с перепоя; многих, кого я читал, я уже забыл,
может, и поделом, но хорошо помню одного парня, написавшего
целую книгу, в которой доказывалось, что луны там нет,
причем делал он это так хорошо, что после ты и сам начинал считать: он
совершенно прав, луны действительно там нет.
как же, к чертовой матери, молодому человеку снисходить до работы по
8 часов в день, если там даже луны нет?
а чего еще
может не хватать?
к тому же
мне не столько нравилась сама литература, сколько литературные
критики; они были полными мудаками, эти парни; они пользовались
утонченным языком, прекрасным по-своему, чтобы называть других
критиков, других писателей ослами. они
выводили меня из себя.
но именно философы удовлетворяли
ту потребность
что таилась у меня где-то в замороченном черепе; продираясь
сквозь их навороты и
заковыристый словарь
я все равно часто поражался
у них выскакивало
пылающее азартное утверждение, казавшееся
абсолютной истиной или чем-то дьявольски близким
к абсолютной истине,
и вот этой определенности я искал в своей повседневной
жизни, больше походившей на кусок
картона.
какими клчвыми ребятами были эти старые псы, протаскивали меня сквозь
дни, что как бритвы, и ночи, полные крыс; и сквозь баб
базлавших, будто торгаши из ада.
братья мои, философы, говорили со мной не как
народ на улицах или где-то еще; они
заполняли собой невообразимую пустоту.
такие классные парни, ах, какие классные
парни!
да, библиотеки помогали; в другом моем храме, в
барах, все было иначе, упрощеннее, и
язык, и отношение были другими...
днем библиотека, ночью бар.
ночи были одинаковы,
поблизости сидит какой-нибудь тип, может, и не
плохой, но мне он не так как-то светит,
от него прет чудовищной мертвечиной - я думаю о своем отце,
об учителях в школе, о лицах на монетах и банкнотах, о снах
об убийцах с тусклыми глазами; ну, и
мы с этим типом начинаем как-то обмениваться взглядами,
и медленно накапливается ярость: мы враги с ним, кошка с
собакой, поп с атеистом, огонь с водой; напряг нарастает,
по кирпичику, уже готов обрушиться; наши кулаки
сжимаются и разжимаются, мы пьем теперь, наконец, уже с
целью:
он оборачивается ко мне:
"тебе чч-то не нравится, мужик?"
"ага. ты."
"хочешь чч-нибудь сделать?"
"конечно."
мы допиваем, подымаемся, уходим в конец
бара, в переулок; мы
поворачиваемся, лицом друг к другу.
я говорю ему: "между нами нет ничего, кроме пространства. как
насчет сомкнуть это
пространство?"
он бросается на меня, и неким образом это представляет собой часть части
части.
в темноту и на свет
моей жене нравятся кинотеатры, воздушная кукуруза и прохладительные напитки,
усаживание на места, она испытывает детский восторг от
этого, и я рад за нее - но на самом же деле, я сам, должно быть,
откуда-то не отсюда, я, должно быть, кротом был в другой
жизни, чем-то, что закапывалось и пряталось в одиночку:
другие люди, сгрудившиеся на сиденьях и далеко, и близко, передают мне
чувства, которые мне не нравятся; это глупо, быть может, но так оно и
есть; а затем
темнота и за ней
гигантские человеческие лица, тела, шевелящиеся по экрану, они
говорят, а мы
слушаем.
на сотню кино есть одно стоящее, одно хорошее
а девяность восемь - паршивые.
большинство фильмов начинается плохо и постепенно становится
еще хуже;
если можешь поверить действиям и речи
персонажей
то сможешь даже поверить, что попкорн, который жуешь, тоже
имеет некое
значение.
(ну, возможно, люди смотрят столько фильмов,
что когда, наконец, увидят кино не такое
паршивое, как остальные, то считают его
выдающимся. Премия Академии означает, что ты воняешь не
так сильно, как твой собрат.)
кино заканчивается, и мы выходим на улицу, идем
к машине; "что ж," говорит моя жена, "кино не настолько
хорошее, как говорили."
"нет," отвечаю я, "не настолько."
"хотя там были неплохие места," говорит она.
"ага," отвечаю я.
мы подходим к машине, влезаем, и я везу нас из
этой части города; мы оглядываемся в ночи;
ночь выглядит неплохо.
"есть хочешь?" спрашивает она.
"да. а ты?"
мы останавливаемся у светофора; я наблюдаю за красным светом;
просто слопал бы этот красный свет - все, что угодно, слопал бы, все, что
угодно, лишь бы наполнить эту пустоту; миллионы долларов истрачены на то, чтобы создать
нечто более ужасное, нежели реальные жизни
большинства живых существ; человеку никогда не следует быть вынужденным платить
за вход в ад.
зажегся зеленый, и мы сбежали
вперед.
будьте добры
нас вечно просят
понять точку зрения другого
человека
какой бы
старомодной
глупой или
противной она ни была.
