Его взгляд неотступно следовал за Тристанной.
На ней было что-то голубое, словно сотканное из облака, так нежно оно облегало ее тело, подчеркивая яркий блеск ее глаз и золотое мерцание кожи. Светлые волосы волнами рассыпались по плечам, напоминая ему о пляжах Кефалонии, раскинувшихся под синим небом. Она была слишком красивая, слишком настоящая, и он знал слишком хорошо, что последний раз видит ее такой, что он вот-вот раздавит этот цветок, такой пленительный и пьянящий.
Он не понимал, почему так больно сжимается сердце, куда пропала уверенность в своей правоте — на протяжении долгих лет его единственный верный спутник, почему он жалел, что она должна испытать на себе последствия действий ее семьи и заплатить за три загубленные жизни. С чего ему вообще о чем-то жалеть?
Словно почувствовав его взгляд, она отвернулась от гостей, с которыми разговаривала, и улыбнулась ему. Он видел, как она вежливо извинилась и пошла к нему. Он позволил себе представить, всего на мгновение, что она действительно его невеста и утром станет его женой. Странное чувство правильности затопило его, и внутренний голос шепнул, что она принадлежала ему с самого начала. Он ощущал небывалое напряжение, но его чувства были не важны, имели значения только действия, а он поклялся, что пройдет этот горький путь до самого конца.
— У тебя такой суровый вид. — Ее голос был беспечен, но глаза настойчиво искали его взгляд.
Он почувствовал легкий запах ее духов, свежий и волнующий, вызывающий желание поцеловать ее. Он сам не знал, как устоял.
— Теперь вечеринки нравятся куда меньше, чем раньше, — ответил он.
Он оттянул воротник рубашки, и ему вдруг захотелось оказаться на вилле наедине с Тристанной, чтобы он лежал на кровати, обнаженный, а она склонялась к нему. Почему все так сложно? Она улыбнулась, словно прочитав его мысли.
— Эта вечеринка — в твою честь, — заметила она, наклоняясь к нему. — Улыбнись или хотя бы перестань хмуриться. Не думаю, что это повредит твоему загадочному образу.
Он непроизвольно улыбнулся. Он стал слишком восприимчив к ней, слишком легко сдавал позиции, выпускал из рук вожжи. Прошедшие несколько недель он старательно игнорировал ее грустный задумчивый взгляд, игнорировал то, как приходил к ней и отчаянно цеплялся за нее, словно пытаясь отменить утро, защититься от реальности. Он игнорировал все. Но сегодня вечером это постоянное отрицание рассеялось, как только яхта отчалила. Он посмотрел на Тристанну, в ее открытое, доверчивое лицо, и страстно, больше всего на свете захотел быть человеком, которым был в ее глазах, которым должен был быть, но который не существовал. Любая возможность того, что он станет таким, была уничтожена Барбери десять лет назад. Почему так трудно было держать это в памяти, когда она рядом?
— Это важно для тебя? — небрежно спросил он. Ему хотелось, чтобы все кончилось, чтобы месть свершилась и все осталось позади. Ожидание убивало его. — Думаешь, мне стоит притвориться дружелюбным и открытым ради наших гостей, которые уже давно прекрасно знают, что я совсем не такой?
Она рассмеялась, и ее смех ранил его, хоть он и не признал бы этого. Ее глаза, которые она подняла на него, лучились теплом и счастьем.
— О, Никос, — сказала она, как будто все еще смеясь, и слова, словно чистый источник, лились из самого ее сердца, — я так люблю тебя.
Он окаменел. Он знал, кто он, знал, что должен сделать. Он не верил в любовь, даже в ее любовь.
* * *
Тристанна почувствовала, как напряглось его тело под ее руками. Слова застыли между ними, словно отразившись от скал, привлекая всеобщее внимание.
— Не надо было этого говорить, — прошептала она, замирая, в ужасе от своей неосторожности.
Он вдруг показался ей совершенно незнакомым человеком, далеким, чужим, хотя его лицо ничуть не изменилось. Страх взорвался у нее внутри, потек по венам, как сильный наркотик. Легкость сменилась тяжелым отчаянием, на глаза навернулись слезы.
— Прости, — поспешно сказала она. — Сама не поняла, как это вырвалось.
