Ну как можно сделать такое? Как Вайнингу позволили такое сделать? Сказали, это пропаганда. С ума они сошли? Брайсу хотелось плюнуть Вайнингу в лицо, заорать на него. Но он сидел, как в ловушке, на диване, ломая голову в поисках выхода.
Его взгляд снова упал на руки Робертсона – большие пальцы мягко и осторожно сжимают хрупкое стекло шарообразной рюмки. Он услышал голос: «Вы поступите так, как вам прикажет капитан Робертсон». Почему он не убежал еще тогда, до того?.. Но он же не знал, как он мог догадаться! Даже когда… когда все произошло, он не знал… даже когда вел туда ночью машину. Боже мой… как мог кто-либо… как он сам мог подумать… его же только вынесли… он был еще жив! Даже ожидая у ворот, когда они выйдут… он думал только об одном: как заставить замолчать Редвина. Он ничего не придумал, не притрагивался к Редвину… как мог кто-либо… его бизнес и вся жизнь оказались теперь под угрозой… Нелли… Бабетта… только заставить его замолчать. А теперь… вот что получилось. Брайс заерзал на мягких подушках лебяжьего пуха, почувствовал кислый резкий запах своего ужаса.
– Я хочу услышать от каждого из вас четкий ответ: «да», – продолжал Рэнделл. – Необходимо, чтобы в будущем не было ни малейших сомнений, что мы приняли единогласное решение. Не так ли, Эдвард?
Брайс беспомощно смотрел на него, подняв маленькую пухлую ручку на уровень сердца ладонью вперед, как будто это могло защитить его. А что, если скрыться с Бабеттой, никому, даже Альберту, не сказав ни слова, бросив тут все? В Канаде и Швейцарии у него достаточно… там им его не найти…
– Эдвард? – Голос Рэнделла полоснул его как бритва.
– Я…
– Да. Или нет?
– Да, – прошептал Брайс, чувствуя, как точно из крана по груди, под мышками течет пот.
– Слушаю вас, майор!
Майор Уиллис попытался подумать, но пары виски и коньяка туманной завесой отделяли его разум от комнаты, от того, что сказал Рэнделл, от смысла его слов. Да или нет. Вот, черт возьми, в чем вопрос. Да или нет. Прямой ответ на чертовски прямой вопрос. По дороге сюда из «Головы турка» он остановил такси и быстро пропустил пару стаканчиков укрепляющего. И еще до прибытия почувствовал себя гораздо лучше. Гораздо, черт возьми, лучше, а сидя на пуховых подушках брайсовского кресла, потягивая чертовски хороший брайсовский коньяк – и еще того лучше.
И Робби здесь. Робби с кем угодно разделается. Разделается он и с этим ублюдком, как разделался с Редвином. Не знаю, правда, как. И знать не хочу. Застрелился Редвин, факт. И все по вине этого слизняка Вайнинга. Уиллис сидел, слушал, как Рэнделл рвал того на куски, и приятная теплота от сознания, что все правильно, а он к этому непричастен, охватывала его, а коньяк Брайса вливался в майора, смешиваясь с виски.
Кресло, комната пахли Бабеттой – для него это был запах весны, аромат цветов. Ну и красотка! Жаль, Брайс ее отослал. Но так оно, конечно, лучше. Нельзя вовлекать дам в подобные дела. Но какая красотка! А платье! Настоящая размахайка, что сзади, что спереди, и, черт возьми, ничего под ним! Только ее тело. Когда она поворачивается, всю ногу до бедра видно!
Его мысли унеслись далеко от этой комнаты, от голосов, от того, как Рэнделл хладнокровно изничтожал Обри Вайнинга. Майор представил себе, как они с Бабеттой поедут в Монте-Карло. Но с такой, как она, немного времени останется на старый добрый шмендефер[9]. Он проглотил остаток коньяка, рассеянно посмотрел по сторонам – где бы взять еще?
Вот что нужно настоящему мужчине! В этом-то и заключается жизнь: шлюшка вроде Бабетты, такая квартира да бар с несколькими бутылками славного «Наполеона». А тут Вайнинг, Райен… Фамилии доносились до него из тумана, раздражали, как жужжащие мухи. Рэнделл все говорит и говорит. Спрашивает, спрашивает насчет Райена. Они разделаются с этим ублюдком. Робби с ним разделается. Сукин сын, пусть не лезет куда не надо. Если его прикончат, как солдата в рукопашной, штыком, черт возьми, скатертью дорога. Робби с ним разделается.
