Я не помню точно, в чём заключался сюжет «Попроси папу», но смело могу утверждать, что он оказался вполне доступен моему пониманию, несмотря на отсутствие Сирила. Сначала я был в недоумении. Я имею в виду, Сирил не только десятки раз читал мне свою роль, но и беспрерывно говорил о том, что следует и чего не следует делать, и, должно быть, у меня в черепушке засела мысль, что он — душа пьесы, а остальные исполнители просто вынуждены выходить на сцену, когда он с неё уходит. Я ждал появления Сирила не менее получаса и вдруг понял, что он присутствовал на сцене с первой минуты. По правде говоря, я просто не узнал его в расфранчённом уроде, который прислонился к кадке с пальмой и старался с умным видом слушать, как героиня поёт о Вечной Любви, уж не помню что. После второго куплета он принялся отплясывать вокруг неё вместе с дюжиной точно так же одетых уродов. Тягостное зрелище для того, кто видел своим внутренним взором тётю Агату, точившую нож, и старикана Бассингтон-Бассингтона с охотничьим хлыстом в руке.
Танец закончился, и Сирил с своими дружками упорхнули за кулисы. В эту минуту рядом со мной послышался голос.
— Папка!
Старикан Блуменфилд хлопнул в ладоши, и герой, сотрясавший воздух очередной руладой, мгновенно заткнулся. Я прищурился, всматриваясь в темноту. Так и есть, это был не кто иной, как маленький веснушчатый друг Дживза! Он стоял в проходе, засунув руки в карманы, с таким видом, будто театр принадлежал ему одному. В зале воцарилось молчание; присутствующие почтительно ожидали дальнейшего развития событий.
— Папка, — повторил ребёнок, — этот номер не пойдёт.
Блуменфилд-старший расплылся в улыбке.
— Тебе он не понравился, мой мальчик?
— Меня от него мутит.
— Ты абсолютно прав.
— Здесь нужно что-нибудь похлеще. Чтоб было позабористей.
— Совершенно верно, мой мальчик. Так и запишем. Ладно, можете продолжать.
Я повернулся к Джорджу, который что-то невнятно бормотал себе под нос.
— Послушай, Джордж, старина, кто этот мальчик?
Старина Джордж глухо застонал, словно у него разболелся зуб.
— Сын Блуменфилда. Я понятия не имел, что он сюда проник. Теперь начнётся!
— Он всегда так себя ведёт?
— Всегда.
— Но почему старикан его слушает?
— Этого никто не знает. Может, тут дело в отцовской любви, а может, Блуменфилд считает, что сын приносит ему удачу. Лично мне кажется, старик убеждён, что ума у мальчика не больше, чем у среднего зрителя, и поэтому пьеса, которая понравится ребёнку, не сможет не произвести впечатления на публику. Соответственно, то, что ему не понравится, никто не пойдёт смотреть. Этот мальчик — чума, проказа и отрава. Его следовало удушить при рождении!
Репетиция продолжалась. Герой допел свою арию. Затем произошла перепалка между режиссёром и Голосом по имени Билл, который гремел откуда-то сверху. Потом на сцене вновь началась толкотня, и, наконец, настало время выхода Сирила.
Я так и не разобрался до конца, в чём заключался сюжет, но помню, что Сирил был каким-то английским лордом, приехавшим в Америку по определённым причинам. До сих пор он произнёс всего две фразы: «Эй, послушайте!» и «Да, клянусь своими поджилками!», но так как я много раз слышал его роль, я знал, что скоро он начнёт заливаться соловьём. Откинувшись на спинку кресла, я приготовился слушать.
Он стал заливаться соловьём минут через пять. К этому времени страсти разгорелись. Голос и режиссёр разругались в пух и прах по поводу какого-то прожектора. А как только они немного угомонились, цветочный горшок упал с подоконника, чуть было не отправив героя в больницу. Короче, когда Сирил, стоявший как столб у пальмы, выбежал на середину сцены, чтобы оживить представление, атмосфера накалилась до предела. Героиня что-то говорила — забыл, что именно, — а певцы хора во главе с Сирилом беспокойно топтались на месте — так всегда бывает перед исполнением номера.
Первая фраза Сирила была: «Эй, послушайте, знаете ли, вы не смеете так со мной говорить, знаете ли!», и, по-моему, он заставил свою гортань работать с энергией и je ne sais quoi. Но, разрази меня гром, прежде чем героиня успела ему возразить, наш маленький веснушчатый друг вновь решил высказать протест.
