угольно-черными глазами, проникающими в самую душу.
— Ладно, спасибо за завтрак. — Роз отодвинула тарелку в сторону и встала. Из кармана джинсов она достала чек, который Мейсон настойчиво сунул ей во второй раз, после того как она пришла в себя. Осторожно разгладив помятости, положила его рядом с пустым стаканом из-под сока. — Я действительно очень ценю то, что вы для меня сделали. — Ее голос упал до срывающегося шепота. Мейсон тоже поднялся.
— Я довезу вас до банка. Получите деньги, а после подыщем вам место, где остановиться.
— Вы хотите, чтобы я осталась?
— Мотель запросит с нее шестьдесят баксов за ночь, — заметила Марни.
— Шестьдесят за ночь? — повторила Роз, почувствовав тошноту, не то от переедания, не то от мысли потратить хоть пенни на съем жилья, между тем, как деньги требовались ей для покупки машины. — Я не могу себе позволить платить больше четырехсот долларов в неделю за комнату.
— Я поговорю с Кларой. Попытаюсь убедить ее скинуть.
Роз предположила, что Клара — хозяйка жилья. Марни покачала головой.
— В разгаре сезон снегоходов, Мейс. Она ни за что не скинет, тем более ей надо наверстать упущенное за пару месяцев простоя. Были слишком сильные дожди, — пояснила она Роз, — и листва опала раньше обычного… Придумала! Как насчет квартиры над твоим гаражом? — У нее в глазах появился какой-то странный блеск.
Мейсон вдруг занервничал. Впервые за время их знакомства он начал мямлить:
— Она… не слишком велика.
— Да ладно, Мейс, в самый раз. — Марии добавила, глядя на Роз: — В ней всего одна комната с ванной, но она очень миленькая. Я там жила недолго, пока прошлым летом не вышла замуж. Я бы предложила тебе остановиться у нас, но мы сейчас делаем перепланировку. Полдома вверх дном.
Роз не знала, что хуже: перспектива делить жилище с двумя молодоженами или проживание в непосредственной близости от ее теперешнего симпатичного босса.
— Ты можешь добираться до работы пешком, сказала Марни.
Этот дурацкий, но имеющий практическую ценность довод вызвал у Мейсона новый приступ заикания:
— Квартира… нуждается в ремонте.
Марни отмела его возражения легким движением руки.
— Новые занавески на окна, немного поработать щеткой — и все.
Мейсон начал надевать пальто.
— Отлично. Засучивай рукава и приступай, пока мы с Рози съездим в банк.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мейсон Страйкер жил в здании маяка, стоящего на скалистом берегу озера Верхнее. Настоящего, работающего маяка, освещающего самое большое и холодное озеро из Великих озер. И расположенного в нескольких минутах ходьбы от таверны, получившей свое имя в его честь.
— Я и не подозревала, что можно быть хозяином маяка. Когда он был построен? — спросила Роз.
— Осколок старины. На фундаменте выбито 1892. Мой прадедушка был третьим по счету смотрителем маяка, когда свет еще зажигался вручную. В наше время прогресс ликвидировал надобность в работе такого рода. Периодически проводятся государственные проверки — смотрят, зажигается ли свет в маяке. Если это не учитывать, то проживание в маяке равносильно жизни в любом другом доме. Разве что получаешь в довесок одиночество и великолепный вид.
По мнению Роз, каменный фундамент и побелевшее от времени дерево придавали сооружению вид чего-то вечного, неподвластного времени.
Гараж был построен значительно позднее, но вполне сочетался с древним соседом. Деревянная верхняя надстройка аккуратно выкрашена белой краской. Окна обрамлены синими ставнями. Фундамент каменный. Крепкий и надежный, как и маяк.
Таким же кажется и сам Мейсон.
При подъезде к дому Роз заметила тропинку, выложенную булыжником, ведущую от маяка к гаражу. Тщательно убранный снег высокими сугробами лежал по обе стороны дорожки.
Мейсон припарковался перед гаражом и вышел из машины. Роз последовала за ним по узкой, заснеженной лесенке сбоку от здания, удивляясь, что Мейсон не роется в поисках ключей. Дверь оказалась незапертой и открылась, натужно скрипя заржавевшими петлями.
