Однако время шло, и уверенность в скором примирении уходила вместе с ним. Надежда таяла с каждым днем. И на сердце было так тоскливо, так муторно. И жизнь стала пустая и бессмысленная, мир — серый. И Алька уже не ходила ни в кино, ни на дискотеки. Целыми днями сидела дома в ожидании Дронова. Лишь только слышала, как в двери ворочается ключ, так и летела навстречу, надеясь, что вот сегодня…
… Дронов поставил пакет на стол. Вытащил свертки, разложил в холодильнике. Алька стояла в дверях, наблюдая за ним. Решила — раз сам не понимает, что она готова его простить, надо намекнуть. Ну ведь сообразит же, что она не просто так стоит, что готова к примирению! Однако Дронов молча отодвинул ее из прохода и, сделав единственный шаг, оказался уже в прихожей. А там ведь и до выхода всего один шаг…
Алька не выдержала:
— Сволочь ты, Дронов!
Тот задержался у двери, однако даже не оглянулся. Стоял, ожидал чего-то.
— Какая же ты сволочь! — отчаянно повторила Алька. — Ты ведь давным-давно все понял, только из сволочизма молчишь!
По-прежнему не оглядываясь, словно бы обращаясь к двери, Дронов спросил равнодушно:
— Что, по-твоему, я должен был понять?
Алька притихла. Вот ведь гад какой! Специально изображает из себя тупого, только бы унизить ее!
Не дождавшись ответа, Дронов лязгнул замком.
— Вот я и говорю — сволочь! — обиженно воскликнула Алька. — Ведь ты же не хочешь уходить! Ты только хочешь, чтобы я сама сказала!
— Так скажи, — глухо ответил Дронов, все так же обращаясь к двери.
Алька молчала. Молчал и Дронов. Прошла минута, может, две. Дронов вновь лязгнул замком.
— Ну хорошо, хорошо, — не выдержала Алька. — Ты победил! У меня не получается без тебя. И тебе ведь так же плохо, я знаю! Просто ты сволочь, Дронов! Ты такая сволочь!
И Алька набросилась на него с кулаками. Правда, колотила она его несильно, просто от отчаяния не столько даже била, сколько стучалась в его спину:
— Сволочь, какая же ты сволочь, Дронов!
Дронов повернулся к ней, схватил ее за руки, спросил с плохо затаенной угрозой, пристально глядя в ее глаза:
— То есть ты согласна, чтобы вся твоя жизнь состояла только из меня?
Алька кивнула.
— И больше не будет походов в кино с кем бы то ни было кроме меня?
Алька кивнула.
— И никаких вечеринок, никаких дней рождения без меня?
Алька кивнула.
— Никаких выбрыков? Только я? Куда бы ты ни захотела — только со мной? Куда бы я ни захотел — только с тобой?
Алька кивнула.
— Потому что ты меня безумно любишь и тебе никто кроме меня не нужен?
Алька покачала головой:
— Потому что я тебя ненавижу и у меня никого кроме тебя нет!
— Тогда, чтобы ты еще больше меня ненавидела, пять раз в неделю, а может, и все шесть, будешь ходить на какие-нибудь секции. И тебе скучать не придется, и я буду спокоен.
— Нет! — воскликнула Алька. — Я спорт терпеть ненавижу! Не хочу, не буду!
— Необязательно спортивные, — успокоил ее Дронов. — У нас куча всяких секций, кружков, клубов и вообще чего угодно. Хочешь — на народные танцы иди, хочешь — на бальные, хочешь — на современные. Или на аэробику, например — очень полезная штука.
— Мне аэробика без надобности, у меня конституция худая, как у матери, я не растолстею…
— Неважно, — притянул ее к себе Дронов. — Лишь бы всегда была у меня под рукой, в поле зрения. Иначе я сойду с ума от ревности.
Алька уткнулась в его грудь:
— Какой ты все-таки гад, Дронов! А если бы я промолчала, ты еще долго бы дулся?
— Я не дулся, глупая. Я просто не могу ни с кем тебя делить. Мне легче, когда тебя у меня совсем нет, чем когда ты вроде бы есть, но не со мной. Я бы не отступил.
Алька рассердилась:
— Получается, ты гордый, а я — дерьмо собачье?
