Торт был легкий, с небольшим количеством сахара. Сын жевал вдохновенно, двигая головой то к одному плечу, то к другому.
И вдруг раздался вой. Значит, пришла мать Татьяны, которой позвонил Миша. Кухня размещалась далеко от лестничной клетки, но вой проникал через все стены. Он был похож на звериный, и становилось очевидно, что человек — тоже зверь.
Семья перестала жевать. У жены на глазах выступили слезы.
— Может быть, к ней зайти? — спросила дочь.
— Я боюсь, — отказался Юра.
— А чем мы можем помочь? — спросил Алик.
Все остались на месте.
Чай остыл. Пришлось ставить новый.
Вой тем временем прекратился. Должно быть, мать увели.
— Ну, я пойду, — сказал Юра.
Его неприятно сковывала близость покойника.
— Я тоже пойду, — поднялся сын.
У него за стенами дома текла какая-то своя жизнь.
Дочь пошла проводить жениха до машины. И застряла.
Месяцев принял душ и прилег отдохнуть. И неожиданно заснул.
А когда открыл глаза — было пять утра. За окном серая мгла. В Германии это было бы три часа. Месяцев стал ждать, когда уснет снова, но не получалось.
Совсем некстати вспомнил, как однажды, двадцать лет назад, он вошел в лифт вместе с Татьяной. На ней была короткая юбка, открывающая ноги полностью: от стоп в туфельках до того места, где две ноги, как две реки, сливаются в устье. Жена никогда не носила таких юбок. У нее не было таких ног.
Месяцева окатило странное желание: ему захотелось положить руки Татьяне на горло и войти в ее устье. Ему хотелось насиловать и душить одновременно и чтобы его оргазм совпал с ее смертной агонией. Они вместе содрогнулись бы в общем адском содрогании. Потом он разжал бы руки. Она упала бы замертво. А он бы вышел из лифта как ни в чем не бывало.
Они вышли из лифта вместе. Месяцев направился в одну сторону, Татьяна — в другую. Но недавнее наваждение заставило его остановиться и вытереть холодный пот со лба.
Месяцев испугался и в тот же день отправился к психиатру.
— Это ничего страшного, — сказал лысый психиатр. — Такое состояние называется «хульные мысли». От слова «хула». Они посещают каждого человека. Особенно сдержанного. Особенно тех, кто себя сексуально ограничивает. Держит в руках. Хульные мысли — своего рода разрядка. Человек в воображении прокручивает то, чего не может позволить себе в жизни…
Месяцев успокоился. И забыл. Татьяну он встречал время от времени и в лифте, и во дворе. Она очень скоро стала спиваться, теряла товарный вид и уже в тридцать выглядела на пятьдесят. Организм злопамятен. Ничего не прощает.
Сейчас, проснувшись среди ночи, Месяцев вспомнил ее ноги и подумал: по каким тропам идет сейчас Татьяна и что она видит вокруг себя, какие видения и ландшафты? И может быть, то, что она видит, гораздо существеннее и прекраснее того, что видит он вокруг себя…
Утром Месяцев тяжело молчал.
— Тебе надо подумать о новой программе, — подсказала жена.
Месяцев посмотрел на жену. Она не любила переодеваться по утрам и по полдня ходила в ночной рубашке.
— Еще одна программа. Потом еще одна? А жить?
— Это и есть жизнь, — удивилась жена. — Птица летает, рыба плавает, а ты играешь.
— Птица летает и ловит мошек. Рыба плавает и ищет корм. А я играю, как на вокзале, и мне кладут в шапку.
Было такое время в жизни Месяцева. Сорок лет назад. Отец-алкоголик брал его на вокзал, надевал лямки аккордеона и заставлял играть. Аккордеон был ему от подбородка до колен — перламутровый, вывезенный из Германии, военный трофей. Восьмилетний Игорь играл. А в шапку бросали деньги.
— Ты просто устал, — догадалась жена. — Тебе надо отдохнуть. Сделать перерыв.
— Как отдохнуть? Сесть и ничего не делать?
— Поменяй обстановку. Поезжай на юг. Будешь плавать в любую погоду.
— Там война, — напомнил Месяцев.
— В Дом композиторов.
— Там композиторы.
— Ну, под Москву куда-нибудь. В санаторий.
На кухню вышел сын. Он был уже одет в кожаную новую куртку.
— Ты куда? — спросила жена.
Алик не ответил. Налил полную чашку сырой воды и выпил. Потом повернулся и ушел, хлопнув дверью.
Глаза жены наполнились слезами.
— Поедем вместе, — предложил Месяцев. — Пусть делают что хотят.
