— Там видно будет, — примирительно сказал я. — Лишь бы он полетел в таком виде. С фигуркой…
10. БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ
И что же: в т а к о м виде жёлтый змей полетел. Мы сидели на дворе у Небратовых на любимом месте — на брёвнах. Змей был запущен на улице, для безопасности «переведён» — перекидкой нити через ворота — во двор, и теперь он, чуть пошевеливая хвостом, стоял высоко, почти на всём мотке, дожидаясь, требуя, — как всегда змеи требуют, — когда ему отдадут оставшуюся нитку.
Впрочем, на этот раз требовал не змей, а капитан — капитан воздушного корабля. Деревянного пассажира, вырезанного столяром, мы переименовали в капитана, а по родству с Графином Стаканычем назвали Стаканчиком.
…Сначала мы увидели, вернее — увидели-почувствовали, как храбрый Стаканчик, ухватившись за борт картонной люльки, бесстрашно оглядывает голубой простор; затем люлька вдруг превращается в настоящий капитанский мостик, и не две, а теперь четыре руки — мои и Костины — держатся за поручни мостика. Костька иногда форсит: снимает свои руки с поручней, как это делают ловкачи, навострившиеся в езде на велосипеде. Голубое и бескрайнее расстилается перед нами, над нами… Одно плохо: сзади, за спиной, огромный, мощный парус змея загораживает часть горизонта, землю…
— Надо сделать окошко, — говорит Костя, говорит не то здесь, на брёвнах, не то там, наверху, на капитанском мостике…
И верно: тотчас в жёлтом полотнище змея прорезывается окошко, через которое теперь уже положительно всё обозревается и на небе и на земле. Больше того, в неизвестно откуда появившуюся подзорную трубу виден и крохотный Графин Стаканыч около тяжёлой лебёдки. Вертя лебёдку, он распускает и распускает нитку… Нет, братцы, это не нитка. Какая уж там нитка! Это даже не легендарный десятерик: это (предел толщины!) верёвка, на которой вешают сушить бельё. Да, да, вот какая… Графин Стаканыч распускает верёвку всё дальше и дальше, а нам с Костей становится всё необыкновенней, всё голубее, всё выше…
Но вдруг какая-то хвостатая тень — справа, близко…
Мечты тотчас отлетают, и мы с Костей оказываемся на брёвнах, на небратовском дворе. И видим: какие-то злодеи со стороны улицы, за забором, выпустили змея-колдуна… Мы знаем, что это такое. Называется он почему-то «колдун» (а его перекидки в воздухе — «колдованием»), а на самом деле это змей-хромоножка, змей-бандит. С перекошенным и укороченным хвостом, он не летит прямо и плавно, как всякий честный змей, а, косо взлетев, начинает, будто припадая на одну ногу, перекидываться. А это его хозяевам только и надо…
Так и тут. Почуяв беду, мы с Костей в четыре руки начинаем собирать, мотать нитку. Но уже поздно, поздно… Буро-серый, из селёдочной бумаги бандит перекидывается через наш четверик и схватывает его…
Мы сматываем ещё быстрее. Змея теперь нам, уж конечно, не видать, но хотя бы ниток побольше вытянуть, побольше спасти…
Раскрасневшийся, начавший, как всегда в минуты волнения, косить глазами, Константин сопит около меня. Широкими «саженками» хватает он нитку, вытягивает её из лап буро-серого.
Наш «опытный» жалобно и потерянно виляет хвостом, словно понимая, что его похищают, что теперь у него будет новый хозяин… А как там бесстрашный капитан Стаканчик? В лапы к пиратам! Нет, он выпрыгнет, обязательно выпрыгнет из своей картонной люльки: лучше, пролетев голубую бездну, угодить в какую-нибудь печную трубу, чем достаться этим негодяям…
Негодяи меж тем, быстро собрав нитку от своего «колдуна», притягивают и наш четверик. Мы сразу чувствуем это: четверик больше не идёт. Костя, сопя, кося, дёргает, тянет…
И вдруг нитка пошла — легко, свободно. Всё понятно: змей наш отцеплен, четверик оборван, и мы мотаем свободный, осиротевший конец его…
Это мы успеем — конец нитки уже во дворе, — но кто злодей?
Бросив недомотанный моток, мы бежим к забору и, стуча сандалиями, по гулким пыльным доскам взлетаем наверх. Ага!.. Трое ребят с одинаково круглыми, одинаково белёсыми, как сваренные картофелины, головами бегут по Николо-Завальской к Хлебной площади… Мы грозим им кулаками и выкрикиваем обычное, извечное:
— Попадись теперь!..