— Нет, ты просто дурочка. Маленькая глупая дурочка, без которой мне очень плохо. А я не гордый. Это ведь не гордость, так — одно сплошное упрямство. И слава Богу, что ты не такая же упертая, как я…
Дронов наклонился, захватил своими губами Алькины, и тут же выпустил. Прошептал нежно:
— Аля…
И вновь поцеловал. Долго, жадно, словно истомившийся от жажды путник припал устами к прохладному ручью. А руки уже привычно прокладывали путь под любимую Алькину розовую майку с размытым от бесконечных стирок рисунком…
С тех пор у Альки больше не было друзей. Приятелей, знакомых хватало — и в школе, и в комплексе. А вот друзей больше не было. Даже Жанка, самая лучшая, самая близкая подруга, и та тихонько отошла в сторону. За неимением Альки нашла себе другую подружку. Да и кто бы мог упрекнуть ее в предательстве? Ведь у Альки теперь был Дронов.
В школу они больше не играли — отпала необходимость. Они вообще больше не играли. Альке пришлось стать взрослой. Правда, она была как бы полувзрослой: вроде и вела взрослую жизнь, но сама ровным счетом ни за что не отвечала, ничегошеньки от нее не зависело. У нее была одна обязанность — быть рядом с Дроновым. И эта обязанность ее ни капельки не угнетала, вовсе нет, скорее даже наоборот.
А вот смеялась Алька все реже — не было повода. Дронов — взрослый серьезный человек, бизнесмен. Ибо, занимая должность директора спорткомплекса, занимался не столько административной деятельностью, сколько коммерческой. Комплекс был большой, просторный. Современный, одним словом. Жизненного пространства хватало всем желающим. И если эти желающие имели весьма отдаленное отношение к спорту, это не мешало им арендовать залы, зальчики, студии, кабинеты и даже подвал с чердаком. Альке волей-неволей приходилось вариться в этом соусе, а для веселья там поводов не обнаруживалось.
Алька занималась аэробикой и современными танцами. Пошла туда не столько по велению души, сколько по настойчивому требованию Дронова. Впрочем, быстро втянулась и даже стала получать некоторое удовольствие. После школы бежала в комплекс, как на работу. В кабинете Дронова кое-как делала уроки, да и то, если Дронов сильно настаивал. Потом приходило время тренировок или репетиций, и Алька пару часов с удовольствием занималась — хоть какое-то разнообразие, не все же в постели кувыркаться.
Собственно, как-то постепенно постель как понятие перестала доминировать в их отношениях. Нет, никто и не думал переводить отношения в платоническую плоскость, ни в коем случае! Физическая близость по-прежнему занимала приличный объем времени и чувств. Но если первое время их, по большому счету, только секс и объединял, то теперь он словно бы отошел на второй план. Причем, не по времени, необходимости или частоте 'сеансов', так сказать. А по ощущениям.
Вернее, ощущения от близости не притупились, нет. Скорее, они перестали быть новыми, а от того особенно острыми. И на первый план неожиданно, пожалуй, для обоих выступила близость духовная. Неожиданно — потому что как Дронов, так и Алька изначально жаждали именно физической близости. Алька была еще совсем молоденькой, совсем неопытной девчонкой, ей так хотелось узнать — что же 'это' такое, и какое оно должно быть на самом деле, ведь Кузнецов не продемонстрировал ей ничего интересного в этом плане. Дронов же и вовсе, вероятнее всего, ни о чем ином, кроме секса, и не помышлял. Однако рядовая интрижка каким-то невероятным образом затянулась, и даже переросла в нечто большее — настолько большее, что оба с трудом обходились друг без друга.
Разговаривали они немного. Если Алька не была на тренировке, то сидела у Дронова в кабинете. Она могла делать уроки или читать, могла просто смотреть телевизор или видик. Дронов занимался делами, не обращая на Альку, кажется, ни малейшего внимания. Однако обоим было так уютно, так спокойно на душе, что не хотелось даже секса. Казалось, предел счастья — это просто быть рядом, находиться в одном помещении. И, как приправа к основному блюду — восхитительная физическая близость.
Альке было хорошо, ее все устраивало в жизни. И сама не замечала, что почти уже перестала смеяться. В неполных семнадцать ей пришлось стать взрослой женщиной.