— Папка!
— Да, мой мальчик?
— Этот тип никуда не годится.
— Какой тип, мой мальчик?
— С лицом как у дохлой рыбины.
— Но у них у всех лица как у дохлых рыбин, мой мальчик.
Казалось, ребёнок понял справедливость сделанного ему замечания. Он высказался более опредёленно.
— Этот урод.
— Какой урод? В середине? — спросил старикан, указывая на Сирила пальцем.
— Угу. Дрянной актёришко.
— Я тоже так считаю.
— Зануда!
— Ты абсолютно прав, мой мальчик. Я давно за ним наблюдаю.
Когда разговор отца с сыном закончился, Сирил, до сих пор стоявший с отвисшей нижней челюстью, встрепенулся. Даже с заднего ряда, где я сидел, было видно, что уязвлённая гордость Бассингтон-Бассингтонов приготовилась к битве. Сначала у Сирила покраснели уши, затем нос, потом щёки, и через четверть минуты он стал похож на спелый помидор.
— Какого хрена вы имеете в виду?
— Какого хрена вы имеете в виду? — проревел Блуменфилд. — Не смейте кричать со сцены!
— У меня руки чешутся отделать этого маленького негодяя!
— Что?!
— Руки чешутся!
Старикан раздулся как мыльный пузырь и стал похож на воздушный шарик.
— Я вам, мистер!!! Как вас там!!!
— Я Бассингтон-Бассингтон, а добрые славные Бассингтон-Бассингтоны… я хочу сказать, Бассингтон-Бассингтоны не привыкли…
Блуменфилд в нескольких словах выразил своё мнение о Бассингтон-Бассингтонах и о том, к чему они не привыкли. Его сочную, яркую речь сбежалась послушать вся труппа. Счастливые лица выглядывали из-за кулис и кадок с пальмами.
— Ты не должен халтурить, когда работаешь на моего папку, — заявил веснушчатый ребёнок, укоризненно качая головой.
— Нос у тебя не дорос командовать! — запинаясь, выкрикнул Сирил.
— Что такое? — рявкнул старикан. — Вы знаете, что этот мальчик — мой сын?
— Да, — ответил Сирил, — и я сочувствую вам обоим.
— Вы уволены! — гаркнул Блуменфилд, раздуваясь до непомерной величины. — Вон из моего театра!
* * *
На следующее утро, около половины десятого, когда я выпил чашку живительной влаги, Дживз вплыл в мою спальню и сообщил, что Сирил ожидает меня в гостиной.
— Как он выглядит, Дживз?
— Сэр?
— Как выглядит мистер Бассингтон-Бассингтон?
— Вряд ли я могу осмелиться, сэр, критиковать специфические особенности, присущие лицам ваших друзей.
— Я не об этом. Я имею в виду, он не выглядит недовольным, раздражённым, ну, в общем, сам понимаешь?
— По нему незаметно, сэр. В его поведении нет ничего необычного.
— Странно.
— Сэр?
— Нет, ничего. Пусть войдёт.
Должен признаться, я ожидал, что на Сириле отразятся события вчерашней битвы. Я думал увидеть страдальца с разбитой душой, так сказать, и трепещущим взором. Но Сирил не потерял своей жизнерадостности.
— Привет, Вустер, старичок!
— Салют!
— Я зашёл попрощаться.
— Попрощаться?
— Да. Через час отбываю в Вашингтон. — Он уселся на кровать. — Я пораскинул мозгами и решил, что поступлю нечестно с добрым, славным папаном, если стану актёром и всё такое. Как вы думаете?
— Я с вами полностью согласен.
— Я хочу сказать, он послал меня сюда расширить мой добрый, славный кругозор, и прочее, и прочее, знаете ли, и будет жутко страдать, если я плюну на его напутствие и пойду на сцену. Не знаю, понимаете ли вы меня, но я имею в виду, тут дело в совести.
— А разве в театре без вас смогут обойтись?
— О, я всё уладил. Я объяснил обстоятельства дела Блуменфилду-старшему, и он отнёсся ко мне с пониманием. Само собой, ему жаль меня терять — он сказал, что не представляет, как найти мне замену, и всё такое, — но в конце концов, хоть я и поставил его в безвыходное положение, мне кажется, я поступил правильно, отказавшись от роли. А вы как считаете?
