Этого и следовало ожидать. Государь продвигал своих. Он побаивался и не доверял русским. Но немцев на всю страну не напасешься. Даже на весь двор. Странно, но такое поведение не одобряли и ближайшие родственники царя. Вот и сейчас принц Георг говорил, явно смущаясь поступков Петра.
Как вышло, что наполовину русский государь хуже относился к соотечественникам, чем его дядя — голштинец с ног до головы — или, скажем, силезец врач Крузе, или потемкинские же приятели барон Розен и Остен-Сакен из Семеновского? Еще вчера пили вместе, а сегодня… новый император проложил между ними ясную черты. Ганс — не заходи в «Тычок». Иван — вали из дворцового караула.
— Я очень благодарен, Георг Карлович, — мягко произнес Потемкин. — Но, может быть, не стоило хлопотать? Лишний раз вызывать гнев государя?
— Поймите, Грегор, — принц с остервенением боднул головой воздух, — мне крайне неудобно за все, что сейчас происходит. В моем полку в том числе! — Он с силой захлопнул красную кожаную папку и в упор посмотрел на адъютанта. — Вы понимаете, чем все это может кончиться? Если государь заденет права императрицы, моей племянницы? Ведь за нее весь город. Все полки. И не в ней дело! Ее высылка или арест послужат только поводом ко всеобщему возмущению…
Принц осекся.
— Прошу вас, Грегор, это между нами. Положение очень серьезно.
Потемкин промолчал. Ему ли не знать о положении в полках. Город давно копил злобу и уже почти перестал ее скрывать. Чего опасался Георг? Уж, конечно, не возвращения в Германию. Гриц раз десять слышал, как шеф проклинал себя за приезд в Петербург. Потери денег? Да, пожалуй. Но сейчас даже не в них дело. Принц боялся немецких погромов. И, положа руку на сердце, имел для страха все основания. Молодой император своим неуемным пруссачеством сумел так взвинтить столичный гарнизон и даже простых жителей, что если пойдет дело…
Неужели без погромов не обойдется? Потемкин прекрасно понимал, что среди офицеров не так уж и много тех, кто решится в случае чего унимать расходившуюся солдатню. А он сам? «Всей душой сочувствовать перевороту и стать его первой жертвой — очень в моем вкусе». В пылу грабежа, уже преступив присягу, снесут голову — не посмотрят на звание. К чему тогда аксельбанты?
Гриц поморщился. И как его занесло в заговор? Добро Орловы, добро остальная гвардейская голытьба. Но он-то? Начальство к нему благоволит, карьерный рост на лицо. Обзавелся новыми связями, даже деньги стали водиться. Живи — радуйся.
Потемкин был уверен, что, если немного постарается, сумеет врасти в новое царствование. Слегка онемечиться, благо язык позволяет, войти в милость к новому государю. Кому, кому, а ему от Бога дано движение на верх. Но нет! Затесался в заговор и старательно трудится себе же на погибель. Даже если они выиграют, как еще сложится его жизнь? От добра добра не ищут. Имея синицу в руке…
Потемкин опустил щетку, которой чистил мундир, и чуть не заплакал. Погнался за журавлем! Надо было думать об имениях, о матери, о приданом для пяти сестер… А, пропади все пропадом! Зачем ему жизнь, в которой нет Като? Даже издалека, на белом коне. Или как сейчас — черной тенью в соборе.
Если Екатерину постригут в монастырь, он отправится ее спасать. Если вышлют в Германию, он нарушит присягу и сбежит офицером-наемником в любую из европейских армий, благо война все еще идет. Лишь бы быть рядом с ней. Ну не рядом, так хоть поблизости. Она его мать, она его сестра, она его Родина.
При этом чувство горечи не покидало юношу. Он все больше ревновал к Орлову, но не мог порвать с братьями, которых искренне любил.
* * *
С тех пор, как Алексей взялся за ум, в доме на Малой Морской стали появляться книги. Вольтер, Локк, Беккарий… Старинушка только радовался: хоть один из братьев выбьется в люди.
— Папенька был новгородским губернатором, — пояснял он Грицу. — И весьма об нашем образовании пекся, пока был жив. Мы, трое старших, я да Гришка с Алешкой, еще успели Сухопутный корпус кончить. А вот младшие — Федя и Володя, — он махнул рукой. — Денег нет да и протекции тоже. Спасибо, Федьку в полк пристроил. Да ведь тоже не в первые, в Измайловский. Много у отца было товарищей, однако теперь не видать покровительства.