Мы знаем их. Это братья Куроедовы. На Хлебной площади есть лавка с низкими, но широкими, тяжёлыми дверьми, над которыми висит длинная вывеска: «Шорно-москательная и скобяная торговля А. А. Куроедова». Летом из лавки тянет приятным холодком и запахом олифы. Если заглянуть внутрь, в глубине лавки за кассой виднеется хозяин; иногда он выходит из полумрака и садится перед своим заведением на табурете. Тогда его можно разглядеть: голова, как и двери лавки, низкая, широкая к ушам; он чернобров, черноглаз, и когда, выскочив со двора, появляются белобрысые, картофельные ребята, то не веришь, что это куроедовские. Но вот в окне второго, тоже приземистого этажа выставляется белая, дородная, с льняными волосами женщина и скороговоркой кричит: «Вань-петь-гриш! Обедать! Да поживей, черти!» — тогда понятно, что Ванька, Петька и Гришка — их дети.
…Так это вот они бегут с нашим змеем… с Костиным «опытным» змеем, унося капитана Стаканчика. Нет, мы не видели, когда он выпрыгивал… И тут Костька вспоминает, что капитан на случай воздушной непогоды прикреплён за ножку к дранке. Значит, плен… И мы не можем его освободить, не можем ничего сделать: эти пираты уже далеко…
11. В ЧУЖИХ РУКАХ. НАХОДКА
Но, конечно, помириться с этим мы не могли. Особенно негодовал Костя: теперь не разделить ни площадь змея на вес капитана Стаканчика, ни вес на площадь…
Однако как же вернуть «опытного»? Если бы братья Куроедовы пускали своих змеев, как и мы, на дворе, за забором, то можно было бы при удаче незаметно подкрасться, подпустить своего «колдуна», набросить нитку на нитку и так далее — повторить то, что они сделали с нами.
Но Вань-петь-гриш пускали на Хлебной площади, с места открытого, никак незаметно не подойдёшь. Кроме того, тут же вертелись их дружки… Да если и не дружки — всё равно: куроедовских трое, а нас двое.
На следующий же день эти бесстыжие братья-разбойники запустили пленного «опытного». Скрываясь за ларями, стоящими на площади, мы видели его. Из тонкой жёлтой бумаги с просвечивающими дранками, он легко, как голубь, взлетел и пошёл набирать высоту. Вероломный!.. Он летел так же послушно, как и из наших рук. И казалось, был ещё более красив. В середине, в перекрестии дранок, виднелось тёмное пятно: это кабина капитана Стаканчика. Наверно, и он там сам, привязанный за ножку…
Мы стояли в тени ларей, скрываясь, и у нас, как у всех обездоленных, был жалкий, просящий вид.
— Его бы из рогатки, — мечтательно-зло говорит Костька. — Попасть в дранку, переломить… Закрутится, пойдёт вниз, и тут мы…
Это, конечно, тоже со зла на братьев-разбойников, со зла на капитана Стаканчика, поднявшего сейчас свой воздушный корабль в чужом небе… Да разве можно из рогатки попасть на лету в тоненькую дранку? Да и высота какая… Может, и есть где на свете такой стрелок, но только это не мы с Костей…
— Лучше, Костя, взять у твоего папы дробовое ружьё, — говорю я, — и выстрелить в нитку. Перебьём нитку и поймаем змея.
— Отец не даст… — Костька вздыхает. — А без спросу знаешь что будет?.. Да и тебе тоже. Он не посмотрит, что у тебя свой отец есть… Заодно…
Мы смолкаем, поглядывая на небо. Он распущен побольше, чем летал у нас. Ещё бы! В заведении «Шорно-москательная и скобяная торговля» продаются какие угодно нитки — свои, не покупать. Может, потому Стаканчик и изменил нам?.. Мы выглядываем из-за ларя: у распущенного мотка не только три брата, но ещё и их дружки — Афонька Дедюлин, Борька Капустин.
— Во здорово! Во здорово!.. — Костька вдруг начинает припрыгивать. Понимаешь, набрать сухих листьев да пустить на них дым… Он их закроет. Всех закроет — всю шайку! А мы, — глаза Кости сияют, — подкрадываемся в дыму, рвём нитку и убегаем… Понимаешь, пока они там чихают в дыму, пока трут глаза, мы обрываем…
— Мы сами чихать будем…
— Да как же будем, если дым впереди нас, а мы за ним?