человека просят
относиться
ко всей их тотальной ошибке
к их жизненным отходам
с
добротой, особенно если они
в возрасте.
но возраст суть итог
наших деяний.
они состарились
по-плохому
поскольку
жили
не в фокусе,
который отказывались
видеть.
не их вина?
а чья?
моя?
меня просят скрывать
мою точку зрения
от них
из страха перед их
страхом.
не возраст - преступление
а позор
намеренно
растраченной
жизни.
среди стольких
намеренно
растраченных
жизней
вот так.
мужчина с прекрасными глазами
когда мы были пацанами
там был странный дом
где ставни
всегда
были закрыты
и мы ни разу не слышали голосов
изнутри
а двор весь зарос
бамбуком
и мы любили играть в
бамбуке
воображая себя
Тарзаном
(хоть и не было никакой
Джейн).
и еще там был
пруд
крупный
полный
жирнющих золотых рыбок
невиданных размеров
и они были
ручными.
они поднимались к
поверхности воды
и хватали кусочки
хлеба
у нас из рук.
наши родители
говорили нам:
"никогда не ходите к этому
дому."
поэтому, конечно,
мы ходили.
нам было интересно, живет ли
там кто-нибудь.
шли недели, и мы
никого никогда
не видели.
затем однажды
мы услышали
голос
из дома:
"АХ ТЫ БЛЯДЬ
ПРОКЛЯТАЯ!"
то был мужской
голос.
затем дверь
веранды
распахнулась
и наружу
вышел
мужчина.
в правой
руке
он держал
квинту виски.
ему было около
30.
изо рта
его
торчала сигара,
небритый.
волосы
взъерошены и
нечесаны
и он был босиком
в майке и штанах.
но глаза его
были
ярки.
они пылали
яркостью
и он сказал:
"эй, маленькие
джентльмены,
вам
весело, я
надеюсь?"
потом
коротко хохотнул
и зашел
обратно в
дом.
мы слиняли,
вернулись во двор
к своим родителям
и подумали
над этим.
наши родители,
решили мы
хотели, чтобы мы
держались оттуда
подальше
поскольку не
хотели, чтобы мы вообще
видели человека
вот
так,
сильного естественного
мужчину
с
прекрасными
глазами.
нашим родителям
было стыдно
что они
не
такие, как этот
мужчина,
потому-то они и
хотели, чтобы мы
держались
подальше.
но
мы вернулись
к тому дому
и к бамбуку
и к ручным
золотым рыбкам.
мы возвращались
много раз
много
недель
но никогда не
видели
и не слышали
этого человека
снова.
ставни были
закрыты
как всегда
и все было
тихо.
потом однажды
когда мы вернулись из
школы
то увидели
дом.
он
сгорел,
не осталось
ничего,
лишь тлеющий
искореженный черный
фундамент
и мы подошли к
пруду
и в нем не
было воды
а жирные
оранжевые золотые рыбки
лежали там
дохлые,
высыхая.
мы вернулись к
родителям во двор
и поговорили об
этом
и решили, что
наши родители
сожгли
их дом
и убили
их
убили
золотых рыбок
поскольку всч
это было слишком
прекрасно,
даже бамбуковый
лес
сгорел.
они
боялись
мужчины с
прекрасными
глазами.
а
мы боялись
тогда
что
всю нашу жизнь
такие вещи
будут
происходить,
что никому
не хочется
чтобы кто-то
был
таким
сильным и
прекрасным,
что
другие никогда
этого не позволят,
и что
многим людям
придется из-за этого
умереть.
ЮГ БЕЗ СЕВЕРА
Истории похороненной жизни
Выражается благодарность издателям лос-анжелесской "Свободной Прессы", а также Роберту Хиду и Дарлин Файф из "НОЛА Экспресс", где впервые появились некоторые из этих рассказов. Особая благодарность также следует Дугласу Блэйзеку, первоначально издававшему и поддерживавшему Буковски; он первым опубликовал "Признания человека, безумного настолько, чтобы жить со зверьем" и "Все жопы мира и моя" в виде брошюр.
Посвящается Энн Менеброкер
ОДИНОЧЕСТВО
Эдна шла по улице с кульком продуктов. На газоне стояла машина. В боковом окне виднелась надпись:
ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
Она остановилась. К окну притулилась большая картонка, и к ней было что-то приклеено. Напечатано на машинке, по большей части. С тротуара не разобрать. Эдна видела только крупные буквы:
ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
Дорогая была машина и новая. Эдна шагнула на траву прочесть то, что отпечатано:
Мужчина 49 лет. Разведен. Хочет встретиться с женщиной с целью женитьбы. Должна быть в возрасте от 35 до 44. Любит телевидение и художественные кинофильмы. Хорошую еду. Я - бухгалтер-калькулятор с надежным местом работы. Деньги в банке. Мне нравится, чтобы женщина была полновата.
Эдне было 37, полновата. Прилагался номер телефона. А также - три фотографии господина, ищущего женщину. В костюме и при галстуке он выглядел достаточно степенно. А еще - скучно и немного жестоко. Как деревянный, подумала Эдна, как из дерева вырезан.