Уиллис обшарил комнату взглядом в поисках Робби. Их только двое таких и осталось. Он да Робби. Настоящие бойцы. Бывалые солдаты. Старые вояки. Только это имеет значение – быть солдатами, товарищами по кровавым схваткам. А эти «Теневая армия», «Фонд треста» – чушь собачья, какое они имеют значение. Значение имеют дружба, преданность и, черт возьми, когда солдаты стоят плечом к плечу! Они защищают границы Британской империи. Перед его глазами всплыла яркая красивая картинка, висевшая на стене классной комнаты. Картинка залита солнцем, льющимся из окна. На улице деревья. Черномазые атакуют. Вокруг черные лица, ненависть, вопли – отвратительно, точно черти. Цепочка чистых английских парней, в тропических шлемах, с винтовками, косит их огнем. Каре. Английское каре. Командиры – два бесстрашных офицера в идеально чистеньких мундирах цвета хаки, под мышкой – стеки, закрученные усы. Клянусь богом, это и есть солдатская жизнь. Картинка заколебалась, придвинулась ближе. Вот он и Робби. Бесстрашно стоят плечом к плечу. Косят огнем черномазых.
Это была одна из нескольких картинок в патриотическом духе, украшавших стены классных комнат в приготовительной школе, где учился Уиллис. Школа не особенно хорошая, хотя один из ее выпускников задолго до Уиллиса попал в Итон. Но очень патриотическая. Набор картинок отпечатался в мозгу майора лучше, чем все остальное, чему его учили в школе. «Атака бригады легкой кавалерии». Единственный англичанин, уцелевший в Кабуле, скачет к маленькому пограничному форту; из ран его течет кровь. Смерть адмирала Нельсона. Гордон в Хартуме. Зулусские импи[10] идут в атаку под Изанзлваной и падают, образуя горы окровавленных трупов. Для майора Уиллиса эти и остальные картинки набора олицетворяли все самое ценное в истории Великобритании и Британской империи.
Он вдруг почувствовал, что все замолчали, очнулся. Рэнделл в упор смотрел на него. Майор залепетал:
– Што? Што?
– Жду вашего ответа, майор.
– Да, да, разумеется…
В спальне зазвонил телефон – звонок показался таким пронзительным в тишине. Брайс дернулся, оглянулся, беспомощно посмотрел на Рэнделла. Тот кивнул, и Брайс вышел в спальню, подумал, закрыть дверь или нет, в конце концов оставил ее открытой. Все молчали. Рэнделл ждал, чуть склонив голову набок, с наигранным вниманием прислушиваясь к звукам в спальне.
– Да, да, Альберт, это мистер Брайс. – Голос хозяина квартиры был задыхающимся, испуганным.
«Грязная сволочь, – подумал майор Уиллис. – Своей тени боится». Он потянулся за бутылкой коньяку, стоявшей на низком столике, налил себе хорошую дозу укрепляющего.
– Как он выглядит? Высокий… А он… он говорит с ирландским акцентом? Нет, нет, конечно, нет…
Рэнделл прикрыл глаза, разыгрывая нетерпение, встал, прошел в спальню.
– Я поговорю с ним, – сказал он. – У телефона майор Кэннон, Альберт. В чем дело?
Он выслушал описание Шона Райена, рассказ о том, как он явился к Ахо. В другой комнате майор Уиллис был в это время на афганской границе и скакал сквозь град пуль к далекому форту. Рядом с ним, словно застыв, сидел Вайнинг, чувствуя, как в нем поднимается страх и дикий, почти истерический гнев и преобладает то одно, то другое; он смотрел на Робертсона, который находился в другом конце комнаты и слушал Рэнделла, почти пародируя то, как Рэнделл слушал Брайса. Но капитан не добивался, да и не мог добиться того эффекта, которого достигал Рэнделл: в его манере не было ни издевки, ни презрения. Бешеная собака этот Робертсон. Мозг Вайнинга не желал воспринимать того, что случилось, что случится, во что он оказался замешанным. Это люди? Убийцы. Он внимательно смотрел на покрытое бронзовым загаром пустое лицо Робертсона, на его черные, похожие на огромную гусеницу усы – нечто мерзкое и живое, слегка шевелившееся словно передвигалось над желтыми редкими зубами, пока Робертсон слушал и улыбался, погруженный в свои мысли.
– Где он сейчас? – спросил Рэнделл.