Было воскресенье. А этот день выпадал из остальной недели, так как не было нужды тащиться ни в школу, ни в комплекс. Это был сугубо Алькин день. Ну и, конечно, Дронова — куда от него денешься? Но строгого расписания этот день все-таки не имел. Кроме самого-самого утра. Едва проснувшись, Алька непременно принимала ванну.
Душ душем, это была обычная гигиеническая процедура, не более. А вот купаться в ванне Алька просто обожала. Залезала в почти еще пустую ванну, настраивала напор воды необходимой температуры, непременно погорячее, и… начинала концерт. Алька до самозабвения любила петь. А в ванной была прекрасная акустика. Обычно купание (или импровизированный концерт?) длилось часа два. Вода в ванне остывала, Алька подливала горяченькую и снова пела, пела, пела. Она знала много песен, и редко выходила из ванны, не исполнив хотя бы треть репертуара.
Едва Алька закончила исполнение очередной арии, как дверь в ванную открылась. Хотела было возмутиться — чего это мать мешает, ведь знает же, что ванная занята на целое утро! — но сменила гнев на милость, увидев Дронова.
— Это кто тут у нас так замечательно поет? — раздеваясь, спросил Дронов. — Ты не возражаешь, если я составлю тебе компанию?
Это было что-то новенькое. С одной стороны — почему бы и нет? С другой…
— Да ты что? С твоими ногами?! Дронов, мы же вдвоем не поместимся! Твои ноги займут всю ванну!
— А вот мы сейчас и проверим, — заявил Дронов, нагло нарушая Алькино личное пространство.
И действительно, поместились. Не без труда, правда. И в воде-то они были лишь по пояс, потому что ванна была стандартная, рассчитанная сугубо на нормального советского человека, того самого 'облико морале', который принимает ванну в гордом одиночестве. Мокрому телу, оказавшемуся вдруг вне воды, было несколько холодновато, однако объятия Дронова эту ситуацию тут же исправили. Алька откинула голову назад, на плечо Дронова, прикрыла глаза, наслаждаясь моментом. Дронову же этого, казалось, не совсем достаточно для счастья:
— Ну, соловушка, чего замолчала? Я, между прочим, пришел концерт послушать. У меня в квартире не очень хорошо слышно. Вернее, хорошо — у нас ведь одна система вентиляции — но не так хорошо, как здесь.
— Иди ты, — огрызнулась Алька, уверенная в том, что Дронов шутит.
— Нет, Аль, правда, — Дронов прижал ее к себе покрепче, поцеловал в шейку. — У тебя здорово получается, серьезно. Я вот знаешь что подумал? Ты ж в курсе, что у нас музыканты студию арендуют? Ну, раньше их ВИА называли, а теперь почему-то всё больше группами обзывают. Почему бы им тебя не взять в солистки, а? Надо бы подкинуть мыслишку. Я так думаю, они на этом не проиграют, а то, глядишь, и выиграют.
— Дронов, отстань, а? — чуть огрызнулась Алька. — Мне твоих танцев с аэробикой во как хватает! Или я тебе надоела и ты таким затейливым способом решил от меня избавиться? Мол, и ни при чем совсем, просто времени не хватает?
— Нет, Аля, ты неправа, — как-то слишком нежно возразил Дронов, привычно лаская Алькино тело. — По-моему, это замечательная идея. Почему нет, если ты действительно отлично поешь? Давай попробуем, а? Вдруг что-то получится?
Так что Дронов сам во всем виноват, никто за язык не тянул. Если бы не его замечательная идея, глядишь, Алька до конца дней оставалась бы его любовницей. А может, что-то другое бы вмешалось, развело влюбленных в разные стороны? Так или иначе, но трещинка образовалась именно из-за Алькиного пения.
Нельзя сказать, что руководитель той группы был в восторге от предложения Дронова. Однако спорить не стал — кто его знает, а вдруг арендную плату повысит? Куда полезнее выслушать его протеже, а потом уж отказываться. Мол, голос слабоват, или со слухом нелады, или еще чего. Но, устроив прослушивание, руководитель свое мнение поменял кардинально. Да, таки им действительно нужна солистка, и даже удивился — как же они раньше-то без Альки обходились?
Времени на все не хватало, и Алька отказалась от аэробики. В остальном же все оставалось по-прежнему: школа, комплекс, танцы, репетиции. И Дронов, Дронов, Дронов. Скучать не было возможности, а потому время летело стремительно. Но и Алька, и Дронов словно бы напрочь забыли о выпускных экзаменах. Только в середине мая Дронов опомнился:
— Аль, а как же с экзаменами? Ты же совсем не готовишься!