Эдна отошла прочь, улыбаясь про себя. Она испытывала отвращение. Пока она дошла до своей квартиры, он совершенно вылетел у нее из головы. Только несколько часов спустя, сидя в ванне, она вспомнила о нем снова - и на сей раз подумала, каким поистине одиноким он должен быть, если решился на такое:
ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
Она представила, как он возвращается домой, вытаскивает из почтового ящика счета за газ и телефон, раздевается, принимает ванну, телевизор включен. Затем вечерняя газета. Потом на кухню, приготовить. Стоит в одних трусах, смотрит на сковородку. Забирает еду, подходит к столу, ест. Пьет кофе. Потом опять телевизор. И, может быть, одинокая банка пива перед сном. По всей Америке таких мужчин миллионы.
Эдна вылезла из ванны, вытерлась, оделась и вышла из дому. Машина стояла на месте. Она записала фамилию мужчины - Джо Лайтхилл - и номер телефона. Прочла напечатанное объявление еще раз. "Художественные кинофильмы." Странное словосочетание. Сейчас люди говорят "кино". Требуется Женщина. Смелое объявление. Тут он оригинален.
Добравшись до дому, Эдна выпила три чашки кофе прежде, чем набрать номер. Телефон прозвонил четыре раза.
- Алло? - ответил он.
- Мистер Лайтхилл?
- Да?
- Я видела ваше объявление. То, что в машине.
- Ах, да.
- Меня зовут Эдна.
- Как поживаете, Эдна?
- О, со мной все в порядке. Такая жара стоит. Такая погода - это уже слишком.
- Да, от нее труднее живется.
- Что ж, мистер Лайтхилл...
- Зовите меня просто Джо.
- Ну, Джо, ха-ха-ха, я себя такой дурой чувствую. Вы знаете, зачем я звоню?
- Видели мое объявление?
- Я имею в виду, ха-ха-ха, что с вами такое? Вы что, женщину найти не можете?
- Полагаю, что нет, Эдна. Скажите мне, где они все?
- Женщины?
- Да.
- О, да везде, знаете ли.
- Где? Скажите мне. Где?
- Ну-у, в церкви, знаете. В церкви есть женщины.
- Мне не нравится церковь.
- А-а.
- Слушайте, а чего бы вам сюда не подъехать, Эдна?
- Вы имеете в виду, к вам?
- Да. У меня хорошая квартира. Можем выпить, поговорить. Без напряга.
- Уже поздно.
- Еще не так поздно. Слушайте, вы видели мое объявление. Должно быть, вы заинтересованы.
- Ну-у...
- Вы боитесь, вот и все. Вы просто боитесь.
- Нет, я не боюсь.
- Тогда приезжайте, Эдна.
- Ну...
- Давайте.
- Ладно. Увидимся минут через пятнадцать.
Квартира была на верхнем этаже современного жилого дома. Номер 17. Бассейн снизу отбрасывал блики света. Эдна постучала. Дверь открылась - вот он, мистер Лайтхилл. Лысеет спереди; орлиный нос, волосы торчат из ноздрей; рубашка на шее распахнута.
- Заходите, Эдна...
Она вошла, и дверь за ней закрылась. На ней было синее вязаное платье. Без чулок, в сандалиях и с сигаретой во рту.
- Садитесь. Я налью вам выпить.
Славное у него местечко. Все в голубом, зеленом и очень чисто. Она слышала, как мистер Лайтхилл мычит, смешивая напитки, хммммммм, хмммммммм, хммммммммм... Казалось, он расслаблен, и это ее успокоило.
Мистер Лайтхилл - Джо - вышел со стаканами в руках. Протянул один Эдне и сел в кресло на другой стороне комнаты.
- Да, - сказал он, - было жарко, прямо преисподняя. Хотя у меня есть кондиционер.
- Я обратила внимание. У вас очень мило.
- Пейте.
- Ах, да.
Эдна отхлебнула. Хороший коктейль, крепковатый, но на вкус славный. Она наблюдала, как Джо запрокидывает голову, когда пьет. Его шею, казалось, прорезали глубокие мощины. А брюки были уж слишком просторными. Наверное, на несколько размеров больше. От этого ноги выглядели смешно.
- Хорошее у вас платье, Эдна.
- Вам нравится?
- О, да. И вы пухленькая. Оно на вас отлично сидит, просто отлично.
Эдна ничего не ответила. И Джо промолчал. Они просто сидели, смотрели друг на друга и отхлебывали из стаканов.
Почему он молчит? - думала Эдна. Он ведь должен вести разговор. В нем действительно что-то деревянное. Она допила.
- Давайте еще принесу, - сказал Джо.
- Да нет, мне в самом деле уже пора.
- Ох, бросьте, - сказал он, - давайте я вам еще выпить принесу. Нам нужно как-то развязаться.
- Хорошо, но после этого я ухожу.