Марни не шутила, говоря о небольших размерах квартиры. Крохотная, пыльная, полная разномастной мебели и вещей.
— Она невелика, — сказал Мейсон, хмуро озираясь кругом.
Роз постаралась сохранить нейтральное выражение лица. Она лишь пожала плечами и бросила суконную сумку прямо при входе.
— Видала и хуже.
Значительно, значительно хуже. Даже с идеально подобранной мебелью и безо всяких пыльных игрушечных зайцев, валяющихся под ногами, дома могут быть отвратительными, уж Роз это хорошо знает.
— Электричество в порядке, надо еще включить воду. Ванная там, — он мотнул головой в сторону одной из двух дверей. Другая, предположила Роз, должна вести в туалет. — Советую перед тем, как пить или мыться, немного спустить воду. Тут кругом полно… хм, железистых соединений. Надо провести сюда телефон.
— Не надо, — отмахнулась Роз. — Мне некому звонить.
— Да, ну ладно… — Мейсон потер руки и направился к обогревателю, подкрутив его до щелчка. — Поскольку Марни пока сюда не добралась, я помогу вам с уборкой.
— Я сама справлюсь.
Следовало догадаться, что он не услышит ее.
— Принесу из дома ведра и тряпки. Минуточку.
Когда дверь за ним закрылась, Роз позволила ухмылке вырваться на свободу. Потом громко рассмеялась. Давно уже у нее не было такого ощущения счастья. Конечно, надолго она не задержится, снимется с места, как только накопит достаточно денег для покупки какого-нибудь пусть ржавого, но надежного средства передвижения.
Впервые перспектива выбраться на расстилающееся перед ней шоссе не воодушевляла.
Когда вечером, прямо перед своей сменой, Роз вошла в заднюю дверь таверны «У маяка», Берген уже хозяйничал на кухне. На ней была одна из выданных Мейсоном рубашек и джинсы, потертые, но чистые. И сама себя она отскребла добела, так же, как и свою новоприобретенную квартиру, вдоволь насладившись перед работой роскошью долгого, горячего душа.
Повар пробурчал что-то, что должно было означать приветствие, заметив ее в проеме двери.
— Мейсон сказал, что здесь можно найти фартук, — объяснила Роз, с опаской косясь на громадный нож, используемый им для шинковки лука. Некоторое удовлетворение доставляло то, что глаза Бергена сильно слезились.
— Чистые висят вон там, на крючке.
Несмотря на холодное оружие у него в руках, Роз отважилась пошутить:
— Слезы радости, надо же. Не надеялась, что мой приход доставит вам столько счастья.
Сытый желудок, хорошо оплачиваемая работа и крыша над головой придали ей задору. Берген не разделял ее энтузиазма.
Роз могла поклясться, что смертоносное пятидюймовое лезвие указывает ей прямо в сердце, пока он медленно процедил:
— Не рассчитывай на слезы, туманящие мне глаза, девчушка. Я постоянно за тобой присматриваю.
Он не сказал ничего, что она не слышала раньше. И, надо признать, для того частенько были основательные причины. На ее счету числились и жульничества, и попытки заговорить зубы — когда ситуация того требовала. По натуре Роз не была лгуньей или мошенницей. Но трудно исповедовать высокие моральные принципы с пустым животом и заледеневшими ногами. Так что порой Роз и врала, и воровала, но скорее от крайней нужды, чем в жажде наживы. Но одобрение Бергена она вряд ли получит. Старик не поверит ей, если она скажет, что никогда не обманет Мейсона или Марни.
— Часики-то тикают, — произнес он, со значением подняв кустистую бровь.
Роз сдернула фартук с крючка и покинула кухню без единого лишнего слова.
К девяти часам таверна набилась битком. Завсегдатаи стояли у стойки плечом к плечу, все столики заняты. Роз казалось, половина населения полуострова устремилась к ним за приготовленной Бергеном рыбой с картошкой. Первые пару десятков раз, когда ей приходилось подавать ее, от аромата прокопченной озерной форели у нее слюнки текли. Потом осталась одна забота — сможет ли она когда-нибудь избавиться от пропитавшего одежду запаха.