— Правда? — Его голос звучал холодно и осуждающе. — Может быть, ты не имела в виду ничего особенного? Можно же любить машину или туфли.
У него был почти скучающий вид, как будто он дразнил ее, как обычно, но Тристанна видела в его потемневших глазах что-то похожее на боль. Она сделала глубокий вздох, погладила его по плечам, еще раз вздохнула и встретила его взгляд, хотя на секунду испугалась, что не выдержит его. Она, которая стояла прямо, даже когда колени тряслись, которая спорила с ним, не зная, в какие опасные дебри заведет их этот спор. Похоже, она уже не сможет уберечь себя, зато сможет притвориться храброй.
— Я не хотела этого говорить, но это правда. — Она вложила в голос всю свою искренность. — Правда, Никос. Я люблю тебя.
Он смотрел на нее, словно они были одни. В его почерневших глазах не осталось ни капли золота, ни намека на нежность, которая, как ей казалось, иногда появлялась там. Он как будто безуспешно пытался найти смысл в ее словах. Что-то прошло между ними, тяжелое, плотное и невыразимое. Тристанна не заплакала, хотя глаза жгло; на щеках Никоса вздулись желваки, но она чувствовала, что он не сердится. Во всяком случае, не просто сердится.
— Свадьба затуманила твой ум, — жестко сказал он спустя вечность. — Как ты можешь любить меня, Тристанна? Ты едва знаешь меня. Ты не представляешь, на что я способен.
Она вспомнила, что крикнула ему в Портофино, и содрогнулась. Неужели это было дурное предзнаменование, предостережение?
— Я знаю тебя, — мягко сказала она, расправляя плечи, — лучше, чем ты думаешь.
— Что ж, хорошо, — огрызнулся он. — Надеюсь, это знание утешит тебя в эти дни.
— Ты имеешь в виду, когда мы поженимся? — спросила она, не совсем понимая его, но чувствуя, что они стоят у края катастрофы.
— Да, — ответил он, кривя губы, наполняя воздух между ними горечью, которой она не понимала. — Когда мы поженимся.
Глава 15
Тристанна стояла перед огромным зеркалом в спальне на вилле и рассматривала свое отражение. Ее волосы были подняты и заколоты, а сзади спадали на плечи русыми волнами. Платье цвета слоновой кости облегало грудь, а простой подол струился вокруг ног. Ее макияж был безупречен, подчеркивая глаза и губы, и гладкая кожа словно светилась изнутри. Вивьен дала ей свой жемчуг и теперь сидела в кресле за спиной Тристанны, восторженно прижав руки к груди. Рядом с ней на столе стоял букет ароматных белых цветов.
Из Тристанны получилась идеальная невеста, и все-таки она не могла отделаться от дурного предчувствия, не отпускавшего ее с момента, когда Никос оставил ее вчера вечером. С тех пор как она призналась ему в любви, он смотрел на нее так, словно видел впервые. Вспомнив об этом, она снова содрогнулась.
— Ты прекрасна! — воскликнула Вивьен, не замечая ни встревоженного лица, ни бледности дочери.
— Правда?
Тристанна едва услышала свой голос. Она была словно во сне. Неужели сегодня ее свадьба? Как она может выйти за мужчину, которому не до конца верила, который может никогда не полюбить ее? Как они дошли до этого? Разумеется, в этот день она как никогда должна быть уверена в человеке, которому скоро поклянется в вечной любви. Но этот холодный, странный блеск в глазах Никоса прошлым вечером… Она чувствовала только смутный страх, от которого у нее кружилась голова, и не могла оторвать взгляда от своего отражения, как будто оно могло ответить на ее вопросы, стоило лишь вглядеться внимательнее.
Разумом она точно знала, что нужно делать. Она провела всю ночь, разрабатывая стратегии и планы бегства. Она не могла выйти за мужчину, так отреагировавшего на ее признание, которому она не доверяла, которого, по его собственным словам, она едва знала. О чем она только думала? Она сама была дочерью неравного брака, всю жизнь наблюдала, как ее мать выпрашивает у отца крохи внимания, и поклялась, что никогда не окажется в таком положении. Как она могла добровольно обречь себя на такую судьбу?