— А если ветер переменится?
Я возражаю неизвестно почему — Костькина идея просто замечательна, великолепна! В самом деле, мы, как призраки-мстители, появляемся в дыму. Враг ошеломлён: может, тут, в дыму, не двое беспощадных, а сто человек… Братья-разбойники и все другие братья в панике бегут… Нет, это здорово!
* * *
Назавтра Константин пришёл ко мне, держа на плече какой-то длинный, пёстрый, перетянутый проволокой свёрток. Вглядевшись, я понял, что это зелёные листья, перемешанные с бумажными обрывками, из которых Костя соорудил нечто вроде толстой колбасы. Я сразу оценил это изделие: бумага всё время будет поддерживать огонь, и дым от зелени повалит на наших обидчиков — беспрерывный, густой…
Я уже думал, что Константин, имея такое средство, сейчас начнёт разрабатывать план операции, но он, сбросив «колбасу», с удивлённым и даже, пожалуй, с испуганным видом показал мне какую-то мятую, но старательно разглаженную бумажку.
Это был листок из неизвестного журнала (в поисках бумаги Костя рыскал по всем углам дома), на котором отдельно изображались какие-то гладкие палочки, прямоугольники, обтянутые тонкой бумагой, лёгкие колёсики, вырезанные из картона… Судя по странице — 24-й, — это был конец какого-то иллюстрированного журнала, где обычно помещаются ребусы, загадочные картинки, самоделки. Да, так оно и было: «С д е л а й с а м» стояло наверху страницы. Но что же именно сделай? Что получится?
Костя точно понял меня:
— Да переверни ты! — сказал он нетерпеливо.
На обороте листка была изображена какая-то ш т у к а, похожая на распростёртый и так застывший скелет птицы. Только вместо головы была длинненькая штучка, состоящая из двух лопаточек или, лучше сказать, из двух крошечных теннисных ракеток с обращёнными внутрь ручками. Снова взглянув на первую страницу, я догадался, что все те гладкие палочки, картонные колёсики и прямоугольники, обтянутые бумагой, которые были там, пошли сюда, на «общий вид» ш т у к и. Но появилось тут и новое: кроме двух ракеток, была ещё витая, в виде штопора, резинка, которая неизвестно зачем проходила через всю длину ш т у к и. Хвоста не было.
— Это вроде коробчатого змея! — сказал я не без разочарования. Видишь, бесхвостый.
Мы знали этих змеев и презирали их. Поднявшись, они почему-то тянулись не вверх, а вдаль, к горизонту. Ниток брали много, а высоты не давали. Кроме того, они были какие-то вялые, неживые — не натягивали, как струну, нитку, не играли хвостом (его начисто не было), не трещали, не «колдовали», не переворачивались — с ними вообще ничего не могло случиться… Это были какие-то дохлые, скучные, унылые существа, неизвестно почему и зачем — хотя и плохо — летающие…
— Я тоже вначале думал, что это коробчатый, — сказал, тараща глаза, Константин, — но это не коробчатый. Это… — грязным пальцем со сбитым ногтем он показал на какое-то место объяснительного текста, напечатанного около штуки, — это а-а-аэ-ро-план… Аэроплан.
— Назвать можно как угодно, — не сдавался я, — но хвоста-то, как у коробчатого, нет. И палочки, обтянутые бумагой… За что только его привязывают? Где путы?
Костя отсел в угол и, переводя настороженный взгляд с меня на листок из журнала, сказал несмело, не веря своим словам:
— Его не привязывают…
— Как не привязывают?
Константин перешёл почему-то на шёпот:
— Он без ниток, без пут. Он летит сам!.. Да ты почитай. Тут написано…
Я вскочил, уронив журнальный листок:
— Как — сам? Как — без ниток?..