– Я велел за ним присмотреть, – с гордостью объявил Альберт. – Он в кафе рассиживает сейчас с черномазым парнишкой. Звать парнишку Уилфрид. Поди ирландец ему нежелательные вопросы задает, это уж точно. – Для Альберта самым ужасным преступлением, даже более ужасным, чем неуплата за квартиру, были нежелательные вопросы или ответы на них.
– Вот это очень интересно, – медленно произнес Рэнделл. – Очень. – Он улыбнулся Брайсу, желая в эту минуту, чтобы тот разделил улыбку и мысль, которая ее вызвала, потому что никто больше в комнате не мог так быстро отреагировать.
Брайс в ответ нервно скривил губы, хотел сесть на край постели, но не решился. Прилечь бы сейчас, выключить свет, полежать тихонечко в темноте.
– Минутку, Альберт, мне надо подумать. – Рэнделл не сводил глаз с Брайса, гипнотизируя его своими горящими глазами, улыбаясь. – Думаю, мы можем это использовать. Все складывается как надо. – Он отвернулся от Брайса к телефону. – Думаю, он пристает к мальчику, Альберт, я в этом уверен. Вы должны энергично показать, что не одобряете этого. У вас есть под рукой двое-трое ваших ребят? – Он лег на кровать, растянулся во весь рост, элегантно скрестил ноги в ботинках на атласном покрывале цвета слоновой кости. – Нет, собак не надо. Это может впоследствии усложнить дело. Действуйте так энергично, как вам нравится. Нет, окончательно вопрос, разумеется, решать не надо. Когда выразите свое неодобрение, отвезите его в дом тридцать семь по Портмен-роуд в его квартиру. Это прямо за Марбл-Арч. Ключи будут у него в кармане, там его и бросьте. Машина у вас есть? Если вдруг кто увидит, как вы заносите его в квартиру, облейте Райена виски. Но лучше бы вас не видели. Вам все понятно? Дом тридцать семь по Портмен-роуд. Прекрасно, приступайте, Альберт. О развитии событий докладывайте мистеру Брайсу. Он будет ждать вашего звонка.
10
Мальчишка внезапно замолчал, будто выговорился и не знал больше слов. Вид у него был испуганный; он искоса кинул взгляд на официантку, которая теперь стояла у титана, медленно и методично ковыряя спичкой в зубах.
– Давай дальше, – подсказал Шон.
Уилфрид покачал головой и боком стал выползать из-за стола.
– Я пойду. А то мать убьет: мне за братом надо присматривать.
Дверь кафе распахнулась – вошел Альберт в сопровождении двух подручных, которые помогали ему собирать арендную плату. Уилфрид увидел его, посерел от страха. Застыл на краю скамьи, глядя на Альберта; рот его скривился, медленно начал открываться. Мальчик готов был завопить от ужаса, хотя знал: вопить бесполезно. Альберт улыбнулся ему.
Шон увидел, как изменилось лицо Уилфрида, услышал, как открылась дверь.
– Вот он, – сказал Альберт.
Шон резко повернулся, напряг мышцы плеч, сразу же расслабился. Краем глаза он заметил: человек в глубине кафе встал, держась руками за тяжелую медную пряжку ремня. Двое парней за спиной Альберта напрочь загородили дверь.
– Что такое? – прошептала официантка. Посмотрела сначала на Альберта, потом на Шона. – Только не здесь.
– Что он делал с тобой? – Альберт схватил Уилфрида за шиворот, чуть приподнял и сильно ущипнул, продолжая улыбаться этакой добренькой улыбочкой, которая Уилфриду показалась страшнее злобы. Он не понимал и не пытался и догадаться, как мистер Альберт узнал, что он что-то рассказал. Просто мистер Альберт знает и теперь убьет его. Уилфрид открыл рот и в ужасе закричал, сцепив пальцы рук, похожих на птичьи лапы. – Эта сволочь сделала тебе больно? – спросил Альберт, и Уилфрид снова закричал, чувствуя, как толстые пальцы впились ему в шею, надавили на шейный позвонок. Альберт отпустил его и повернулся к Шону. – К маленьким мальчикам, значит, пристаешь? Я знаю, как с такими себя вести. – Он поманил троих подручных, не сводя глаз с Шона. – Ты у меня пожалеешь, что в Хониуэлл сунулся, мистер Сучий Потрох Райен.
