Однако чем ближе она подходила, тем четче видела его смоляные волосы, сияющие глаза, стать.
— Где ты была?
Его голос породил эхо, еще более громкое, чем стук ее каблуков, и ее сердце заколотилось. Она попыталась списать это на игру угасающего света дня и дождь. Эта часть города, затерявшаяся в лабиринте переулков, разительно отличалась от наводненного машинами центра, в котором она провела день; здесь было тихо, и только поэтому его голос звучал угрожающе. И хотя он почему-то был зол и не хотел поделиться с ней почему, то с какой стати она должна показывать свой страх? Она не знала, как этому человеку так легко удавалось заставить ее забыться, но дальше так не пойдет. Не важно, что она чувствует, важно, как она ведет себя.
— Прошу прощения, — сказала она, улыбаясь притворно покорно. — Я надеялась, что буду дома до твоего возвращения и успею раскинуться на диване, как ожившая картина. В терпеливом ожидании, разумеется, как было велено.
Он молча наблюдал, как она вошла под арку. Она знала, что мокрая до нитки, но ее это не волновало, хоть и должно было. Дождь был теплый и словно очищал ее, пока она шла под ним по площадям Флоренции; она как будто купалась в веках и видах, представавших перед ней, и если ради этого надо было ненадолго пожертвовать своей ухоженной внешностью, что ж, так тому и быть.
— Ты выглядишь как утопленница, — сказал он, помолчав. — Что заставило тебя выйти из дома в такую погоду, да еще без зонтика?
— Не имею ни малейшего представления, — холодно ответила она, откидывая с лица мокрую прядь. — Вряд ли во всей Флоренции есть что-то, что может заинтересовать художника.
— Искусство? — Он произнес это слово так, как будто она сказала что-то на неизвестном ему языке. — Ты уверена, что именно искусство выманило тебя под дождь? Точно не что-нибудь более прозаическое?
— Возможно, человек в твоем положении не обращает внимания на существование искусства, пока не решает украсить свое жилище, — едко ответила Тристанна, — но, как ни странно, в мире есть люди, получающие удовольствие от произведений искусства, даже если они выставлены на площади для всеобщего обозрения, а не услаждают узкий круг богачей.
— Тебе придется извинить меня за то, что я не соответствую твоим высоким стандартам, — холодно сказал Никос. — В детстве у меня не было возможности научиться ценить искусство, меня больше интересовало, как выжить. Но не смею лишать тебя чувства превосходства оттого, что ты можешь мгновенно определить авторство средневековой скульптуры. Уверен, что это только одна из многих твоих способностей.
— Ты не заставишь меня переживать из-за того, что не имеет ко мне отношения! — огрызнулась Тристанна, вспыхивая от внезапно накатившего стыда. — Ты излучаешь властность, у тебя множество роскошных вещей — яхты, машины, огромные квартиры, а я должна чувствовать себя неловко из-за твоего прошлого? Несмотря на то, что ты преодолел все и теперь хвастаешься этим на каждом углу?
Его глаза блеснули, уголок рта пополз вниз.
— Ты правда думаешь, что я поверю, что ты болталась по городу под дождем и наслаждалась искусством? — спросил он после долгой, леденящей кровь паузы.
В его голосе было напряжение, которого она не понимала, да и не желала понимать, потому что не хотела утешать его, хотя он вряд ли позволил бы ей. Ей хотелось только одного — завершить свою миссию и получить свою часть наследства. Она не могла позволить себе хотеть чего-то еще.
— Мне все равно, поверишь ты или нет, — ответила она, смущенная собственными мыслями. Она подняла и беспомощно опустила плечи. — Именно так я и провела этот день.
— Зачем тебе это?
Его взгляд скользнул по ее лицу, и она вдруг испугалась, что он увидит ее скрытые желания и использует их против нее. Она отвернулась, посмотрела на улицу и скрестила руки на груди, отчасти чтобы выглядеть уверенно, отчасти чтобы взять себя в руки.
— Ты, наверно, скажешь, что любовницам не пристало такое поведение, — мягко сказала она, покачивая головой и наблюдая, как вода бежит по мостовой. — Наверно, идеальная любовница… что делает идеальная любовница? Покупает одежду, которая ей не нужна? Сидит дома и разглядывает свои волосы?