Однако не логика заставила ее надеть это платье, позволила горничным уложить ей волосы и сделать макияж. Разум не имел никакого отношения к тому, что Тристанна видела сейчас в зеркале, поэтому она не знала, что ей делать и даже чего ей хотелось.
Хотя… Это ведь была неправда. Тристанна почувствовала, как в голове что-то щелкнуло, когда забрезжило осознание и туман, в котором плавали мысли, наконец рассеялся. Женщина, которую шокировала реакция Никоса на ее признание, что-нибудь сделала бы с этим: ушла, отложила свадьбу, потребовала у Никоса объяснений. Женщина, не боящаяся надавить… надавила бы. Но Тристанна боялась, что если она надавит, Никос исчезнет. Разве не этого она боялась больше всего с тех пор, как он сделал ей предложение? И она продолжила совершать древние предсвадебные обряды.
— Ты должна это увидеть, Тристанна, — сказала Вивьен своим слабым, задыхающимся голосом, возвращая дочь в реальность. — Только посмотри на этот вид!
Тристанна моргнула, словно выныривая из наркотического сна. Она обернулась к матери, стоявшей у окна, выходившего в сад, где должна была состояться церемония. Тристанна подошла к ней, чувствуя, как подол скользит по ногам, а волнистые пряди — по плечам. Ее кожа стала чувствительной, как будто Никос стоял прямо перед ней, улыбаясь и блестя золотыми глазами. Ее тело знало, чего хочет, всегда хотело, а она сама боялась, и так будет всегда, что бы ни случилось.
Она посмотрела на залитый солнцем сад. Гости уже рассаживались на стулья лицом к морю. Корзины с белыми цветами были расставлены тут и там, высоко в небе пели птицы. Чудесная картина, словно страница, вырванная из глянцевого свадебного журнала, и ее портило только отсутствие жениха.
— Я уверена, он придет, — сказал Тристанна, когда прошло назначенное время.
Шепот гостей окреп, они судачили все громче. Тристанна, стоявшая у окна, слышала их даже слишком хорошо.
Но он не пришел. Прошло пятнадцать минут, полчаса, сорок пять минут, час, но Никос так и не появился.
— Он не может так поступить, — механическим голосом сказала Тристанна.
Она говорила это уже не в первый раз, и до, и после того, как было сделано надлежащее заявление. Лицо ее матери выражало тревогу и ужас, брат все сильнее злился. Тристанна закрылась в своей скорлупе. Желудок скручивало, перед глазами плыло, слезы просились наружу, но она не могла заплакать, потому что не знала, сможет ли когда-нибудь остановиться. Она не могла показать всем, насколько раздавлена.
— Не может, значит? — выплюнул Питер на этот раз, резко поворачиваясь к ней. — Он наверняка жил ожиданием этого момента последние десять лет!
— Ты сам не знаешь, о чем говоришь! — Тристанна автоматически встала на защиту Никоса, хотя в ее голосе звенело отчаяние.
Это не могло быть правдой. Как он мог так поступить с ней?
«Пожалуйста!» — закричала она про себя, но вспомнила горечь в его словах, его пустой взгляд.
— Тебе обязательно был нужен именно он, да? — бросил Питер.
Он раскраснелся, его лицо блестело, холодные глаза пожирали ее. Обычно она, завидев эти предупредительные знаки, старалась убраться подальше от него, но теперь не могла встать со стула, на который упала, когда прошел час с назначенного времени. Она только смотрела на него, стараясь не сломаться окончательно перед Питером. Она никогда не показывала ему свою слабость, даже когда он распускал руки.
— Не понимаю, о чем ты, — восхитительно спокойно сказала она; наверно, подумала она, со стороны она и выглядела спокойно, хотя ей казалось, что все в ней умерло.
— Тебе обязательно надо было выбрать единственного человека на всем белом свете, который может еще ухудшить наше положение! Над нами будет смеяться вся Европа! — прошипел Питер. — Я знал, что это случится! Я говорил тебе, что это случится, ты, эгоистичная, безответственная…
— Кто бы говорил, — услышала Тристанна собственный голос, смелый, твердый, совсем не похожий на ее обычный голое, как будто Питер не был ей безразличен, а может, наоборот, ей все стало безразлично. — Не я промотала семейное состояние.
