— И вообще у меня в сумочке не было писем, только губная помада, пудра, портсигар и все такое. Кстати, о письмах. Одно из ваших попало сегодня утром в мои, и я забыла его отдать. Оно у меня в комнате. Кто такой Генри Параден? Живет в Англии в каком-то Эшби-холле.
В голосе Уэнделла прорезались почтительные нотки.
— Генри Параден — глава нашего рода.
— Тогда почему его фамилия не Стикни?
— Он принадлежит к одной из боковых ветвей.
— Это еще что значит?
— В начале девятнадцатого века Стикни и Парадены связали себя узами брака. Я сейчас не могу объяснить подробнее. Что он пишет?
— Зовет вас в гости.
— Это замечательно!
— Вы поедете?
— Конечно.
— Тогда я с вами.
— Невозможно!
— Почему? Будь вы женаты, вам бы полагалось ехать с женой. Вы холосты, поэтому берете с собой тетку. Когда едем?
Уэнделл задумался. Страшно подумать о том, чтобы ввести Кэлли в рафинированную атмосферу Эшби-холла, но еще страшнее — оставить ее в Нью-Йорке, где она того гляди угодит в кутузку, на этот раз — с документами. Какие фортели она бы ни выкидывала в Англии, как бы часто английская полиция ни забирала ее под стражу, пресса островного королевства вряд ли отведет ей больше абзаца на одной из последних полос. Он ответил, что намерен выехать как можно скорее.
— Вы правда хотите поехать?
— Меня домкратом не остановишь.
— Хорошо, но будьте осторожны.
— Что значит осторожны?
— Я думал об этих ваших историях. Пожалуйста, не рассказывайте их в Эшби-холле. Английские семьи очень разборчивы.
— Даже про Аллилуйиного деверя Эфраима? Ладно, как хотите. А жалко, они бы здорово поржали.
Глава четвертая
Часы над конюшней Эшби-холла пробили пять, и в тот же миг Джейн, сидевшая в шезлонге на лужайке, увидела в воротах такси. Дядя Генри вернулся из Лондона, где обедал с мистером Стикни. Миллионер предложил познакомиться, прежде чем он переедет в Эшби-холл.
Как всегда, когда надо было одеваться и ехать в Лондон, дядя Генри разнылся, что лучше вообще оставить эту затею, однако Джейн была непреклонна. Генри уехал, пожаловавшись, что чувствует себя как в старые времена, когда его вызывали к директору театра. Теперь он снова был бодр и весел. Обед пришелся ему по душе.
— Банкет, — сказал он. — Стикни оказал нам честь.
— Нам? — сказала Джейн, удивляясь, что он говорит о себе во множественном числе, как монарх или главный редактор в передовице.
— Он привез с собой тетку.
— Только не это!
— Откуда такой испуг?
— Это крах. Мы не сможем как следует принять богатую американку. Они привыкли к роскоши.
— Ну, у нас есть дворецкий, кухарка, старшая и младшая горничные. Не думаю, что в Букингемском дворце лучше. И потом, мне не показалось, что она богатая. Скорее бедная родственница. Но она не станет смотреть на нас свысока, даже если купается в деньгах. Она для этого слишком славная. Ты читала «Кентерберийские рассказы»?
— Ну, знаешь, то одно, то другое, все как-то недосуг… А что?
— Она напомнила мне Батскую ткачиху. Веселая и раскованная. Танцевала на сцене.
— Это обнадеживает.
— В варьете. Очень занятная женщина. У меня создалось впечатление, что она знает все анекдоты на свете. Вот одна история, про деверя их кухарки Эфраима…
Он не успел договорить, потому что в доме зазвонил телефон. Минуты через две вышел Феррис, дворецкий.
Феррис был представительный, чопорный и мрачный. Казалось, он постоянно о чем-то размышляет, вероятно, о космосе, и мысли эти неутешительны. Генри уже несколько раз говорил, что истинное духовное обиталище Ферриса — что-нибудь вроде дома Эшеров Эдгара Аллана По, куда тот вписался бы без малейшего труда. Сейчас он заговорил загробным голосом дворецкого, на которого меланхолия раз и навсегда наложила свою печать.
— Мистер Тарвин, мисс, спрашивает вас.
— Скажите, что не сумели меня найти.
— Очень хорошо, мисс, — сказал Феррис и удалился с нахмуренным челом.
