Еще три года назад молодой князь Дашков, вырвавшийся из-под маменькиной, ой тяжелой, опеки, кутил себе с друзьями-приятелями по Петербургу и после пары-тройки скандальных похождений вошел в моду. Все дни, как один, казалось, наполнены солнцем. Когда он вспоминал это время, у него возникало ощущение бесконечной гульбы и смеха. До надрыва. До радостного звона в голове. Ощущение здоровья и молодой дури. Эх, славно!
По долгу службы Михаил Иванович бездельничал при дворе, всякий раз вызывая своим появлением на дежурстве радостный переполох в стайке фрейлин, тоже недавно покинувших душную заботу мамок и немедленно пустивших по ветру все их наставления. Устав возиться с малолетними неумехами, князь Дашков, наконец, остановил свой выбор на Марии Романовне Воронцовой. Она оказалась веселого нрава, никогда не ссорилась, не имела привычки ревновать, заразительно хохотала и умела казаться дурою. К тому же Мария Романовна с детства жила при дворе и на вопросы морали смотрела как на условность. Они славно проводили время, не обременяя друг друга. К сожалению, это не всех устраивало…
Раз, насвистывая, Михаил Иванович в новеньких погонах вице-полковника лейб-гусарского полка шел по залитому августовским нежарким солнцем коридору дворца. Деревянный паркет тепло сиял, в спине у князя была блаженная ломота. Ночью он не успел выспаться и мечтал, поскорее разделавшись с поручением, завалиться дома на чистое душистое белье, а к вечеру продрать глаза — и вся карусель по новой.
На встречу ему двигалась невысокая фигурка в простом легком платье, отделанном только кружевом. Они поравнялись.
— Доброе утро, Екатерина Романовна, — любезно улыбнулся ей князь.
Это была сестра его пассии. Гордячка и зануда.
Девушка ничего не ответила и, скроив презрительную гримасу, проскользнула мимо.
— Не учтиво с вашей стороны, сударыня, не отвечать на приветствия, — беззлобно заметил Михаил Иванович.
Младшая Воронцова обернулась.
— Для меня гнусно здороваться с таким человеком как вы, князь, — заявила она, прямо глядя ему в лицо.
От этого твердого взгляда из-под лобья Михаилу Ивановичу сделалось не по себе, хотя он ни в чем не был перед ней виноват.
— Со мной? — Не понял князь.
Воронцова вспыхнула.
— Если б я не была женщиной, я бы вызвала вас на дуэль! — Резко бросила она.
— Но помилуйте, сударыня, за что? — Поразился Дашков.
— Вы и правда настолько бесстыдны, что не понимаете меня? Или полагаете, что сделали честь нашему дому?
— Ах, вот что! — Михаил начал догадываться. — Посылаете на мою бедную голову громы и молнии за то, что я осмелился подарить вашей сестре немного радости? Так что ж тут дурного? Она, кажется, не плачет.
Екатерина Романовна не ожидала такой наглости.
— То, что вы называете радостями, у порядочных людей зовется бесчестьем! — Юная фрейлина была вся красна от негодования.
Дашков не знал смеяться ему или сердиться. Он впервые в жизни встречал такого отчаянного паладина дамской невинности.
— Сдается мне, — насмешливо сказал он, — Вы просто завидуете сестре, — и доверительно склонившись к ней, добавил почти шепотом. — Но ведь можно сделать и так, чтобы она завидовала вам. А, Екатерина Романовна?
Он был готов прыснуть со смеху при виде ее побелевшего от оскорбления лица. В этот момент в конце коридора возникла грузная фигура отца юной фурии, Романа Илларионовича.
— Папа! — крикнула маленькая Воронцова с наигранной веселостью. — Идите сюда скорее, князь Дашков делает мне предложение.
Вот тут уже пришлось бледнеть Михаилу Ивановичу. Тяжелая медвежья лапа генерал-аншефа легла ему на плечо.
— Ну что ж, князь, поздравляю, поздравляю, — рассеянно произнес он, — дело житейское. Хотя, — папаша мегеры почесал нос, — ума не приложу, что вы в ней нашли?
Роман Илларионович хлопнул растерянного вице-полковника по спине и поспешил дальше.
— Что? Что вы наделали? — пришел в себя Михаил. — Вы… вы… — он не позволил себе выругаться. — Вы, гадкая девчонка!