Иван тяжело повздыхал и побрел на кухню.
— Сдает Старинушка, — бросил Алексей.
И правда, старший из Орлов и выглядел, и вел себя едва ли не как 40-летний видавший виды служака, тем временем как его братья… Да что там говорить — мальчишки. Рано приняв ответственность за дом и за младших, Иван как-то осел под тяжестью дел, и не отгуляв еще своей молодости, словно доживал век, стараясь все предусмотреть, все продумать за пятерых. От постоянного барахтанья в житейских мелочных он начал воспринимать окружающее с грустной понимающей усмешкой, чуть меланхолично и без особых надежд на будущее. Но лямку долга перед братьями тянул, хотя и покряхтывал.
— Хватит языком чесать. Федор, поди сюда, возьми тетради.
Федор, вздыхая, поплелся к Старинушке и опустился за не крашенный кухонный стол.
— Извольте, сударь, рассчитать требуемую толщину стены фортеции, чтобы ее не пробило 40-пудовое каменное ядро.
Младший из Орлов страдальчески сдвинул брови и принялся жевать перо.
— Зачем ты его мучаешь, Ваньша? — Вступился Григорий. — Где и для чего он будет стены укреплений рассчитывать? Нашел инженера!
— Не зуди, — наставительно произнес Иван. — Кто знает, как у вас, дураков, жизнь еще повернется. Ты-то ведь учился фортификации. И ничего, не помер. Почему же твой брат должен раздолбаем расти? Кстати, кто с Федькой географией занимается?
— Я не могу, — немедленно откликнулся со своей лежанки Григорий. — У меня важное рандеву на Невском. С дамой.
— Богатая хоть дама? — Осведомился Иван. — Эхе-хе. Если опять просадишь деньги на шлюху, я тебя с лестницы спущу.
Гришан закусил губу.
— Ладно, — продолжал Иван. — Алексей позанимается.
— С чего это я? — Взвился Алехан, так, словно его ужалили. — Вчера я, третьего дня — я! Я что нанялся курс по второму кругу проходить? Пусть Гриц с ним над картами кувыркается. Завели студента, так пусть хоть какая от него польза будет!
— Слушай, Гриц, голубчик, — Иван с надеждой уставился на Потемкина. — Поучи Федора географии. Ведь тебе раз плюнуть.
— Я чего, я не против, — кивнул бывший студент. — Только, может, он не захочет.
— Захочу, не захочу, им что? — Огрызнулся Федор. — Им лишь бы заставить меня долбить хоть что-нибудь.
Он явно не разделял тревог братьев о своем образовании, но к удивлению Потемкина учеником оказался способным и Африку с Америкой не путал, а кратчайший путь воображаемого торгового судна с лесом и парусиной из России в Англию проложил быстро, с учетом зимних штормов и возможностью сбыть часть товара через Архангельск.
— Жалко мы через Черное море не можем плавать, — сказал Алехан, заглядывая им через плечо. — Я люблю, когда тепло, но там турки.
— И татары, — вставил Потемкин. — Они никого к нам торговать не пускают. У французов весь Левант в руках, но они к нам плавать не хотят, опасаются разбойных нападений.
— Федя, как проливы называются?
— Какие проливы?
— Отделяющие Черное море от Средиземного, дубина, — пояснил Алексей. — Ну через которые мы не можем, а они не хотят?
— Босфор и Дарданеллы, — подсказал «ученику» Потемкин, он никак не мог избавиться от старой университетской привычки подсказывать.
— А интересно бы туда попасть, — мечтательно протянул Алексей. — Пальмы, негры, гречанки в паранджах…
— Ты все путаешь! — Возмутился Федор. — Пальмы и негры в Африке. А гречанки вовсе не в паранджах, они нашего исповедания.
— Разве? — Лениво отреагировал Алексей. — Ну все равно интересно. Жаль, мы там не будем.
— Не знаю, как вы, а я точно буду, — заявил Потемкин.
Оба собеседника в любопытством уставились на него.
— Чего таращитесь? — Пожал плечами Гриц. — Буду и все. Кто до государя Петра Алексеевича думал, что русские по Балтике будут разгуливать, как у себя дома? Теперь ничего, привыкли.
