Выбегаю на перрон и как раз застаю там антверпенский поезд. Я впрыгиваю на подножку и в мгновение ока просачиваюсь в пустое купе. Захлопнув дверь, выворачиваю наизнанку свой двусторонний плащ, вытаскиваю приготовленную заранее типично бельгийскую кепку и натягиваю ее по самые уши.
Однако, старик Паркингc — крутой шеф, забавно же он экипирует своих агентов! Но надо отдать ему должное — изменив подобным образом свой внешний вид, я уже и в мыслях величаю себя Ришаром Дюпоном, уроженцем Брабанта.
На полустанке спрыгиваю со своего поезда и пересаживаюсь на скорый до Брюсселя. Выбираю головной вагон, так как именно с него и начинают контролеры, и именно там их легче всего провести.
У меня издавна заготовлен особый прием на случай путешествия зайцем. Нет, поймите меня правильно, во мне говорит не скупость, или, больше того, лень — просто засвечиваться еще в одной кассе явно непредусмотрительно.
Что же до моего трюка, то он весьма прост: на перегоне я встаю в коридоре вагона, лучше — в самой его середине. Когда контролер добирается до меня, протягиваю уже руку к портфелю, но, спохватившись, с извиняющейся улыбкой мямлю:
— Ох, что же я это — они у жены…
Этот козел чапает дальше в надежде нарыть мои билеты. Дождавшись, пока он влезет в ближайшее купе, несусь через весь поезд до последнего вагона, что дает мне известный запас времени. Схожу на первой же станции, и, обежав поезд по перрону, поднимаюсь в первый вагон — а контролера уже и след простыл! И не было еще ни разу, чтобы эти олухи не поймались.
Так и есть, моя уловка удается на все сто. И при выходе с брюссельского вокзала дю Миди я гордо кладу в руку служащему билет до Антверпена.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 9
Паркингс заранее известил о моем прибытии шефа брюссельской организации, и тот совсем не удивился, когда, ввалившись в его мебельный магазинчик, я выпалил:
— Лифт можно отослать!
Он порывисто протянул мне руку:
— Рад познакомиться с вами, комиссар, давно наслышан о ваших подвигах.
Небрежно махнув рукой — жест этот был преисполнен пленительной скромности, — я вслед за хозяином вошел в подсобку.
Лавчонка, надо сказать, у него не из мелких и просто трещит от набитого барахла: гарнитуров для столовых и спален, диванов, шкафов — словом, всего, чем должна быть забита контора по обустройству человечьей норы.
Хозяина зовут Буржуа. В нем течет французская кровь друга его отца, лет ему уже под сорок, он спокоен, но энергичен. Паркингс похвально отзывался о нем — Буржуа сразу просек, что в его команде наблюдаются утечки информации, и живо свистнул в Лондон.
— Надеюсь, предатель будет найден, — сказал он, откупоривая бутылку шампанского.
— Сделаю все от меня зависящее!
Я вкратце описываю перипетии своего первого дня на бельгийской земле.
— Слаак убит! — восклицает хозяин.
— Как кролик! Я не знаю, конечно, может, это дух д'Артаньяна нанес удар, но я никогда еще не видал людей, укокошенных шпагой.
Я глотнул шампанского.
— Видимо, труп нашли раньше, нежели я предполагал: ребятишки шустро взялись за дело, я же, как последний болван, остановился на ночь в Остенде прямо около конечной остановки трамваев. Ясное дело, легавые с этого отеля и начали… Короче, из этого дельца я выпутался, но посуды побито немало, и, сдается, мои приметы сейчас быстро разлетаются по стране. Может случиться масса неприятностей, если я не буду приглядывать за собственной шкурой.
— Может, вам лучше вернуться в Англию? — предлагает Буржуа. — С трудом могу себе представить, как вы будете работать под колпаком у полиции, это слишком неосторожно.
В принципе, я с ним согласен, но…
— Послушайте, дорогой друг, Сан-Антонио пока еще ни разу не делал в штаны. Меня послали сюда приструнить ваших молодчиков, тянущих на себя одеяло, и я это сделаю. Не опасайтесь ничего, мое присутствие здесь не повредит ни вам, ни вашим сотрудникам. Я сейчас выйду отсюда, и больше вы меня не увидите. Единственное, что мне потребуется, так это отослать письмо в Лондон, да еще, пожалуй, список ваших людей с их адресами.