Она скорее почувствовала, чем увидела, что он почти улыбнулся. Они стояли рядом, спрятанные от дождя и наступающего вечера.
— Что-то вроде, — сказал Никос. — Она определенно не разгуливает по улицам в таком ужасном состоянии, промокшая до нитки.
Она посмотрела на него, и что-то проскочило между ними, как искра, горячее, личное, опасное и не поддающееся контролю. Тристанна заставила себя дышать глубже. «Сосчитай до десяти, — велела она себе, — не раздувай это пламя: ты сгоришь заживо, и все погибнет».
— Я только сказала, что хочу быть твоей любовницей, — медленно произнесла она и не узнала собственного голоса. — Я не говорила, что буду идеальной.
Что-то в ней обескураживало его. Может быть, ее карие глаза, умные и в то же время подозрительные. Может быть, храбро вздернутый подбородок, сообщающий, что она не собирается сдаваться так просто, хотя сам факт, что она здесь как его любовница, говорил об обратном. Может быть, ее восхитительные губы, которые ему хотелось целовать снова и снова, или ее мокрое зеленое платье, облепившее тело, — образ, который, как ему начинало казаться, будет преследовать его до конца дней.
Не важно, что у него были подозрения насчет ее сегодняшних занятий. Не встречалась ли она со своим отвратительным братом? Не получила ли она от него дальнейших указаний, в чем бы они ни состояли? От этих мыслей его охватывал гнев, не утихавший с того самого момента, когда он вернулся и обнаружил пустую квартиру. Это было нелогично, бессмысленно; она с самого начала не собиралась делать вид, что верна ему, он понял, что у нее есть свои причины предлагать ему себя, едва она взошла на борт его яхты. Он знал, зачем она ему, — с чего он взял, что она в свою очередь не использует его для своих целей?
— Нет, — медленно сказал он, отталкиваясь от стены, — назвать тебя идеальной определенно нельзя.
— В твоих устах это звучит особенно обидно.
Ему захотелось потребовать, чтобы она рассказала, какую игру ведет, что они с ее братцем задумали, как будто подобное признание что-то изменило бы, объяснило бы влечение к ней, которое постепенно переставало быть исключительно физическим, каковым ему следовало быть, и это беспокоило его. Желание овладеть ею, погрузиться в ее роскошное тело, потеряться в нежном аромате, мягкой коже и влажном жаре было вполне понятно и даже ожидаемо — как завершение его мести. Но было и еще что-то, что сводило его с ума, что остановило его на пороге ее спальни прошлой ночью, заставив ограничиться лишь холодным приказом присоединиться к нему за завтраком. Почему он так поступил? Он планировал провести ночь совсем по-другому, но его планы рухнули где-то на полпути между ее взрывом на площади и уязвленным взглядом, когда он сказал про ее стандарты. Он мог бы подумать, что ему противно от одной мысли о том, чтобы ранить ее, но это было невозможно и просто смешно: как иначе он собирается осуществить свою месть? Она словно околдовала его своими нахмуренными бровями и дерзостью, острым языком и внезапно накатившей дремотой — всем тем, что должно было полностью оттолкнуть его от нее. И оттолкнуло бы, если бы на ее месте был кто-то другой, твердо сказал он себе.
— Теперь ты сердишься на меня, — сказала Тристанна, разглядывая его лицо и хмурясь. — Не знаю, что, по-твоему, я делала сегодня…
— А чего ты не сделала? — пробормотал он, словно спрашивая себя самого, а не ее; может, так оно и было, хотя на ответ он не надеялся.
— Да ничего я не сделала! — воскликнула она.
Он вздохнул и сдался. Он положил ладонь на ее скрещенные руки и мягко потянул ее к себе. Она не стала сопротивляться; на ее лице смешались сомнение, тревога и то, что он хотел увидеть больше всего — страсть. Он потянул сильнее, чтобы она потеряла равновесие и наконец упала ему на грудь.
— Никос… — начала она, слегка хмурясь.