— Ну ты хватил, — рассмеялся Алексей. — Можно разве в две стороны руками тянуться. Кафтан порвешь!
— А можно стоять к врагу спиной и в другую сторону из ружья целиться? — Парировал Потемкин. — Можно татар каждую весну чуть не до Тулы допускать? Знаешь, чем они живут? — Он ткнул пальцем в карту. — Видишь точку? Здесь Кафа, город такой.
— Кафа! — Расхохотался Федька. — Смешное название. У нас капитан Измайлов так на камердинера кличет: эй, Ерошка, кафы мне черной, без сахару!
— Так вот в этой черной без сахару, — продолжал Потемкин, — самый крупный работорговый рынок на всем Средиземноморье. Смекаешь? Ни Египет, ни Турция не в счет — они только покупатели. Как думаешь, откуда невольники?
Алексей поскреб в затылке и не без некоторого колебания ответил:
— Должно наши?
— Должно, — зло кивнул Гриц. — Хохлы, поляки, жиды украинские тоже. Крым, как вымя у коровы. Сколько доить-то можно?
— Это верно, — согласился Алексей. — А ты откуда знаешь? — В его карих глазах сверкнуло недоверие. — Что-то у нас не больно об этом болтают.
— В Москве с кем только не наговоришься, — ответил Гриц. Дядя мой, президент Камер-коллегии, у него всяких гостей в доме было много. Он мне позволял слушать, что они рассказывали. Не позволял только перебивать и вопросы задавать. Боялся, как бы я по горячности не сболтнул лишнего. Так вот и сидел, в рот воды набравши, когда кричать хотелось.
— Криком горю не поможешь, — с неожиданной рассудительностью сказал Алехан. — А в голове держать следует. Надо же, а я ведь даже и не знал, что они еще к нам ходят, ну татары. Крым вечно вражествует, но это далеко где-то.
— Нам далеко, другим близко, — пожал плечами Гриц. — Земля у нас большая — везде свое горе. А ответ один получается. Либо ее по кускам раздать, либо грызться.
— Грызться, — хором сказали Алексей и Федор.
Глава 12
МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ БОМОН
Дом Петра Ивановича Шувалова на Итальянской набережной смотрелся в серые воды канала всеми своими 144 окнами. Его бирюзовая штукатурка потемнела от мокрого снега и обрела болотно-зеленый, как солдатская форма, цвет. На просторном крыльце под гнутой чугунной крышей зяб привратник в поношенной лисьей шубе — явно с барского плеча.
Шарль прогуливался по набережной, изучая возможность проникновения во дворец. Лобовой штурм был невозможен, как не без смешка сказал он утром Надин. Но в доме у него имелся союзник — сама Мавра Егоровна Шувалова, некогда очень благоволившая к чтице императрицы Лии де Бомон.
Шевалье не составило большого труда написать «от имени сестры» два письма с просьбой вернуть ей скромную шкатулку с эпистоляриями, оставленную при отъезде из России. Одно из них было обращено к самой Елисавет (ведь в Париже девица де Бомон не могла и предположить, что Господь призовет к себе ее благодетельницу). А другое, менее официальное — Мавре Егоровне, где экс-чтица поясняла, что переписка ее, сугубо частного содержания, была арестована злодеем Бестужевым, а потом по недоразумению перешла в архив Шувалова.
Накануне днем Шарль посетил графиню, чтоб передать ей письма сестры и маленькие подарки из Парижа: духи, лионский шелк блошиного оттенка, шляпки и безделушки для девиц Шуваловых. Живя после смерти Елисавет в тишине и скуке, Мавра Егоровна была в восторге от вестей из Франции и по достоинству оценила внимание парижских друзей. Она взялась уладить дело с эпистоляриями Лии и, если надо, убедить мужа отдать «никчемные бумажки» владелице.
— Но лучше… — графиня помялась, — я и вовсе Петру Ивановичу ни слова не скажу. Он ведь тоже у меня радетель о благе Отечества. Все иностранцы у него под подозрением.
Шарль делано повздыхал.
— Как же нам быть? Посоветуйте, ваше сиятельство. Ведь если ваш супруг так строг, то моей бедной сестре не видеть своих писем.
