Это был прямой телефон, который провел для своих агентов еще в 1905 году начальник сыскной полиции. Ни коммутаторов, ни барышень. На том конце провода сидит верный человек, записывает сообщения и передает кому надо.
— Срочно, Кремневу. Мокрое, красное. Баянист, Плотва, Коля-Вася и Фадей. Жду.
Красное — позывной, обозначающий, что жертвой стал сотрудник милиции. Теперь можно немного отдышаться и подумать.
Известно, что Баянист с Белкой на короткой ноге и время от времени принимает участие в налетах и самочинках. Но для Белки Баянист и его дуболомы слишком тупы, этим лишь бы резать да черепа проламывать. Даже удивительно, как у ментов до этих субчиков еще руки не дошли. Видать, классовое происхождение спасает. Зачем же Белка поручает убийство заклятого врага им? И самое главное — где записка? Белка — человек, который репутацию свою бережет. Ни записки, ни глумливого рисунка? Нет, это точно не Белкина работа.
Зазвонил телефон. Богдан взял трубку и услышал Кремнева:
— Говори.
Богдан рассказал ему о своих соображениях. Сергей Николаевич несколько раз хмыкнул, соглашаясь.
— Значит, думаешь, Скальберга не по приказу Белки убили?
— Уверен, Сергей Николаевич. Похоже, тут действительно «большое и таинственное дело».
— Ладно, работай дальше. Я завтра сам на телефоне сидеть буду, расскажу, как все прошло.
Всех четверых взяли прямо на месте работы. Вроде с проверкой паспортов нагрянули, да только всех посетителей отпустили, даже у кого липовые документы были, а злодеев оставили внутри. Баянист, даром что тупой, довольно быстро сообразил, по какой надобности менты явились, но было уже поздно — всех повязали и начали обыск. В печи нашли непрогоревшие остатки одежды и головного убора Скальберга, в подсобке — паяльную лампу и топор со следами крови, на подошвах всех четверых — корабельный сурик, которым выкрашены были полы на месте преступления, и кровь, конечно.
Допрашивал задержанных лично Кошкин при участии Кремнева. Трое раскололись сразу, как что было. Ждали прямо на квартире. Коля-Вася бил по голове и подвешивал на крюк для люстры, Плотва башку паяльником жег, Баянист глаза выкалывал, нос и уши резал, Фадей выбивал зубы и труп потом разрубал, хотел на мясо пустить. Только Баянист стоял на своем — ничего не знаю, играю на гармошке, никого не трогаю. Но именно он и интересовал уголовку.
— Кто велел Скальберга убрать? Белка? — спросил Кошкин.
— Не знаю, про что толкуете, товарищ начальник, — смиренно отвечал Баянист. — Я чистокровный пролетарий, на колчаковских фронтах раненный.
— Чего? — улыбнулся Кремнев. — Шура, ты мне в глаза посмотри. Сколько раз я тебя в дальний путь провожал? Аркадия Аркадьевича помнишь? Сколько он дел твоих вел, не подскажешь?
— Товарищ начальник. — Баянист преданно смотрел в глаза Кошкину. — Прошу занести в протокол — это есть самый настоящий контрреволюционный элемент, царский сатрап Кремнев. Он столько борцов с царизмом на каторгу отправил! Арестуйте его немедленно, так как я есть пострадавший от его произвола.
— Конвой! — позвал Кошкин.
В кабинет вошел конвойный.
— В камеру.
Когда Баяниста увели, Кошкин спросил:
— Нам его признание нужно?
— Нет, — ответил Кремнев, — одних показаний Коли-Васи достаточно будет. Тут другое дело...
— Что опять?
— Перетрусов думает — и я склонен с ним согласиться, — что эти упыри к Белке никакого отношения не имеют. Они просто мокрушники, торпеды. Белка таких не держит, у него сплошь фартовые.
— Зачем же Скальберга убили?
— В том и вопрос. Тот, кто им велел Скальберга убрать, другой интерес имел.
— Какой интерес?
— Меня больше занимает, кто заказчик.
— Но почему не Белка?!
— Смотрите сами. Что говорит Коля-Вася? — Сергей Николаевич порылся в бумагах на столе, вынул нужную и стал читать вслух: — «Тогда Фадеев и Плотвинов стали в него стрелять, а когда патроны закончились, еще и ногами топтать. Андреев сказал жене Сеничева, чтобы передала милиции привет от Ваньки-Белки...» Кремнев вопросительно посмотрел на Кошкина.