— О, безусловно.
— Не сомневался, что вы со мной согласитесь. Ну, мне пора. Очень рад был с вами познакомиться, и прочее, и прочее. Пока-пока!
— До свидания.
Он ушёл, наврав мне с три короба и ни разу не покраснев. Сквозь его невинные голубые глаза можно было видеть противоположную стенку. Я нажал на кнопку звонка. Я много о чём успел передумать, и мне казалось, я узрел свет истины.
— Дживз!
— Сэр?
— Это ты подговорил веснушчатого ребёнка раздразнить мистера Бассингтон-Бассингтона?
— Сэр?
— О, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Ведь это ты сказал мальчику, чтобы он попросил отца выгнать мистера Бассингтон-Бассингтона из театра?
— Я никогда не осмелился бы позволить себе такую вольность, сэр. — Он начал раскладывать мою одежду. — Вполне возможно, молодой господин Блуменфилд понял из нашего с ним разговора, что я не считаю сцену подходящим поприщем для мистера Бассингтон-Бассингтона.
— Послушай, Дживз, ты просто чудо!
— Всегда к вашим услугам, сэр.
— Я жутко тебе признателен. Тётя Агата съела бы меня живьём, если б ты не помешал ему стать актёром.
— Весьма вероятно, сэр. Я приготовил вам синий костюм с красной искрой. Надеюсь, вы останетесь довольны, сэр.
* * *
Чудно, но я оделся, позавтракал и вышел на лестничную площадку, прежде чем вспомнил, что собирался отблагодарить Дживза за спортивный дух, который он проявил в деле придурка Сирила. Поверьте, у меня болело сердце, но я твёрдо решил уступить достойному малому и позволить шикарным лиловым носкам раз и навсегда уйти из моей жизни. В конце концов, надо уметь приносить жертвы. Я только собрался вернуться в квартиру и сообщить ему радостную весть, как подошёл лифт, и я подумал, что вознагражу Дживза после того, как приду домой.
Негр— лифтёр посмотрел на меня с преданностью и обожанием.
— Спаси вас бог, сэр, за вашу доброту, — сказал он.
— А? Что?
— Мистер Дживз отдал мне ваши носки, как вы велели. Спаси вас бог, сэр!
Я опустил глаза. Ноги у негра были лиловые. По-моему, я ещё не встречал ни одного лифтёра, одетого так шикарно.
— Э-э-э… Гм-м-м… Не за что! Носите на здоровье! Рад, что вам нравится! — промямлил я.
Ну, я хочу сказать, что? Вот так-то!
ГЛАВА 11. Товарищ Бинго
Эта история началась в Гайд-парке — у Мраморной арки, где самые разные диковинные типы собираются по воскресеньям, залезают на ящики из-под мыла и произносят речи. Меня вы тут не часто встретите, но так случилось, что в первое воскресенье после возвращения в добрую старую метрополию мне необходимо было нанести визит одному приятелю на Манчестерской площади, и, решив прогуляться, чтобы не прийти на свидание слишком рано, я забрёл именно в то место, о котором говорил.
Хотя Империя уже не та, что была раньше, я всегда думаю, что Гайд-парк по воскресеньям — это душа Лондона. Я хочу сказать, попав туда, ссыльный чувствует, что наконец-то вернулся домой. Так что после вынужденного пребывания в Нью-Йорке я стоял в Гайд-парке, жадно впитывая его атмосферу. Мне даже нравились чудаки на ящиках, потому что я понимал, что наконец-то очутился у себя на родине.
На почтительном расстоянии справа от меня парни в цилиндрах слушали миссионера; слева довольно энергично выступал атеист, говоривший не совсем внятно из-за отсутствия зубов; передо мной стояла группа мыслителей со знаменем, на котором было написано: «Герольды Красной Зари». Один из герольдов, бородатый тип в мятой шляпе и твидовом костюме, распространялся о Праздных Богачах так красочно, что я остановился послушать. Примерно через минуту я услышал над своим ухом чей-то голос:
— Мистер Вустер, если не ошибаюсь?