Не оборачиваясь на торжествующую Екатерину Романовну, Дашков поспешил прочь, слыша за спиной тонкий заливистый хохот.
Внизу крутой деревянной лестницы он неожиданно снова увидел Романа Илларионовича, задержанного беседой с вице-канцлером. Братья стояли в толпе придворных, ожидавших аудиенции. Оба заметили его и как-то сконфуженно заулыбались. Заметив Дашкова, вице-канцлер сделал ему знак подойти. Михаил едва подавил желание опрометью броситься назад. Внутренне сжавшись, он подошел к роскошному дяде своей «нареченной».
— Ну что ж, молодой человек, — значительно произнес Михаил Илларионович, окидывая недоверчивым взглядом рослую фигуру молодого князя. — Что ж, — повторил он, — рода вы хорошего и по праву можете искать руки моей племянницы. — Однако, сударь, — канцлер помахал громадным платком возле глаз. Поймите ж и нас… Ему плевать, — сановник указал на брата.
— Ну что ты, Миша! — Возмутился Роман Илларионович.
— Плевать, плевать, — подтвердил вице-канцлер, — А мне она как дочь, и я наисерьезнейшим образом обдумывать стану ваше предложение. — Он сморгнул. — Хотя вы и виноваты перед нашим домом, но, ежели взаимная склонность у вас с Екатериной явилась, я чинить препятствий не стану…
Князь Михаил Иванович хотел было что-то сказать, что-то возразить, но в этот момент двери распахнулись, и дежурный офицер сделал знак вице-канцлеру.
— Прошу прощения, господа, спешу к государыне. — Михаил Илларионович сдержанно улыбнулся брату, кивнул Дашкову и исчез в зияющем провале аудиенц-камеры.
Князь обернулся к отцу «невесты».
— Ваше сиятельство, я должен вам сказать… — но Роман Илларионович решительно замахал руками.
— Вы же слушали, князь, мне плевать, — насмешливо буркнул он. — Хоть женитесь-переженитесь все. Мне некогда, у меня полно дел. А с Катькой ты гляди построже. Она у нас девка не приведи Бог.
И он отправился по своим неотложным делам. Чем в Российской империи занимался генерал-аншеф и сенатор Роман Воронцов, не знал даже он сам, но в общем и целом мог поклясться, что дела идут бойко. На улице его ожидала карета, где уже битый час скучала смуглая распутница с оливковыми глазами.
— Парас, знаешь новость? Этот князь Дашков хочет Катю. Как можно хотеть мою чудовищную дочь?
* * *
Раздосадованный Михаил Иванович отправился домой. Он ненавидел вздорную девицу Воронцову, ему было неловко перед ее отцом, к тому же князь не знал, что теперь говорить Маше и как она его встретит? Наконец, Дашков откровенно побаивался вице-канцлера. Обстоятельства казались ему крайне неприятны, но в душе он все же смотрел на случившееся как на досадное недоразумение.
Но когда на следующий день Дашков столкнулся на лестнице внутренних покоев с фаворитом императрицы, и Шувалов, удивленно надломив брови, осведомился: «Что я слышу, Михаил Иванович? Так на какой Воронцовой вы женитесь? Неужели на этой маленькой колючке?» — Князь понял, что вчера сильно недооценил ситуацию.
— Откуда вы знаете, ваше сиятельство? — Запинаясь, спросил он.
— Помилуйте, весь двор об этом говорит, — отвечал озадаченный фаворит. — Вечор вице-канцлер был у государыни. Ее Величество очень рада за крестницу, она дала согласие на ваш брак и считает вас хорошей парой.
Голова у Михаила пошла кругом, и он, потеряв понятие о приличиях, сел прямо на ступеньки и истерически расхохотался.
— Что с вами, сударь? — Склонился над ним Шувалов.
Князь глянул в его участливое лицо и, поняв, что фаворит правда искренне испугался за него, произнес деревянными губами:
— Я не делал ей предложение. Это была ее ш-шутка.
Молодой вельможа побледнел и выпрямился.
— Боже мой. Какой ужас. Эти ее вечные выходки!
Будучи не первый год знаком с балованной императорской крестницей, Шувалов, видимо, отлично понимал, о какого рода «шутках» идет речь.
— Иван Иванович, — застонал князь, схватив фаворита за рукав. — Спасите меня.
Шувалов печально покачал головой.