— И что? — не понял Владимир Александрович.
— Совсем зеленому Перетрусову все ясно, а вам невдомек?
— Ну говорите уже!
— Куликова, как выяснилось, тоже убивали Баянист и компания.
— Я сам их допрашивал, перестаньте повторять то, что я слышал.
— Так скажите мне — почему всюду сообщение от Белки оставляют, а Скальберга убивают инкогнито и собираются еще избавиться от трупа?
Вопрос поставил Кошкина в тупик. Он собирался всеми правыми и неправыми методами выбить из Баяниста, где прячется Белка, а тут получалось, что виноват кто-то другой.
— Значит, до Белки не добраться? — спросил он.
— Не этим путем, — покачал головой Кремнев.
— Твою мать...
Кошкин был расстроен. Так быстро найти убийц — и впустую.
— Ищите, кто заказчик, — сказал он после непродолжительного молчания. — Пусть это даже не Белка, но я хочу, чтобы заказчика нашли. Это уже вопрос принципа.
Все это Кремнев и передал на очередном сеансе связи с Перетрусовым. Богдан не знал, радоваться или горевать. Не порушили легенду — уже спасибо, но опять заниматься не своим делом?
— Я вот тут подумал, — сказал Кремнев. — Записку Скальбергу написал кто-то знакомый. Знал он этого человека и доверял. Может, кто-то из его старых осведомителей скурвился?
— Думаете, Баянист был этим осведомителем?
— Баянист неграмотный. А записка без ошибок, красивым почерком исполнена. Это какая-то интересная рыба, я таких только до революции встречал, да и то редко.
— Значит, Скальберга убрал его старый знакомый? Руками Баяниста? Так колите Баяниста, и все узнаем.
— Не колется твой Баянист. Будто ждет чего-то. Я не понимаю, на что в его положении можно надеяться, но ведет он себя самоуверенно. Сдается мне, что тот, чей заказ Баянист выполнял, обещал его каким-то макаром вызволить.
— Думаете, у нас крыса завелась?
— Такое тоже возможно, но Баянисту могли и мозги запудрить. Никак не могу придумать, как с него эту самоуверенность сбить.
— Ладно, вы тогда думайте, а у меня сегодня еще делишки назначены. Кстати, у меня тут насчет истории этой, со стукачом Скальберга, мысль имеется. В транспортной ЧК у меня дружок работает, Леонид Пантелкин. Вы к нему напрямую обратитесь, может, он придумает чего. У него голова не хуже моей варит. Ну, я побегу.
Сергей Николаевич не стал возражать. Дел в уголовке много, и все важные. Если данных по одному делу недостаточно, значит, нужно заняться другим, переключить мозг. Может, другое дело и поможет раскрыть то, которое застряло. Он записал имя перетрусовского приятеля в записную книжку и тоже покинул квартиру.
Богдан же отправился на Невский. Сегодняшняя встреча была связана с давным-давно забытой аферой, во главе которой стояла некто Эмма Павловна Прянишникова. История комичная и трагичная одновременно, Богдану она сразу запала в душу, потому что криминальный талант — это тоже талант, что ни говори.
Эмма Павловна была замужней дамой без каких бы то ни было страстей и наклонностей. Сидела дома, воспитывала детей, всячески угождала супругу, простому служащему путей сообщения. И вот как-то раз, когда дети уже подросли и поступили один за другим в Михайловское артиллерийское училище, Эмма Павловна заскучала. И, видимо, от скуки, заинтересовалась, чем же все-таки муж на работе занимается. Муж служил диспетчером, работу свою считал скучной, но долгими зимними вечерами говорить о чем-то было надо, и он нехотя рассказывал досадные подробности своей профессиональной деятельности, переставляя шахматные фигуры по схеме железнодорожной станции, которую обслуживал.
Имея от природы пытливый ум, Эмма Павловна легко вникла в суть железнодорожных перевозок и обнаружила, что здесь можно сколотить приличный капиталец, просто переставляя вагончики с места на место. Она и сколотила, просто время от времени заглядывая к мужу на службу и вмешиваясь в его работу, пока тот отвлекался. На фиктивный адрес несуществующей торговой фирмы стали приходить товары первой необходимости, самые разные и в объемах прямо-таки колоссальных; а потом два приятных молодых человека по дешевке перепродавали эти товары питерским магазинам и лавкам. Первым неладное обнаружил сам супруг. Подсчитал убытки, которые по его вине — он не догадывался, что за всем стоит его благоверная, — терпели разные торговые компании, и бросился под поезд, когда цифра перевалила через миллион. В предсмертной записке он признался во всем. Однако принял на себя вину напрасно. Полиция давно интересовалась торговыми махинациями подставной фирмы и за молодыми людьми тоже вела слежку. Через них нашли и саму мадам Прянишникову.