— Тарвин? — сказал Генри. — Почему эта фамилия кажется мне знакомой?
— Я тебе про него рассказывала. Лайонел притащил его на обед.
— А, вспомнил. С бородой.
— Да. И бакенбардами.
— Зачем он тебе звонил?
— Этого мы никогда не узнаем, если, разумеется, он не попросит что-нибудь передать.
Вновь появился Феррис. Генри изучающе смотрел, как тот подходит.
— Интересно, — сказал он.
— Что интересно?
— Почему, когда я отправил тебя за дворецким, ты не выбрала кого-нибудь пожизнерадостней.
— На меня произвела впечатление его важность. Я подумала, на мистера Стикни она тоже произведет впечатление. Ты предпочел бы веселого, искрометного дворецкого?
— Такого, который съезжает по перилам — нет, — признался Генри. — Да, Феррис?
— Мистер Тарвин выражает свое сожаление, мисс, что не смог поговорить с вами, и просит передать, что он выслал вам хорошие книги.
— Спасибо, Феррис.
— Спасибо, мисс, — сказал Феррис, и удалился торжественной походкой человека, следующего за гробом старого и любимого друга.
— Зачем Тарвин посылает тебе хорошие книги? — спросил Генри, и Джейн рассмеялась.
— Чтобы развить мой ум. Я чего-то в этом роде ждала. За обедом мы заговорили о книгах, он спросил, какие я люблю больше всего. Я сказала: «детективы». Помнишь, я тебе давала на днях «Кровавого Бредли»? Какая-то женщина написала, не помню фамилии. Я просто оторваться не могла.
— Я тоже. Кстати, хорошо, что напомнила. Я обещал ее викарию.
— Викарий читает детективы?
— Запоем.
— И это серьезный ученый, который пишет умные книги про ранних Отцов Церкви. Жалко, я не знала этого, когда говорила с Тарвином. Понимаешь, когда я посоветовала ему прочесть «Кровавого Бредли», он сразу меня запрезирал.
— И как это выглядело?
— Он вытаращил глаза и спросил: «Дорогая моя, неужели можно читать книгу, которая называется „Кровавый Бредли“? Когда я ответила, что да, можно, и привела себя в качестве примера, он покровительственно вздохнул и сказал, что у меня, кажется, плохой вкус. Жалко, что я не смогла сунуть ему в нос викария. Интересно, что он прислал. Наверное, что-нибудь познавательное. Знаешь что, Генри? Я вдруг поняла. Он пытается изменить меня к лучшему.
— Чепуха. Ты и так хороша.
— Я тоже так думаю. Но он точно пытается меня изменить. Все признаки налицо.
— Очень глупо. Меня пытались изменить к лучшему сперва в школе, потом в Кембридже. А когда я бросил Кембридж и пошел на сцену, сдохнуть мне, если это все не началось по новой с режиссерами и хореографами. Как ты думаешь, мистер Стикни не попытается изменить меня к лучшему?
— Я бы не удивилась. Какой он?
— Да, в общем, ничего. Немного надутый. Мне показалось, он не вполне одобряет рассказчицкий дар своей тетки. Как-то сразу сник, когда она начала сыпать смешными историями. Я тактично разрядил ситуацию, сказав, что слышал, будто он коллекционер. После этого он не умолкал. Мы ошиблись насчет его коллекции, Джейн. Не поверишь, он собирает пресс-папье. Французские пресс-папье восемнадцатого века, если быть совсем точным.
— А, их.
— Ты говоришь так, будто они тебе хорошо знакомы.
— Конечно. У тебя такое есть.
— У меня?
— Ну да. Красавчик купил его во Франции в тысяча восемьсот каком-то. Я его большая обожательница. Стоит в картинной галерее вместе с другими фамильными ценностями.
Генри поморщился. Она коснулась обнаженного нерва.
— Не говори мне про фамильные ценности. Я их ненавижу. Как подумаю, сколько они стоят и вспомню, что закон не позволяет мне их продать, сердце кровью обливается. Сколько, по-твоему, может стоить французское пресс-папье восемнадцатого века? Не трудись отвечать, я и так знаю, что ты не имеешь ни малейшего представления.
— А вот как раз имею. Прочла недавно в газете. Недавно одно ушло на «Кристи» за тысячу фунтов.