Шон шагнул назад, пока не уперся спиной в стену, а правым коленом в край скамьи; длинный стол, придвинутый вплотную к стене, не позволял ему перешагнуть через скамейку справа. Двое обошли Альберта и двинулись к нему. Человек с медной пряжкой на ремне приближался вдоль дальней стороны стола.
Шон наклонился, схватил ближний конец скамьи, поднял ее. Двое парней, стоявших перед ним, на секунду присели, думая, что он попытается швырнуть ее в них. Вместо этого Шон бросился вперед, не выпуская скамьи, толкая ее перед собой, как створку дверей. Скамья ударила двух парней, отбросила их к мистеру Альберту. Шон почувствовал, что они закачались, стали заваливаться, и еще резче рванулся вперед. Парни упали, он швырнул на них скамью, прижав им руки и ноги. Мистер Альберт же отлетел назад, как пробка из бутылки, и врезался в стойку; огромный титан покачнулся, навис над ним, приподнялась крышка, словно раскрылись челюсти чудовищной хромированной акулы. Альберт прижался плечами к стойке, поднял лицо вверх, увидел, как падает круглый массивный титан, и кипящий водопад чая коричневой волной обрушился на него. Сорок пять литров кипящего чая хлынули стеной, от которой шел пар, – Альберта словно лизнул язык пламени, вырвавшийся из печной дверцы, сжигая волосы, разрывая кожу, вышибая глаза, заливаясь под одежду, в рот, так что крик ужаса превратился в бульканье; Альберт руками пытался защитить лицо, они покрылись до запястий пузырями, ожоги проникли до костей. Он извивался, дергался на полу, чай выливался из его одежды кислой дымящейся волной, словно коричневая лава.
Шон услышал крик, когда уже добежал до двери; крик прекратился, когда он открыл ее. Он оглянулся – Альберт извивался в агонии на полу – и в эту минуту увидел, что человек в ремне с тяжелой пряжкой летит на него через стол. Шон отшатнулся и потянул за собою дверь. Качнувшись назад, она саданула подручному Альберта по лицу – разбила ему лоб, нос, губы. Секунду тот стоял неподвижно, широко раскрыв глаза, – лишь по середине лба медленно расползалась огромная рваная рана. Потом упал на пол, кровь залила все его лицо.
Официантка в ужасе притаилась за стойкой; закрыв глаза руками, она не переставая стонала: «Нет, нет, нет». Уилфрид по-прежнему стоял там, где толстяк отпустил его, – огромные, не видящие от ужаса глаза, беззвучно шевелящиеся губы. Шон сделал шаг, и мальчишка словно очнулся, увидел лежавшего у его ног толстяка с багровым, как сырое мясо, лицом, с которого слезла кожа.
Уилфрид издал гортанный крик – скорее, тоненький всхлип страха и ужаса. Он посмотрел на Шона, попытался что-то сказать. Ноги у него задрожали, точно он куда-то бежал, хотя не двигался с места. Потом Уилфрид все-таки побежал, спотыкаясь и скользя на деревянном полу – ноги его в слишком больших ботинках разъезжались, как на роликовых коньках. Мальчишка выскочил за дверь и, плача от ужаса, сбежал по двум цементным ступенькам.
Двое, которых Шон придавил скамьей, все еще барахтались на полу, пытаясь освободиться. Один из них стал на четвереньки и широко раскрытыми глазами смотрел на дергающееся, извивающееся тело хозяина, не понимая и не осознавая, что произошло. Шон медленно приблизился к нему, как лунатик; рассудок его содрогался от отвращения и ужаса – что он наделал, какой вдруг учинил разгром. Шон увидел, как его нога поднялась, носок ботинка описал длинную плавную дугу, ударил стоявшего на четвереньках в висок – голова мотнулась в сторону, назад, руки оторвались от пола, парень упал. Шон посмотрел на него взглядом человека, который по ошибке чуть не убил животное.
– Боже мой! Не надо! – закричала официантка.
Второй парень, перепуганный, беспомощный, как жаба, стоя на карачках, смотрел на ногу Шона. И Шон, поняв, что ударит его, попытался сдержаться. Понял, что бьет из страха, а страшно ему было до тошноты. Он увидел лицо парня, белое от испуга, красные пятна на нездоровой коже. Размахнулся ногой, словно в жутком, отвратительном сне. Парень упал на бок, пополз было, но не смог из-за скамьи, все еще лежавшей на его икрах, – он был похож на жабу, придавленную куском дерева. Его рот скривился, он панически хрюкнул, лицо исказилось.