Увы, заслуженного наказания вдова понести не могла, потому что, во-первых, фирма была оформлена на имя мужа, а во-вторых, Эмма Павловна всем сердцем любила супруга, и известие о его смерти вызвало у мадам Прянишниковой апоплексический удар, в результате которого ее хватил паралич ног.
Историю эту, как забавный курьез, Богдану рассказал Сергей Николаевич, но она возымела совершенно неожиданное продолжение. Совсем недавно, в глухом железнодорожном тупике одного из питерских вокзалов, о котором транспортный отдел ЧК, видимо, и не подозревал, появился вагон без маркировки, под завязку забитый мешками с гречей. Двое вполне приятных, хотя и не слишком молодых человека за разумную цену меняют продукт на любую конвертируемую ценность. Богдану было назначено на восемь вечера.
Встретились на Невском, у Пассажа. Их было четверо — барыга и трое мордоворотов.
— Приветствую вас, — сказал барыга.
— Мое почтение, — ответил Богдан.
— Ну как?
— Да ничего.
Барыга приподнял брови:
— Совсем ничего?
— Абсолютно.
— Я же вас просил.
— Мне очень жаль.
— Но я могу рассчитывать?
— Бесспорно.
— Хорошо бы в течение недели.
— Постараюсь.
— Как насчет гарантий?
— Гарантий быть не может. Но я постараюсь.
— Это будет — фирма?
— Естественно.
— Так что — звоните.
— Непременно.
— Вы помните мой номер телефона?
— К сожалению, нет.
— Запишите, пожалуйста.
— С удовольствием.
— Хоть это и не телефонный разговор.
— Согласен.
— Может быть, заедете прямо с товаром?
— Охотно.
— Помните адрес?
— Боюсь, что нет...
Разговор был дурацкий, и оба это понимали, но никто не хотел раскрывать карты раньше времени. Встреча вполне могла быть подстроена чекистами или уголовкой, так что осторожность не могла помешать. И когда тема для разговора себя исчерпала, Богдан взял да и ляпнул наугад:
— Как здоровье Эммы Павловны?
Барыгу будто мешком с гречкой оглушили.
— Откуда вы...
Богдан понял, что слишком сильно ткнул в нужную точку, но идти на попятный было поздно.
— Я не знаю. Просто слышал. Но если вы действительно от Эммы Павловны, я готов взять все.
— Все? — еще больше опешил барыга, и тогда Богдану стало ясно, что этот шут гороховый — просто попка и на самом деле возможности Богдана оценивает кто-то из мордоворотов.
— Вы отказываетесь? Ну, тогда ладно. Слава богу, адреса вы мне никакого не дали, так что — адью. — Богдан развернулся и пошел в сторону Желябова.
— Стой, шустрый, — сказал чей-то недружелюбный голос.
Богдан послушался и обернулся обратно. «Барыгу» как ветром сдуло, и двое из трех мордоворотов тоже уходили в сторону Садовой. Оставшийся был среди них самый крупный.
— Откуда про Эмму Павловну знаешь?
— Папаша покойный рассказывал, перед тем как на фронт германский уходил.
— Насчет фирмы не врал?
— Если вы мне не доверяете, зачем тогда весь этот разговор?
— Ладно, хрен с тобой. Приходи через три часа на Ваську, на Смоленское кладбище, сведу тебя с Эм-Палной. Но только учти — понравишься ты ей, то будете дела иметь, а не понравишься — лучше тебе сразу ноги в руки брать.
Вот она — рыба, думал Перетрусов. Настоящая крупная рыба, а не все эти бандиты-жулики. Такая не шарит по чужим карманам, она берет чужое, как свое, и сети против нее ставить бессмысленно — или порвет, или утянет на дно вместе с рыбаком. Только такую и имеет смысл ловить.
— А вы весьма осведомленный молодой человек, — сказала Эмма Павловна.
Жила она в какой-то задрипанной каморке, где помещались только кровать, кресло и столик, весь заставленный коробочками и пузырьками. В каморке стоял тяжелый запах мочи, лекарств и плесени. Кремнев был прав — Прянишникову разбил паралич, и она не вставала с постели.