— Подумаешь, — фыркнула Алька. — Как-нибудь сдам. Уж троечки-то поставят, куда на фиг денутся?
— Троечки? — возмутился Дронов. — Да ты что?! Куда ж ты с тройками поступишь?!
— А я и так никуда не поступлю, — спокойно ответила Алька. — Даже пытаться не буду. Куда мне поступать с моим-то аттестатом?! Я ж никогда ни в какие институты и не собиралась. Мне мама еще в детстве объяснила, что нужно работать. Ну куда мне учиться, Дронов? Мне матери надо помогать, она ж у меня старенькая. Я еще, наверное, в первом классе знала, что после школы пойду работать, чтобы маме было легче.
— Так а я на что? Я что, недостаточно помогаю?!
Алька пожала плечом. Она действительно не знала об этом ровным счетом ничего. Разве только видела, как Дронов без конца тягает им пакеты с продуктами, а остальные вопросы они с матерью решали самостоятельно. Мать перестала работать прачкой, а вот из булочной уходить пока не собиралась. Альке причины не озвучивала, да та сама догадывалась: мать просто не была уверена, что Дронов у них надолго.
— Не знаю. Жить мы, конечно, стали лучше, это сто процентов. А что да как?.. Да даже не в этом дело, Дронов. Я знаю, что ты помогаешь, и мне этого достаточно. Тут дело в другом. Понимаешь, я ведь с самого детства готовила себя к тому, что буду как мама. То есть высшее образование — не для меня, потому что некогда учиться, надо матери помогать. А потому училась всегда через пень колоду. У меня ж аттестат будет еще тот! Дай Бог, чтоб средний балл был хоть чуть-чуть выше тройки!
Дронов притих. Подумал-подумал, сказал:
— Да, как-то я упустил этот момент. Еще ведь можно было многое исправить. Мне бы уроками с тобой заниматься, как раньше, а я… Забыл, что с малолеткой связался, — он улыбнулся, чтоб Алька не обиделась на 'малолетку'. — Что ж теперь делать, а?
Алька огрызнулась:
— А ты найди себе другую малолетку, которой еще можно помочь.
— Да? — удивился Дронов. — И правда, как все просто. Как же я сам не додумался? Точно. И вот тогда я учту все ошибки. А может, даже исправлю.
Алька обиженно отвернулась.
— Аль, ну ладно, я же пошутил, — Дронов обнял ее сзади, чмокнул в макушку. — Ребенок ты еще. Дитя малое. Куда ж мне тебя девать-то после школы?
Девать никуда особо не довелось, все устроилось словно бы само собой. Алька уже давно была своим человеком в комплексе, знала все, с ним связанное, как свои пять пальцев. А потому как-то так совершенно естественно оказалась маленьким начальником над многочисленным спортивным и хозяйственным инвентарем, то есть завхозом. Впрочем, особо перетруждаться не приходилось, в основном по-прежнему львиную долю времени проводила в кабинете Дронова.
Основная же жизнь начиналась у Альки по вечерам, на репетициях. Она и сама удивилась, как в ее голову раньше не приходила мысль о пении. Ведь даже не мечтала о сцене, с малолетства готовила себя к тяжелой судьбе, по стопам матери. А потому пение свое рассматривала сугубо как хобби. Теперь же оказалось, что пение — едва ли не главная составляющая ее жизни, куда даже большая, нежели Дронов. Потому что Дронов к тому времени стал обыденностью, прозой жизни, а пение в тот момент казалось нескончаемым праздником.
Группа 'Завтра', чьей солисткой ныне и являлась Алька, периодически давала концерты на предприятиях городка, в основном по большим и малым праздникам. Потом и вовсе их пригласили работать в ресторане 'Горизонт'. Дронов страшно возмущался, но поделать ничего не мог — Алька ведь уже попробовала наркотик под названием 'Сцена'. Конечно, не особо приятно петь для пьяных рож, равнодушно жующих котлеты 'По-киевски' или 'Столичный' салат, но Алька их просто не замечала. Она пела не для них, она всегда, изо дня в день, пела только для себя самой, потому что получала от собственного пения куда больший кайф, чем все слушатели, вместе взятые.