Он смутился и затем довольно сухо заметил:
— Если вы думаете, что я переживаю за себя, то глубоко ошибаетесь, комиссар. Когда человек решил заняться теми вещами, какими занимаюсь сейчас я, он уже не заботится о собственной безопасности. Просто на мне немалая ответственность, и я не могу пустить все на самотек…
— Ну, дружище, — прервал я, похлопывая его по плечу, — вижу, в нас столкнулись два бузотера! Что вы, Буржуа, вы мне крайне симпатичны, и я думаю, мы славно обтяпаем это дельце.
— Надеюсь, у вас достаточно тренированная память, чтобы запомнить семь имен с адресами? — спрашивает Буржуа, уже в который раз наполняя мой бокал. — Я не могу вам их написать, это слишком рискованно.
— О чем разговор!
И он выдает мне перечень своих сотрудников: пятеро мужчин, две женщины, все из Брюсселя. Когда Буржуа собирается перейти к детальным характеристикам, перебиваю его:
— В этом нет необходимости, — постараюсь составить о них представление сам.
— Что ж, — согласился он, — так, наверное, будет даже лучше.
— А скажите, есть возможность отпечатать пару фотоснимков?
— Разумеется!
Сделав мне знак, он подходит к огромному старому шкафу; распахнув дверцы, Буржуа, к моему великому удивлению, шагает внутрь и дергает за какую-то веревочку.
Задняя стенка отъезжает в сторону, открывая взору маленькую — ни окон, ни дверей — комнатенку. Не в силах сдержать восхищенного возгласа, я приподымаю кепку — лучше тайника не сыскать! Кто из гансов заподозрит, что какая-то рухлядь в этом хаосе может скрывать секретную дверь?
Я тоже захожу в шкаф, потом в комнату, и за нами все встает на место.
— Примите мои поздравления! Ваша каморка в полном порядке.
— На случай опасности она полностью в вашем распоряжении.
В комнате я разглядел радиопередатчик, фотоувеличитель и другие фотопринадлежности. Отдаю Буржуа аппарат и уже через пару минут восхищаюсь той ловкостью, с которой он работает.
— Не думаю, что это будет очень хорошо, — бросаю я ему, — свет был так себе…
Он не отвечает. В свете красной лампы он заряжает пленку в бачок с проявителем, а проявив ее, высушивает и укрепляет в увеличителе.
Жду, пока фотография будет готова. Хорошо, если на ней можно будет хоть что-нибудь разобрать и установить личность девушки. Эта симпатяшка так меня занимает, что я хочу знать о ней все от начала и до конца. Только бы она в ящик не сыграла, это было бы досадно — такая стройненькая, симпатичненькая… Я, видите ли, сентиментален и люблю все прекрасное — «Лунную сонату», Деда Мороза, не забывая, конечно, и о девочках из «Фоли Бержер».
Резко вспыхивает свет, и я первое время лишь моргаю глазами, стараясь к нему привыкнуть.
— Не так плохо, — послышался голос Буржуа протягивающего мне еще сырой кусочек глянцевого картона, — взгляните!
Действительно, раненая видна очень хорошо, и рядом с ней — моя милая толстушка. А, кстати, эта дурочка должна была рвать и метать, напрасно прождав меня тогда на месте полуночного свидания. Что ж, всякое разочарование — путь к опыту…
— Недурно, — одобрительно киваю я, — это фото можно послать в Лондон?
— Конечно, почему же нет…
Беру карандаш и надписываю на обороте: «Кто это?»
Прибавьте к этому пару слов о моем прибытии. Да, о передрягах с гестапо, я думаю, лучше умолчать! — замечаю я.
— Не беспокойтесь, — улыбается Буржуа, — приходите за ответом сюда.
— А я вас тут не засвечу, в магазине?
— Бросьте… Позвоните заранее, вот и все. Вы ведь теперь должны фрицев спинным мозгом чувствовать?
— Уж это точно!
Вот и чудесно. Необходимые предосторожности — и дело в шляпе.
Нет, в самом деле, Буржуа — крутой парень! Мы выходим из его шкафа, и я покидаю магазинчик.
Пройдя несколько метров, принимаюсь энергично тереть правый глаз, и вот он уже покраснел и припух. Я захожу в «Оптику».
— У меня конъюнктивит, — объясняю я. — Свет чудовищно утомляет зрение. Нет ли у вас слегка затемненных очков?