— Пустое, батюшка, — отмахнулась Мавра Егоровна. — Все ли ему надо знать? Подумаешь бумажки! Возьму, и дело с концом. Архив у него в беспорядке. Кабинет он не запирает. Кому в доме его писанина нужна? Я ведь и читаю с трудом… Только вот как нам эпистолярии Лии опознать?
— Это не должно вас беспокоить, — живо отозвался Шарль. — Я сундучок сестры хорошо помню. Только одна трудность: как на него взглянуть?
— Приходите завтра в шестом часу по полудни. Петр Иванович поедет к братьям играть в карты и вернется заполночь. Я скажусь больной и отпущу слуг, они будут в людской. А девки мои займутся музыкой. Никто нам не помешает…
На мгновение Шарлю показалась двусмысленность в последней фразе графини, и он скосил на собеседницу глаза, чтоб удостовериться, правильно ли ее понял. Резидент не имеет права не расслышать намек, даже если ему самому он мало приятен. Де Бомон был человеком без предрассудков и, если бы понадобилось, он оказал бы престарелой скучающей барыне маленькие услуги, чтоб получить большие выгоды. Но Мавра Егоровна таращилась на него невинным взглядом, и Шарль было решил, что графиня обещает ему помощь бескорыстно.
— Боже, как вы похожи на Лию! — Неожиданно протянула она. — Почти одно лицо. Руки, голос… Я представляю вас в ее наряде и…
Круглые совиные глаза графини подернулись туманом, а Шарль запоздало прозрел. Он вдруг ясно увидел покровительство и заботу Мавры Егоровны по отношению к Лии (к нему самому!) в совершенно ином свете. Де Бомон вспомнил мелкие подарки, подсказки и советы, позволившие ему когда-то удержаться на скользком полу царской комнаты. Все эти домашние варенья, пирожки и засахаренные фрукты, которыми графиня пичкала Лию с поистине плотоядным зверством. Как он тогда мог не догадаться? Мавра Егоровна была также равнодушна к мужчинам, как ее муж к женщинам. Ну и семейка! Когда-то она настойчиво зазывала нежную Лию на свою загородную мызу «посмотреть настоящую русскую баню». Бог его тогда упас. Он думал, от разоблачения. Выходило от ухаживания престарелой Мессалины с извращенными наклонностями.
— Сегодня вечером, ради вашего удовольствия, я надену женское, — со значением улыбнулся шевалье. Резидент должен быть покладист.
— У нас при дворе бывают такие маскарады, — почему-то очень взволнованно прошептала графиня.
— Мы устроим свой маленький маскарад…
Выйдя на улицу, Шарль подставил лицо ветру. Дождь со снегом не прекращался. В Лондоне он почти привык, что из-за туманов у него постоянно болит горло. Неизбежная дань сырой погоде. Здесь же, на самом пороге приполярных тундр, легким кашлем дело не обойдется. Он сляжет с лихорадкой, и его гроб утопят в неглубокой стылой жиже могилы.
* * *
К счастью, Надин на Литейном не оказалось. Шевалье устал от постоянного присутствия второго человека, и в полном одиночестве чувствовал себя гораздо лучше.
Шарль сел перед круглым туалетным зеркалом, вытряхнул на стол содержимое выдвижных ящичков и с упоением истинного художника стал превращать себя в даму. Если де Бомон и носил парики, то только ко двору. Частный визит требовал более камерного оформления. Собственные белокурые волосы, которые он отпускал ниже лопаток, позволяли многое. Изящный чепец с лентами, каскад тугих локонов из-под него. И вот уже лицо выглядит совершенно иначе: мягче, беззащитнее, трогательнее…
Главное не смотреть прямо и почаще потуплять взор. Ресницами Бог шевалье тоже не обделил, от них на веки ложились густые тени. Шарль несколько раз опустил глаза, бросил на себя в зеркало косой взгляд и остался доволен.
Он почти не пользовался красками. Разве только немного пудры на щеки, чтоб скрыть следы бритья. Да помада с легким золотистым блеском, как сейчас модно в Париже. Кстати, отвратительная на вкус. Но, красота требует жертв! В этом же де Бомон всегда уверял себя, выщипывая брови. Погружаясь в «мужское состояние», он намеренно запускал свою внешность: носил не завитые волосы, по три дня не прикасался к бритве, не следил за руками. Выныривая на поверхность, в женском облике, Шарль старался выглядеть подчеркнуто изящно.