До самой последней секунды он не знал, что хочет сделать. Он наклонился и прижался губами к складке между ее бровями, заставляя ее разгладиться, слыша, как резко она выдохнула, и чувствуя ее выдох у себя на шее.
— Я думаю… — снова заговорила она, но он перебил:
— Ты слишком много думаешь, — и поцеловал ее.
Он ощутил вкус дождя и чего-то сладкого. Он сжал ладонями ее лицо, и они целовались, пока хватало дыхания, а потом он поддался желанию, обдумывать которое не хотел, и обнял ее. Ее кулаки прижимались к его груди, и они долго стояли без движения, слушая стук своих сердец.
«Моя», — подумал он и понял, что нужно немедленно оттолкнуть ее, разрушить это заклятье. Дело было не только в том, что он должен был хотеть ее по вполне определенной причине. Разве не поклялся себе, что никогда больше не совершит такой ошибки, не захочет того, что не сможет получить? Спасение, прощение — все это было не для него. И тем не менее он не двигался.
— Я совсем тебя не понимаю, — прошептала она.
Она разжала кулаки и прижала ладони к его груди, словно желая удержать его, исцелить прикосновением, словно зная, что он глубоко ранен. Он не поверил в это. Он знал, зачем она здесь и что он должен сделать, но не оттолкнул ее.
— Я тоже, — ответил он, и они стояли в сгущающихся сумерках куда дольше, чем следовало.
Остатки чувств, переполнявших Тристанну, пока Никос обнимал ее, исчезли, едва она увидела себя в этом платье.
— Я принес тебе кое-что, чтобы ты надела это сегодня вечером, — сказал он, когда они вошли в квартиру. То, как отстраненно-холодно он держался, должно было насторожить ее, но не насторожило. — Оставлю его здесь, надень после душа.
— Сегодня вечером? — переспросила она, все еще вздрагивая от бури эмоций, а может быть, от его тона или собственной несдержанности.
— Небольшое деловое мероприятие, — ответил он, пожимая плечами, и она не вспоминала об этом до той минуты, когда надо было снять платье с вешалки в гостевой комнате, которую Никос выделил Тристанне для приготовлений к вечеру.
Она высушила волосы, теперь ниспадавшие на плечи сияющим водопадом, тщательно наложила макияж, посмотрела в большое зеркало и задохнулась. Она не замечала богатое убранство комнаты, только свое отражение, не в силах пошевелиться. Ее щеки пылали таким же ярко-красным румянцем, как пунцовая ткань крошечного платья. Он ведь не думает, что она покажется в таком виде на публике? Она даже из комнаты в таком виде не сможет выйти!
Она попыталась вдохнуть поглубже, но вместо этого всхлипнула. Она зажмурилась и сжала кулаки, потом заставила себя открыть глаза и расслабиться. Платье было непристойным, по-другому его не назовешь. Оно облегало ее тело, как краска, не оставляя пищи воображению. Каждый изгиб, от плеч, едва прикрытых рукавами, до середины бедер, был туго обтянут тканью. Подол задрался совсем неприлично, когда она попыталась натянуть платье повыше на грудь, а стоило ей одернуть его слишком сильно, ее грудь чуть не вывалилась из лифа. Ей придется обойтись без нижнего белья, если она не хочет привлечь к себе еще больше внимания. Такие платья носит только определенный тип женщин, подумала она, заливаясь краской унижения, и делала вид, что она одна из них. Этого и хотел Никос? Ему нравилось представлять Тристанну, выходящую на люди в таком виде, в растерзанных чувствах? А может быть, она все неправильно понимала и он вовсе не хотел смутить ее, просто предпочитал, чтобы его женщины были одеты именно так, ясно говоря всем, что они его любовницы? Совсем не обязательно принимать все так близко к сердцу, чувствовать себя, словно ее ударили.
Она посмотрела на часы и закусила губу: она снова опаздывала. Придется смириться и еще некоторое время делать то, что он хочет. Из разговора с матерью она поняла, что Питер настроен куда менее враждебно, из чего сделала вывод, что ее план работает и дело может выгореть. Это обрадовало ее: она не была уверена, что сможет выносить сложившуюся ситуацию слишком долго.