Хозяин сразу смекает, что мне нужно, и я выбираю себе очки с простыми, но темными — слегка, чтобы не очень уж привлекать внимание, — стеклами. В ближайшем бистро захожу в туалет и, запершись в кабинке, отрываю каблук у одной из туфель, что существенным образом меняет мою походку — я вдруг начинаю страдать легкой хромотой. Завтра, кстати, у меня уже отрастет щетина, и даже моему фининспектору меня не узнать. Что ж, должно подействовать; к тому же, у фрицев есть мои описания только от случайных людей, а тех двух амбалов, что приходили по мою душу, я пришил… Если держать ухо востро, то особо бояться оккупантов мне нечего.
Покупаю вечерние газеты. Все они, конечно, полны описаниями моего дела и в один голос называют меня убийцей, чудовищем, опаснейшим террористом и так далее в том же духе. Не без интереса узнаю, что я, оказывается, и есть убийца Слаака, тело которого обнаружил какой-то паршивый почтальонишко, и что, по всей видимости, я также вхожу в террористическую группировку, обстрелявшую в Ля Панн ресторанчик «Отважный петух». О девушке ничего особенного не говорится, за исключением того, что она тяжело ранена; ее называют не иначе, как «несчастная жертва», что, естественно, ничего не проясняет.
Разочарованно выбрасываю газету в водопроводный сток и решаю серьезно взяться за это дельце. Перебираю в уме имена подпольщиков — их семеро, и предатель — среди них.
А что, если начать с женщин?
ГЛАВА 10
Одну из них зовут Лаура. Сказав себе, что у киски с таким имечком физия будет явно не как у продавщицы унитазов (прекрасный пол я чувствую, как рыба — воду), решаю начать расследование с нее.
Обитает она рядом с площадью Парламента, на маленькой улочке, серой и печальной — как старая книга с облупившейся позолотой. Но есть в этом и свой шарм — глядя на фасад с зарешеченными оконцами, я чувствую, как теплая волна приливает к сердцу. Поиски предателя, война — все это так мне опротивело, что больше всего на свете хотелось бы сейчас оказаться в уютной такой комнатушке, меж двух белых ручек… Любовь, что ни говори — единственная клевая штука на этой сволочной планете!
Тут, прервав мои умствования, из подъезда выпархивает нечто, похожее на античную богиню. Мой звоночек под кумполом — ну, как те, что на вокзалах дают знать о прибытии поездов — сразу же тренькнул мне, что это карманное издание вселенской красоты и есть Лаура.
На ступеньках она сталкивается с огромной, солидной матроной — не у́же магазинов на Больших Бульварах — и улыбается ей:
— Добрый день, мадам Дёлам.
Хотите верьте, хотите нет, но голосок у нее под стать внешности — встряхивает от него не слабее, чем от удара током.
Кошелка басит ей в ответ:
— Здравствуйте, здравствуйте, мадемуазель Лаура.
О! Что я вам говорил! Нюх у Сан-Антонио хоть куда — чтобы узнать, что к чему и почему, ему совершенно не обязательно забегать к гадалке за углом.
Недолго думая, навостряю за девчушкой лыжи. Ступая по ее не успевающим остыть следам, прикидываю, как у малышки с рельефом местности. М-да-а, когда встречаешь такую кошечку, поневоле задаешься вопросом, сколько же нужно хлопнуть брома, чтобы уже больше не тревожиться по этому поводу!
Сложена эта конфетка не хуже Венеры Милосской: под кофточкой в такт шагам подпрыгивают обольстительнейшие грудки, умопомрачительные светлые волосы спускаются чуть ниже пояса, а ножки у нее должны брать все призы на конкурсе красоты.
Она уверенно вышагивает по мостовой — по походке сразу видать спортсменку. Повиляв немного по улочкам, выходим на огромную площадь, серее и печальнее которой в Брюсселе, наверное, ничего нет. Пташка прямиком летит в кафе и усаживается за один из столиков — я поступаю так же и, скрывшись за газетой, принимаюсь ждать. Не проходит и несколько минут, как какой-то тип подваливает к столику Лауры и опускается на стул рядом с ней. Не спеша оглядываю его. Высокий, худой, довольно приятное лицо, которое, правда, слегка портят бегающие глазки. Явно не ухажер — моя лапочка довольствуется тем, что лишь вяло пожимает его клешню.