Ее мать испуганно ахнула, но Тристанна не могла думать ни о матери, ни о себе, она могла только сидеть, сцепив руки на коленях, в ставшем вдруг ужасно неудобным платье, пытаясь осознать, что вообще произошло. Этого не могло быть, но это происходило прямо сейчас, с ней.
«Он не мог так поступить!» — взвыл внутренний голос, только не после того, что было между ними, что она сказала ему. Она вспомнила, как он обнимал ее под аркой во Флоренции, какой страстью были наполнены их ночи. Неужели ничего этого не было на самом деле?
Питер рассмеялся неприятным смехом:
— Надеюсь, тебе нравилась твоя второклассная интрижка, пока она еще существовала, Тристанна. Надеюсь, она стоила унижения, которое нам пришлось испытать перед всем миром. Отец, должно быть, перевернулся в гробу.
— С ним что-то случилось, — сказала Тристанна, но сама в это не поверила.
Два часа тридцать шесть минут. Никос так и не пришел и не придет. И все-таки она надеялась, что он попал в аварию, к примеру, что он лежит сейчас с переломанными костями на больничной койке, и всем должно быть стыдно за их пересуды…
В проеме двери показался один из слуг, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Она знала, зачем он пришел, еще до того, как он заговорил.
— Прошу прощения, мисс, — сказал он, не глядя на нее, — но мистер Катракис сегодня утром улетел в Афины и возвращаться не собирается.
Тристанна наконец встала, в противном случае она просто сползла бы на пол. Она отошла от стула, в отчаянии оглядывая белую комнату, словно ища какого-то облегчения своему страданию. И возвращаться не собирается.
— Вот так сюрприз! — воскликнул Питер, надвигаясь на нее с искаженным гневом лицом, излучая черную злобу. — Он вспомнил, что он Катракис, а ты Барбери. Разумеется, он не стал бы жениться на тебе! Разумеется, он предпочел унизить тебя! Мне следовало догадаться об этом намного раньше.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Тристанна немеющими губами.
Ей хотелось закричать, убежать, спрятаться — но куда? Обратно в Ванкувер? Она была уверена, что уже не сможет жить своей прежней жизнью. Как она могла так долго притворяться, что ничего не чувствует, что не любит, хотя любила его даже сейчас, в этот ужасный момент? Это убивало ее, она задыхалась, и ей казалось, что ее любовь не ослабеет, даже если она переживет этот кошмар. Она знала это так же точно, так же интуитивно, как и то, что Никос Катракис должен был уничтожить ее. Она просто знала.
— Ты правда думаешь, что он хотел тебя, Тристанна? — прошипел Питер. — Ты поверила, что смогла околдовать его? Единственное, что привлекало его к тебе, — твое имя!
— Что? — Она чувствовала себя такой глупой, как о ней всегда думал Питер. — При чем здесь мое имя?
— При том, что он ненавидит всех нас! — бросил Питер. — Десять лет назад он поклялся, что отомстит нам, и поздравляю, Тристанна: ты преподнесла ему месть на блюдечке!
— Питер, пожалуйста, — пробормотала Вивьен, — сейчас неподходящее время…
Но Тристанна не сводила с брата глаз, холодея.
— Что ты сделал? — спросила она. Ее кулаки сжались, как будто она хотела защитить Никоса от Питера, — но это было не то, что она чувствовала. Ей нужно было понять, что происходит, вот и все. Должна быть причина, почему он не пришел, должна! — Что ты сделал ему?
— Катракис — всего лишь мусор, — огрызнулся Питер. — Десять лет назад у него были непомерные амбиции, с которыми он не смог справиться. Он потерял свои деньги. — Он пожал плечами. — Я удивлен, что ему удалось выбиться в люди. Я ожидал, что он скатится обратно в клоаку, из которой вылез.
— Я спрошу по-другому, — холодно сказала Тристанна, вновь переживая слова Никоса и все, что произошло с ними, — что, по его мнению, ты сделал?
— Думаю, он за многое винит меня, — небрежно ответил Питер. — У него была неуравновешенная сестра, которая вообразила, что влюбилась, а потом заявила, что беременна. — Он скорчил гримаску. — Он считает, что она наглоталась снотворного из-за меня, в то время как его собственная мать была конченой наркоманкой. Я думаю, против крови не попрешь, — он скривился, — ты живой тому пример.