— Я ничего не могу сделать. Ее Величество всей душой желает устроить судьбу Екатерины Романовны. Даже если я осмелюсь доложить о недоразумении, она скажет: «Значит Катя имела причины так пошутить. Не лишать же ее счастья», или «Следует наградить ее за бойкость». Решения своего она все равно не изменит, а если вы огласите случившееся, то лишь подвергнетесь всеобщему осмеянию. Поверьте мне, лучше жить под каблуком, чем быть этим каблуком раздавленным. У вас дорога либо под венец, либо в крепость.
Михаил Иванович закрыл лицо руками. Шувалов огляделся и, никого не заметив, опустился рядом с Дашковым.
— Ну что вы, право? Что же теперь поделаешь? На все царская воля. Не противьтесь своей судьбе. Народ правду говорит: стерпится — слюбится.
Плечи Михаила Ивановича затряслись.
* * *
Вице-канцлер позевывал, императрица предалась во власть музыки, Шувалов казался рассеян и поминутно хмурился. Утренний разговор с несчастным Дашковым оставил болезненный осадок у него в душе. Весь день он старательно гнал печальные мысли, Бог с ним, с Дашковым, о самом себе. Вдруг так накатит, и глаза смотрят в бумагу сквозь дрожащую горячую пленку — ничего не видно! А вечером изволь быть весел, остроумен, разговорчив. Хорошо хоть в катере темно — та же резь в глазах.
Сопровождая Ее Величество в итальянскую оперу, Иван Иванович столкнулся с юной девицей Воронцовой. Елисавет кивнула крестнице и проследовала дальше, а в ложе сказала ему:
— Что ж ты, Ваня? Ступай поздравь Катеньку, и от меня тоже. Она одна сидит, а мне бы с Михаилом Илларионовичем перемолвиться.
Шувалов едва сдержался, чтоб не поморщиться, и, изобразив на лице крайнее удовольствие, вышел.
Ложа Воронцовых, где одиноко восседала Екатерина Романовна, располагалась рядом. Иван молча вошел и остановился у стены.
— Добрый вечер, граф, — рассеянно кивнула ему девушка. — Вас, кажется, выгнали для решения важных государственных дел?
«Дрянь», — подумал Шувалов.
— Все государственные дела, сударыня, — с ледяной улыбкой произнес он, — Решаются не в опере, а в будуаре, но временами стоит создавать у таких людей, как ваш дядя, иллюзию собственного веса.
— Вы с порога взялись говорить колкости?
— Помилуй Бог! — Сиятельная улыбка намертво приклеилась к лицу фаворита. — Просто я не люблю оставлять чужие колкости без ответа.
— В таком случае своим двоюродным братьям вы, вероятно, сумели ответить еще пять лет назад?
В голосе Воронцовой зазвучали торжествующие нотки. Она таки сумела задеть его.
Иван Иванович не вспыхнул и не побледнел. Он откинулся к стене и, смерив девушку коротким презрительным взглядом, тихо, но внятно сказал:
— А вы на удивление неприятный человек, Екатерина Романовна, если уже к 15 годам научились не замечать в других людей. Что за наслаждение, я не понимаю, топтать того, кто не может вам ответить? Я говорю о Дашкове. И знаете что? — Фаворит прищурился. — Вы не будите счастливы.
— А вы… Вы счастливы? — прошептала она, до белизны в пальцах стиснув подлокотники кресла.
Иван Иванович печально усмехнулся.
— Мне помешала слабость. А вам, — он помедлил, — помешает неверно понимаемая сила.
— Слабость — порок. — ехидно заметила Екатерина Романовна.
— Может быть. — Шувалов серьезно смотрел на нее. — Я был послан поздравить вас. Но, видит Бог, язык не поворачивается.
Он раздраженно толкнул дверь и, промакнув лавандовым платком мокрый лоб, явился в ложе ее величества, как всегда улыбаясь.
— Ваня, что ж ты так долго? Мы с Михаилом Илларионовичем уже не знали об чем беседовать, — весело сообщила ему Елизавета Петровна. — Решено, едем ужинать к канцлеру. Я тоже хочу поздравить жениха и невесту.
«Снова здорова», — подумал Иван Иванович.
* * *
Бедный Дашков страдал собственным присутствием в доме Воронцова. Шумная кампания нагрянула в 12-м часу. Императрица была весела и снисходительна, Иван Иванович бледен, вице-канцлер значителен, Екатерина Романовна зло косила глазами.