Сдвигаю ушки на макушку, стараясь уловить, о чем там базар. Но не тут-то было: треплются они по-фламандски, а этот язык непросто просечь бельвильскому пареньку, из иностранных языков знающему только матерный.
Ничего не остается, кроме как наблюдать, и я не отказываю себе в этом маленьком удовольствии. Странно — когда я смотрю на этого мужика, мне кажется, что я его уже где-то видел. Но — что самое поразительное — это чувство пропадает при первом же взгляде на лицо. Что за черт! Началось это, как только он вошел и повернулся спиной, проходя между столиками. Усердно чешу себе башку вилкой, но ясности от этого не прибавляется…
Голос его мне явно ничего не говорит, жесты тоже… Вот незадача! Это как с именем — на языке вертится, а в голову не приходит.
Стараюсь подумать о чем-нибудь другом, но впустую — этот вопросительный знак пляшет передо мной, как соломинка в водовороте. Где же я видел этого козла, мать вашу?! Случайно опускаю глаза, как бы надеясь отыскать ответ в устилающих пол опилках, и это неожиданно замыкает цепь в моих мозгах.
Лезу в портфель за той фотографией, что была сделана девушкой из Ля Панн. Внимательно ее разглядываю, и мой наметанный глаз лишь подтверждает пришедшую в голову мысль. Кусок пальто, нога в брючине, туфля — вне всякого сомнения, это их я вижу под соседним столиком, они принадлежат тому парню, который болтает с Лаурой. Узнаю клетчатую ткань его пальто, полосочки на брюках, трехслойные подошвы, и даже выбоину на каблуке, видную на фото!
Я торжествую: взял-таки я его за задницу, того чувака, что прихлопнул Слаака и бедняжку с фотоаппаратом. Я его застукал, и теперь он, прежде чем отправиться на каникулы туда, где над землей перед дождем низко летают не ласточки, а ангелы, выложит мне все подробно и обстоятельно, как шеститомный словарь «Ларусс».
Залпом допиваю бокал и выхожу — предпочитаю дождаться своего подопечного снаружи, так он не заметит, что за ним следят. Спрятавшись за фонтаном, я покуриваю отвратительную сигару, дымящую, как асфальтный каток, да и пахнущую примерно так же.
Через четверть часа парочка выползает на воздух; попрощавшись, они расходятся в разные стороны. Я, конечно, отправляюсь за Клетчатым, так как найти Лауру, зная ее адрес — не проблема.
Он двигает к ближайшей трамвайной остановке. Просекаю его замысел и, чуть поспешив, прихожу туда раньше — азбука сыска в том и состоит, чтобы опережать, а не следовать.
Мы поднимаемся на платформу, каждый со своего конца; я стою спереди и могу легко наблюдать за маневрами клиента, пока, правда, погрузившегося в раздумья. Едем мы довольно долго, несмотря на бешеную скорость, которую развивают бельгийские трамваи.
Слезает парень уже на окраине, задымленной и грязной, где повсюду копошатся дети. Я, понятное дело, следую его примеру.
Дальше идти надо по пустырю, и я стараюсь держаться стен, оставаясь незамеченным — присутствие нового человека всегда подозрительно. Минут десять спустя мы подходим к дряхлой развалюхе, держащейся, похоже, лишь на собственных обоях. Начинает темнеть, воздух тяжелеет от сырости.
Клетчатый заходит в дом; немного подождав и заметив свет на втором этаже, в свою очередь захожу и я. Деревянные лестницы, гнусные, облупившиеся стены, испещренные рисунками и надписями; штукатурка с потолка, видимо, падает целыми кусками, так, что в образовавшиеся дыры просвечивает арматура.
Вытащив «Люгер», начинаю подниматься по лестнице — осторожно, чтобы она не скрипнула. И вот я уже на втором… Тишина — слышно, как муха пролетит; под дверью — свет, там кто-то есть. Согнувшись в три погибели, приникаю к замочной скважине, но ничего не вижу — с той стороны, видимо, опущен язычок.
Переминаюсь с ноги на ногу, не зная, что предпринять, как вдруг что-то твердое упирается мне в спину. Штуки подобного рода случались со мной настолько часто, что я не сильно теряюсь в догадках — если это не ствол мне там щекочет лопатки, то я — синий троллейбус. Вообще-то сама по себе пушка — вещь безобидная, но слишком уж много зависит от настроения того, в чьих она руках.