12. БРОЖЕНИЕ УМОВ
В мире уже поднялся в воздух не лёгкий «воздушный шар», который сам просился летать, а сооружение из тяжёлого, нелетающего дерева и металла. Существовали уже Лилиенталь, Сантос Дюмон, Райт, Фарман, Вуазен, Блерио, Уточкин, Габер-Влынский, Ефимов, Нестеров, совершившие свои отчаянные полёты… Но всё это было далеко от нас — в Петербурге, Москве, за границей. Кроме того, это происходило у больших, взрослых людей. Поэтому не было ничего удивительного в том, что не в столичном, а в губернском городе Т-е, не на главной, а на боковой улице двое малолетних ничего не знали об этом. Они лишь держали журнальный листок, где говорилось о какой-то самоделке с мудрёным названием «аэроплан»…
— …А вот так, без ниток! — повторил Костька, довольный тем, что и я, как и он, не верю в эту штуку. — Ну, понимаешь, это новый такой змей. Помнишь, был китайский, ну, а это ещё другой…
— Да как же он может летать?
— А он заводной.
Ах, заводной!.. Это что-то объясняло. Были заводные паровозы, кареты, даже лошади. И всё очень просто: спираль-пружинка раскручивалась на оси колёсика, и колёсики вертелись, ехали… Да, но вот ехали они по земле, как и взаправду паровозы, извозчики, телеги ездят. А тут по воздуху. Ведь воздух — это н и ч е г о! Как же по нему ехать? А потом и колёсики-то у этого нового, «заводного» змея были без пружинок.
Костя хотя и читал то, что было в журнальном листке написано вокруг рисунков, но, видно, не всё понял: объяснить, как колёса едут по воздуху, он не мог.
Положив смутительный листок на стол, и в спешке, в нетерпении сев на один стул, мы с Константином углубились в чтение. Замелькали слова, неизбежные для самоделок: «См. рис. 1-й», «См. „а“ на рис. 2-м» и так далее.
Вот оно что! Оказывается, дело не в картонных колёсиках — потому-то они и без пружинок, — а в этих сложенных ручками теннисных ракетках. Вот не думали! Это они, крутясь от резинки, как бы ввинчиваются в воздух…
— Про-пел-лер! — как при заучивании, заводя глаза к потолку, повторил Костя.
Да, эти две соединённые ракетки назывались п р о п е л л е р о м и делались очень хитро.«…Надо взять сигарный ящичек, — говорилось в наставлении, — расколоть на узкие дощечки и, смазав клеем, сложить их стопочкой, чуть-чуть разведя концы веером, после чего…»
— Ты видал сигарный ящичек? — спросил Костя.
— Нет… Папа курит папиросы…
— Мой тоже. Сам набивает.
У нас не было не только сигарного ящичка, но и толстой резинки, которая должна была крутить этот самый «пропеллер». Сигарный ящичек был для нас новостью, однако можно было найти человека, который курит сигары и эти ящички — как отец папиросные коробки — выбрасывает. Может быть, есть у генерала, и тогда через Графина Стаканыча можно достать. Но резинка…
Четырёхгранная или круглая чёрная резинка! Легче было найти брильянт на дороге, чем такую резинку. Она существовала в мечтах, во сне и только в одном виде: натянутая на рогатку. Как сильно, как далеко полетит камень! С такой рогаткой не только с братьями-разбойниками можно рассчитаться, но и коршуна в небе подбить… Недалеко, на Воронежской улице, жил один мальчик со странным именем Нега, собственными глазами видавший чёрную четырёхгранную резинку, которую прошлым летом показывал ему двоюродный брат, приезжавший на каникулы из Москвы. Нега рассказывал, что он не только видел эту восхитительную резинку, но даже будто бы сам изо всей силы натягивал, растягивал её… Впрочем, может быть, он и не врал бывает же счастье!..
Нет, новый, «заводной» змей был для нас неосуществим. Мы отложили листок, слезли со стула и тут заметили на полу «колбасу» из зелени и бумаги, которая должна была вызволить из плена капитана Стаканчика, возвратить нам «опытного» змея… Это вернуло мысли Кости к «заводному».
— Подожди! — сказал он. — Чем подниматься на обыкновенном змее, лучше на заводном. Понимаешь, сделать его большим-большим… Ну, громадным…
Мечты всесильны. У нас не было сигарного ящичка и резинки для маленького «заводного», но для большого «заводного» вдруг объявился пропеллер, выструганный, вытесанный Графином Стаканычем из досок, которые столяр заготовил для шкафов; объявилась толстенная — толщиной в руку чёрная резина, которую нам специально приготовили на резиновой фабрике. (Здесь Костя подкрепил мечту практическим предложением. «Если фабрика не согласится, можно собрать старые галоши, растворить их в резиновом клее и вытянуть», — сказал он запросто, будто уже не раз и р а с т в о р я л и в ы т я г и в а л…) Мечта понесла и дальше — к главному: мы летим…