Полный, невысокий мужчина. Сначала я не сообразил, кто он такой, потом до меня дошло. Дядя Бинго Литтла, который пригласил меня на ленч, когда малыш Бинго влюбился в официантку из забегаловки. Неудивительно, что я не узнал его с первого взгляда. Когда я видел Литтла-старшего в последний раз, он был обрюзгшим стариком, севшим за стол в домашних тапочках и халате; сейчас передо мной стоял самый настоящий франт. Цилиндр, визитка и сверхмодные брюки с голубыми штрипками сверкали и переливались на солнце. Короче, он был одет с иголочки.
— О, здравствуйте! — сказал я. — Набираетесь сил?
— Я прекрасно себя чувствую, благодарю вас. А вы?
— На все сто. Только что вернулся из Америки.
— Ах! Собирали материал для одного из ваших восхитительных романов?
— Что? — Я не сразу сообразил, о чём он говорит. Затем я вспомнил историю с Рози М. Бэнкс.
— О, нет. Просто решил на время поменять образ жизни. Вы давно не видели Бинго? — торопливо спросил я, меняя тему разговора, чтобы не обсуждать с ним моей литературной деятельности.
— Бинго?
— Вашего племянника.
— А, Ричарда. Да, довольно давно. После моей женитьбы наши отношения стали весьма прохладными.
— Очень жаль. Значит, вы женились, что? Как поживает миссис Литтл?
— Моя жена в прекрасном здравии. Но… гм-м-м… она не миссис Литтл. Со времени нашей последней встречи великодушный суверен милостиво пожаловал мне звание пэра. После опубликования Списка Награждений я стал лордом Биттлшэмом.
— Прах меня побери! Правда? Примите мои самые искренние поздравления! Так держать, что? Лорд Биттлшэм? — переспросил я. — Так это вы владелец лошади Океанский Бриз?
— Да. Женитьба во многих отношениях расширила поле моей деятельности. Моя жена интересуется скачками, и теперь я содержу небольшие конюшни. Насколько я понимаю, Океанскому Бризу отдают предпочтение — по-моему, это так называется — на скачках в Гудвуде, поместье герцога Ричмондского в Суссексе.
— Гудвудский кубок! Совершенно верно! Я готов продать последнюю рубашку и все деньги поставить на Океанский Бриз!
— Вот как? Надеюсь, животное оправдает ваши ожидания. Сам я в этом ничего не понимаю, но жена говорит, знатоки считают мою лошадь — если я не перепутал термин — «верняком».
В этот момент я обратил внимание, что толпа притихла и с любопытством на нас смотрит, а бородатый парень на ящике тыкает пальцем в нашем направлении.
— Да, посмотрите на них! Посмотрите внимательно! — вопил бородач, заглушая голос атеиста и тем более невнятное бормотание миссионера. — Вы видите перед собой типичных представителей класса, который веками угнетал несчастных бедняков! Лентяи! Бездельники! Взгляните на тощего верзилу с маской вместо лица! Работал ли он честно хоть один день за всю свою жизнь? Нет! Вор, пустомеля и кровопийца! Могу поспорить, он не расплатился с портным за свои брюки!
По— моему, он перешёл на личности, и, должен признаться, мне это не понравилось. Однако у лорда Биттлшэма вид был довольный.
— Эти ребята обладают даром чётко выражать свои мысли. — Он ухмыльнулся.
— За словом в карман не полезут.
— Не забудьте о толстяке! — продолжал бородач. — Не обойдите его своим вниманием. Знаете, кто он такой? Лорд Биттлшэм! На свете найдётся мало людей хуже, чем он. Как вы думаете, чем он занимается с утра до вечера? Обжирается! Его бог — его желудок, и он непрестанно приносит ему жертвоприношения в виде пищи. Если б вы сейчас вспороли ему брюхо, из него вывалилось бы столько еды, что хватило бы десяти рабочим семьям на неделю!
— А знаете, метко сказано, — заметил я, но старикан, видимо, был лишён чувства юмора. Он покраснел как варёный рак и запыхтел как кипящий чайник.
— Пойдёмте отсюда, мистер Вустер, — сказал он. — Я не из тех, кто выступает против свободы слова, но я отказываюсь выслушивать вульгарную брань в свой адрес.
Мы не спеша тронулись в путь, а бородач продолжал выкрикивать гнусные оскорбления нам вслед. Жутко неприятно.
На следующий день я ненадолго забежал в клуб и неожиданно увидел в курительной комнате Бинго.
— Привет, старина! — воскликнул я, искренне обрадовавшись встрече. — Как жизнь?