— Я не могу. У меня конкурс. — Жена вытерла слезы рукавом.
Жена готовила студентов к конкурсу. Студенты — ее вторая семья. Месяцев ревновал. Но сейчас не ревновал. Ему было все равно. Его как будто накрыло одеялом равнодушия. Видимо, соседка Татьяна второй раз включила его в нетрадиционное состояние. Первый раз — своим цветением, а второй раз — своей гибелью. Хотя при чем здесь Татьяна… Просто он бежит, бежит, бежит, как белка в колесе. Играет, играет, перебирает звуки. А колесо все вертится, вертится.
А зачем? Чтобы купить жене шубу, которая на ней как на корове седло.
Через неделю Месяцев жил в санатории.
Санаторный врач назначил бассейн, массаж и кислородные коктейли.
Месяцев погружался в воду, пахнущую хлоркой, и говорил себе: «Я сильный и молодой. Я вас всех к ногтю!» Кого всех? На этот вопрос он бы не мог ответить. У Месяцева не было врагов. Его единственные враги — лишний вес и возраст. Лишние десять лет и десять килограммов. Сейчас ему сорок восемь. А тридцать восемь — лучше. Сын был маленький и говорил, куда уходит. Дочь была маленькая, и ее не обнимал чужой и сумрачный Юра. Он сам был бы молодой и меньше уставал. А жена… Месяцев не видел разницы. Жена как-то не менялась. Табуретка — устойчивая конструкция.
Месяцев врезался в воду и плыл стилем, сильно выкидывая из воды гладкое круглое тело. Он делал три заплыва — туда и назад. Потом вставал под горячий душ, испытывая мышечную радость, которая не меньше, чем радость душевная, чем радость от прекрасных созвучий. Однако зачем сравнивать, что лучше, что хуже. Должно быть то и другое. Гармония. Он загнал, запустил свое тело сидячим образом жизни, нагрузкой на позвоночник, отсутствием спорта. И в сорок восемь лет — тюфяк тюфяком. Вот Билл Клинтон — занят не меньше. А находит время для диет и для спорта.
Массажист нажимал на позвонки, они отзывались болью, как бы жаловались. Массажист — сильный мужик, свивал Месяцева в узел, дергал, выкручивал голову. Было страшно и больно. Зато потом тело наливалось легкостью и позвоночник тянул вверх, в небо. Хорошо. «Какой же я был дурак», — говорил себе Месяцев, имея в виду свое фанатичное пребывание за роялем, будто его приговорили высшим судом.
Но прошли две недели, и Месяцев стал коситься в сторону черного рояля, стоящего в актовом зале. А когда однажды подошел и поднял крышку, у него задрожали руки… Конечно, птица летает, ищет корм. Но птица и поет. А без этого она не птица, а летучая мышь.
Телефон-автомат располагался под лестничным маршем. Была поставлена специальная кабина со стеклянной дверью, чтобы изолировать звук. Обычно собиралась небольшая очередь, человека три-четыре. Но три-четыре человека — это почти час времени. Однако Месяцев запасался жетонами и запасался терпением. Ему необходимо было слышать голос жены. Этот голос как бы подтверждал сложившийся миропорядок, а именно: Земля крутится вокруг своей оси, на Солнце поддерживается нужная температура. Трубку снял сын.
— Мама на работе, — торопливо сказал сын.
— Ты не один? — догадался Месяцев.
— Мы с Андреем.
Андрей — школьный друг. Из хорошей семьи. Все в порядке.
— Чем вы занимаетесь? — поинтересовался Месяцев.
— Смотрим видак. А что?
По торопливому «а что?» Месяцев догадался, что смотрят они не «Броненосец „Потемкин“».
— Новости есть?
— Нет, — сразу ответил сын.
— Ты в больницу ложишься?
— Завтра.
— Что же ты молчал?
— А что тут такого? Лягу, выйду… Андрей лежал — и ничего. Даже интересно.
— Андрею все интересно…
Месяцев расстроился. Запереть мальчика в сумасшедший дом…
Помолчали. Алик ждал. Месяцев чувствовал, что он ему мешает.
— А я соскучился, — вдруг пожаловался отец.
— Ага, — сказал сын. — Пока.
Месяцев положил трубку.
Он вдруг вспомнил, как его сын Алик осквернял праздничные столы. Когда стол был накрыт и ждал гостей, Алик входил и поедал украшения, выковыривал цукаты из торта. Он заносил руку и, как журавль, вытаскивал то, что ему нравилось. Дочь — наоборот, подходила и добавляла что-то от себя, ставила цветы. Вот тебе двое детей в одной семье.