Эмма Павловна величаво восседала в своей кровати — большая, одутловатая, в чепце и халате поверх ночной рубашки, и смотрела Богдану прямо в глаза.
— Что у вас со зрением?
— Не переношу яркого света.
— Можете снять, у меня неярко.
Богдан послушно убрал пенсне в карман пиджака, и Прянишникова еще жаднее стала в него всматриваться.
— Интересные у вас глаза.
— Благодарю.
— Колдовские.
— Это плохо?
— Нет, что вы. У моего покойного супруга были такие. И у младшего сына тоже... Как вас, я запамятовала?
— Ваня, — назвал Богдан свое конспиративное имя.
— Разве серьезного мужчину могут звать Ваня? Иван! А по батюшке?
— Васильевич.
— Иван Васильевич — вот это уже по-мужски. Я скажу Федору, чтобы звал вас Грозным.
— Я вовсе не грозный.
— А я старая больная женщина, и что с того?
— Вовсе вы не старая.
— Да что вы? Такой молодой — и такой неловкий льстец. Впрочем, ладно, оставим обмен любезностями. Не буду спрашивать, как вы обо мне узнали — слухами земля полнится, был грех, попалась. Но сейчас-то где я споткнулась?
— Да нигде, Эмма Павловна. Или на том же месте, как сказать. Я как про вагон гречки услышал, так сразу и подумал — знакомый почерк.
— И вы вот так решили, что старая больная женщина способна украсть целый вагон?
— Я решил, что только умная женщина сможет умыкнуть вагон, не вставая с места.
Прянишникова расхохоталась неожиданно красивым и молодым смехом.
— Определенно, вы мне нравитесь. Полагаю, мы сможем быть друг другу полезны. Теперь скажите мне, вы и вправду готовы расплатиться за крупу фирменным товаром?
— Теперь я уже сомневаюсь, что этот товар может вас заинтересовать...
— А вы не сомневайтесь. Итак?
— Реквизированный товар фирм «Макс фактор», «Жиллет», «Проктэр энд Гэмбл».
— Косметика и галантерея? Вы удивляете меня все больше. А откуда вы возьмете все это?
— А откуда вы берете то, что у вас?
Прянишникова снова расхохоталась.
— Знаете, Федор может вас всего переломать, и вы рады будете рассказать то, что знаете, и то, чего знать не можете. Поверьте, так бывало, и не раз. Но ваше бесстрашие, граничащее с глупостью, мне нравится. Будьте добры, снимите со стены фотографию, я покажу вам своих мальчиков.
Богдан обернулся и увидел на стене, сразу за креслом, большой групповой снимок.
— Подойдите.
Богдан подошел. Эмма Павловна нежно провела по стеклу рукой и показала сначала на одного совсем зеленого, остриженного наголо мальчишку лет четырнадцати, сидящего в ногах преподавательского состава, а потом на юнца с усиками, стоящего в центре, в четвертом ряду.
— Младший — Лешенька, старший — Кирилл.
— Что с ними? — немного деревянным голосом спросил Богдан, разглядывая фото.
— Революция. Оказались среди тех несчастных, что защищали Зимний. И, как сами понимаете, не защитили.
Богдан стоял рядом с Прянишниковой и думал, что сейчас она его расколет — так громко билось его сердце.
Впрочем, Эмма Павловна поняла его совсем иначе.
— Не волнуйтесь насчет Федора, я пошутила. Нет, не убирайте, я посмотрю еще немного, — и она прижала рамку к себе. — Простите — расчувствовалась я что-то. Младшенький мой, Алексей, сейчас бы примерно такого возраста, как вы, был.
Она промокнула платком совершенно сухие глаза и сказала:
— Идет, мы заключим с вами сделку. На самых выгодных условиях. Жду вас через день, оговорим порядок обмена. А пока извините — мне пора пить лекарства.
Огромный Федор проводил Богдана до квартиры (ответная любезность, пришлось засветить свою хату, если уж Прянишникова засветила свою), и только тогда Перетрусов вздохнул с облегчением. Кремнев оказался прав сто тысяч раз — отвлечься от одного дела в пользу другого весьма помогает.
На фотографии юнкеров Михайловского артиллерийского училища рядом со старшим сыном «старой и больной» Прянишниковой стоял не кто иной, как Александр Скальберг.
Всю ночь Богдану не спалось, он ворочался с боку на бок, курил у окна, но спать не мог. Не потому, что беспокоили сны, а потому что новость эта — Шурка Скальберг был юнкером — жгла, словно горячий пирожок.