Как бы то ни было, прямо сейчас ей придется выйти из комнаты в этом шокирующем платье. Она закрыла глаза, вздохнула, развернулась на каблуках и вышла из комнаты, пока не успела передумать.
Никос ждал ее в гостиной, покачивая стаканом с виски и глядя в окно на великолепный купол. Он медленно повернулся, и Тристанна остановилась в центре комнаты, чтобы дать ему возможность рассмотреть ее. В конце концов, этого он и хотел.
— Ты доволен? — Ее голос прозвучал слишком низко.
Его лицо было в тени, но она все равно чувствовала жар его взгляда, от которого твердели соски и кожа покрывалась мурашками. Между ними словно был натянут невидимый шнур, заставлявший ее реагировать на него определенным образом, как бы ни хотела она оставаться равнодушной.
— Я нравлюсь тебе? — спросила она, не в силах контролировать свой голос. — Разве не об этом спрашивают любовницы?
— В любом случае им следует так делать, — ответил он своим тихим голосом, от которого у нее слабели колени. — Должен поздравить тебя, Тристанна.
Его губы изогнулись в насмешливой улыбке, и он надвинулся на нее; в его глазах безошибочно угадывался собственнический блеск, и у нее стало горячо между ног. Она отдала бы все за способность ненавидеть его или хотя бы не желать его!
Он взял ее за руку и поднес к губам, не отпуская ее взгляда. Пульс бешено забился в ее висках и горле.
— Ты наконец соответствуешь моим ожиданиям, если не превосходишь их, — промурлыкал он.
В его голосе она услышала поступь рока, звон решетки, опустившейся за ее спиной.
Глава 8
Вечер, на который привел Тристанну Никос, отнюдь не был небольшим мероприятием. Это была звездная вечеринка в огромном дворце эпохи Возрождения — Палаццо Питти, служившем некогда резиденцией семье Медичи. Огромное холодное здание навалилось на Тристанну невыносимой тяжестью, едва она, опираясь на руку Никоса, вылезла из машины и взглянула на вычурный фасад. Впрочем, Никос давил на нее не меньше.
Ей пришлось сделать вид, что она не заметила ни косых взглядов, ни шепота, когда они шли ко входу во дворец; пришлось улыбнуться фотографам и притвориться, что ей очень нравится быть с Никосом, в этом платье. У нее не было выхода, кроме как постараться справиться с ситуацией по возможности изящно. Она держала голову высоко поднятой, улыбалась и изо всех сил надеялась, что годы притворства, составившие ей репутацию «ледяной» Барбери, придут ей на помощь сейчас. В конце концов, рассудила она, дело было в публичности, а не в том, что на ней надето.
Никос провел ее в открытый дворик под звездным небом. Дождь перестал, вечер был теплый, мягкий свет падал на фонтан и мраморные статуи, застывшие в своих высоких нишах. За столами сидела знать и видные представители высших слоев, одетые в дорогие костюмы, увешанные драгоценностями, лениво обменивающиеся репликами за покрытыми белыми скатертями столиками.
— Что за дело ты имел в виду? — спросила Тристанна, оглядываясь.
Слева от себя она увидела бизнесмена, о котором газеты отзывались только с благоговейными интонациями, справа рок-звезда, известная своими филантропическими деяниями, беседовала с британской светской львицей. Никос бросил на нее взгляд.
— Мое, — просто ответил он.
— В смысле, это твой бизнес? — резко спросила Тристанна. — Или ты намекаешь, что это не мое дело? Такому влиятельному человеку определенно стоит выражаться яснее.
Их взгляды встретились, и по ее телу прошла волна дрожи. Неужели она не может хоть раз нормально отреагировать на его взгляд? Хотя бы сегодня, когда он насильно одел ее, как проститутку, и вывел такую на публику, чтобы убедиться — и убедить пол-Европы, — что она знает свое место? Он смотрел на нее так, словно знал о ней что-то, чего она сама не знала; ей сдавило грудь, пульс участился, и она почувствовала себя так, как будто в этом и была ее цель пребывания с ним, как будто она была его любовницей.