«Отдать бы его в Армию, — подумал Месяцев, — там бы ему вставили мозги на место. Его мало били. Пусть государство откорректирует»…
Месяцев ощущал смешанное чувство ненависти, беспомощности и боли. И сквозь этот металлолом особенно незащищенно тянулся росток, вернее — ствол его любви. Как будто содрали кожу и ствол голый.
— Кто там? — спросил Андрей.
— Предок…
Алик вернулся к Андрею. Андрей уже приготовил все, что надо.
Алик не умел сам себе вколоть. Не мог найти вену.
— Привыкнешь… — пообещал Андрей.
Андрей помог Алику. И себе тоже вколол. Сгиб его руки был весь в точках.
Они откинулись на диван и стали ждать.
— Ну как? — спросил Андрей.
— Потолок побежал, — сказал Алик.
Потолок бежал быстрей, мерцая белизной.
Приближалось нужное состояние.
Поговорив с сыном, Месяцев решил дозвониться жене на работу.
Номер был занят. Жена с кем-то разговаривала. Она любила трепаться по телефону и буквально купалась в своем голосовом журчанье. Как бывший президент Горбачев.
Месяцев хотел набрать еще раз, но возле телефона стояла женщина и ждала. Ее лицо буквально переливалось от нетерпения. Месяцев не любил заставлять ждать, причинять собой неудобства. И еще не любил, когда кто-то дышит в спину. Он вышел из кабины, уступая место. Сел на стул, продолжая думать о Горбачеве. Вообще он был благодарен бывшему президенту. Именно Горбачев, и никто другой, дал ему весь мир, возможность путешествовать и не думать о деньгах. Запад торопливо скупал таланты, которые не нужны были в России. Россия лихорадочно становилась на новые рельсы. Ей не до Шопена.
Друзья-музыканты завидовали Месяцеву. А зависть — чувство не безобидное. Жена тщательно скрывала поездки. Она боялась, что вернутся красные и отведут мужа в тюрьму. Месяцев с женой родились в последний год войны, застали Сталина. Совок крепко и надежно сидел в них, как спинной мозг в позвоночнике.
Месяцев испытывал к бывшему президенту теплые чувства, однако, когда в последний раз слушал интервью с ним, его речевое кружение, понял, что время Горбачева ушло безвозвратно. На то, что можно сказать за четыре секунды, бывший президент тратил полчаса. Привычка коммуниста: говорить много и ничего не сказать. Как в дурном сне.
Женщина, которую он пропустил, высунулась из кабины и спросила:
— Вы не дадите мне жетон? В долг? У меня прервалось…
У Месяцева был всего один жетон. Он растерянно посмотрел на женщину. Она ждала, шумно дышала, и казалось, сейчас заплачет. Видимо, прервавшийся разговор имел отношение ко всей ее будущей жизни.
Месяцев протянул жетон.
Оставаться было бессмысленно. Месяцев отошел от автомата. Направился в кинозал.
Перед кинозалом продавали билеты. Деньги принимал довольно интеллигентный мужчина инженерского вида. Видимо, он искал себя в новых условиях и пошел продавать билеты.
— У вас нет жетонов для автомата? — спросил Месяцев.
— Все забрали, — виновато улыбнулся продавец. — Вот посмотрите…
Это «посмотрите» и виноватая улыбка еще раз убедили Месяцева в несоответствии человека и его места. Стало немножко грустно.
Он купил билет в кино.
Шел американский боевик. Гангстеры и полицейские вели разборки, убивали друг друга равнодушно и виртуозно. Стрельнул, убил и пошел себе по своим делам. Жизнь ничего не стоит.
«Неужели и русские к этому придут? — с ужасом думал Месяцев. — Неужели демократия и преступность — два конца одной палки? Если личность свободна, она свободна для всего…»
Фильм кончился благополучно для главного героя. Американский хеппи-энд. В отличие от русского мазохизма. Русские обязательно должны уконтропупить своего героя, а потом над ним рыдать. Очищение через слезы.
Месяцев вышел из кинозала и увидел женщину.
— Я забрала у вас последний жетон? — виновато спросила она.
— Ничего страшного, — великодушно отреагировал Месяцев.
— Нет-нет, — отказалась она от великодушия. — Я не успокоюсь. Может быть, в буфете есть жетоны?
Они спустились в буфет, но он оказался закрыт.
— Здесь рядом есть торговая палатка, — вспомнила женщина. — Они торгуют до часа ночи.
— Да ладно, — отмахнулся Месяцев. — Это не срочно.