Елизавета Петровна вызвала его и «невесту» в соседнюю комнату и, взяв Михаила Ивановича пальцами за подбородок, ласково сказала:
— Ну-ну, не дичитесь, дети. Я знаю вашу тайну. Шустер, князь. И ты, Катя, не смущайся. Хорош твой жених. Всем взял: и ноги не кривые, и глаза не косые. Крепких детишек тебе сделает, добрые будут офицеры.
У Михаила уже начала деревенеть шея и затекать руки от стояния навытяжку, а императрица все не отпускала его подбородок, будто сожалея о чем-то.
— Я велю Бутурлину дать вам отпуск на шесть месяцев. — сказала она. — Счастливы, дети? Ну-ну, вижу, что счастливы.
Елисавет разжала пальцы и обернулась к Екатерине Романовне.
— Вы так взволнованы, дитя мое. Успокойтесь. А то, подумают, что я вас бранила.
Когда императрица вышла, девушка подняла на Дашкова растерянный взгляд и виновато сказала:
— Я не знала, князь, что дело зайдет так далеко.
— Вам надобно выбирать шутки, сударыня. — устало ответил он.
Участь Михаила Ивановича была решена. Он отъехал в Москву к матери просить благословения и с тяжелым сердцем вернулся за невестой. Дашков сделался мужем нелюбимой, язвительной и чересчур умной женщины.
Еще перед свадьбой князь понял, что она не по злобе, а по детской безалаберности ляпнула тогда то, что ляпнула, и теперь сама стыдилась перед ним своего поступка. Михаил Иванович имел доброе свойство привыкать и смиряться с любыми обстоятельствами. К Екатерине Романовне он тоже привык и, видя искреннее, хотя и тщательно скрываемое раскаяние, простил дурочку, о чем честно сообщил ей как-то вечером.
Она была вне себя от радости.
— Вот вам, князь, моя рука и будемте друзьями.
Это примирение, выраженное так нелепо, тронуло его. К тому же за месяц совместных неприятностей он успел заметить, что характер у его будущей жены прямой и сильный. Как раз такой, какой хотел бы, но не имел он сам.
Впрочем, венцом всех неурядиц стала брачная ночь. Недели за две до свадьбы Екатерина Романовна вдруг опять начала с трудом переносить суженного. И Михаил Иванович понял: бедная девочка панически боится грядущей близости с человеком совсем ей не милым.
Накануне венчания привезли из дворца дивную диадему-гирлянду, бриллиантовый букет на корсаж свадебного платья и пару серег в виде цветов. Все, кто сидел за столом, затаили дыхание. Но Екатерина Романовна при виде драгоценного подарка милостивой крестной вдруг залилась слезами и опрометью выбежала из столовой.
Свадьба прошла как один взмах ресниц. Михаил не помнил, как держал свечу, как ехали домой, садились за столы…
Часов в десять гости отпустили молодых. У порога их осыпали пшеном. В спальне душно пахло хмелем. Екатерина Романовна, враждебно нахмурившись, стояла посреди комнаты, явно не намеренная без боя исполнять супружеский долг.
— Петуха зарезали? — мрачно осведомился князь.
— А? — Не поняла она. — Какого петуха?
«Черт, — выругался про себя Дашков. — Дурацкий обычай! Петр Алексеевич, блаженной памяти, натащил всякого дерьма…» В столице свято соблюдался старый шведский ритуал, по которому молодые придворные на следующий день после свадьбы посылали государю свою простынь в серебряном ларце. В Москве этого не было. Проворные маменьки всегда умели подстраховать дочек склянкой петушиной крови под подушкой. В остальном надеясь, что молодые сами придут к согласию не открывать бесчестья жены, ради сохранения чести мужа.
Но о хладнокровной злючке Воронцовой, за версту отпугивавшей мужчин, никто не позаботился. Зачем? Она чиста как горная вершина! Пятна и так будут.
— Я не насильник, сударыня. — Михаил Иванович подошел к кровати, оперся на нее коленом, подтянул рукав и, достав из кармана перочинный нож, хладнокровно полоснул себя чуть выше запястья. Кровь густо закапала на душистую белую простыню.
— Не многовато? — озабоченно спросил он и припал губами к ранке. Правой рукой князь стал судорожно рыться в кармане, ища платок.