Арест, во время которого застрелили Джока, должен был бы пройти так же просто, как и арест Динка Кембелла четырьмя годами ранее. Однако случилось по-иному. Владелец притона, за которым мы охотились, успел со времени нашей предыдущей встречи сесть на иглу. А мы этого не знали. При его захвате мне следовало быть рядом, а меня рядом не было. Джок завез меня к Линде и один поехал дальше, навстречу своей смерти; сунув в карман клочок бумаги с номером телефона Линды на случай, если придется мне позвонить.
Никто не знал, где я нахожусь. Прибывшие на место полицейские допросили свидетелей, и выяснилось, что напарника Джока, то есть меня, никто не видел. На всякий случай проверили номер телефона и в телефонной компании получили информацию, что он принадлежит Дэниелу Кемпбеллу — в отсутствие Динка Линда оставила телефон на его имя. И пока я в нескольких кварталах оттуда стоял перед зданием многоквартирного дома, поправляя галстук и недоумевая, почему Джок задерживается, над холодеющим телом Джока решалась моя судьба.
Управление полиции не простило меня, но Кейт простила. А вот что касается Билла, моего тринадцатилетнего сына, я не знаю. То есть я знаю, что он в курсе случившегося со мной, но о том, что он думает, мне не догадаться. Происходящее в глубинах детского сознания недоступно пониманию взрослых. Что же касается меня самого, вряд ли я сумею когда-нибудь простить себе эту цепочку предательств. Но я свыкся с мыслью, что мне придется жить дальше и как бы заключил перемирие с самим собой, правда, не знаю, как долго оно продлится.
Наряду с другими последствиями, мое разоблачение словно парализовало меня. Я не мог ни думать, ни работать, ни обдумывать планы на будущее. В течение шести месяцев после катастрофы мы жили на наши сбережения и на жалованье, которое получала Кейт, подрабатывавшая продавщицей в магазине.
Только теперь, полгода спустя, я наконец-то за что-то взялся. Я взялся строить стену.
А может быть, меня ожидает и другая работа? В надежде, что мне предложат такое, что я в состоянии буду сделать, и в страхе, что это будет нечто, от чего я не смогу отказаться, я устроился в гостиной и выслушал все, что сообщил коротышка Виклер. И я согласился поехать с ним и побеседовать с его хозяином Эрни Рембеком. Оставив записку Биллу, который должен был вскоре вернуться из школы, я последовал за Виклером.
Глава 3
Швейцар, вышедший, чтобы открыть дверцу такси, знал Виклера и приветствовал его, называя по имени и прибавляя “мистер” и “сэр”. Виклер весь расцвел и не смог удержаться и не взглянуть через плечо, чтобы посмотреть на мою реакцию. Я был раздражен и сожалел, что приехал сюда, и, возможно, это было написано у меня на лице.
Это был новый высотный многоквартирный дом в районе восточных пятидесятых, с красным козырьком, под который провел меня Виклер, а затем мы в сопровождении швейцара проследовали в небольшой холл из стекла и металла, где на левой стене красовался такой хитроумный пульт управления, словно мы взошли на борт космического корабля. Подойдя туда, швейцар удостоверился по телефону, что Виклер может быть допущен в здание, и тогда при помощи белой пластмассовой кнопки он отомкнул замок на стеклянных дверях. Мы прошли внутрь.
Лифт, на котором мы поднялись на семнадцатый этаж и в полированных хромированных стенах которого отражались смазанные очертания меня и Виклера, молча стоявших рядом, усилил ощущение путешествия в будущее. Однако Бог с ним! Меня давно уже не ожесточает мысль о сравнительных доходах удачливых мошенников и удачливых полицейских; все равно сравнение глупое и неадекватное, ибо богатство есть цель мошенников, а у полицейского, как считается, в жизни иные цели.
При сложившихся обстоятельствах сравнение стало еще более неадекватным.
На фоне серого коридора выделялась черная дверь квартиры 17С. Виклер нажал на звонок, и мы стали ждать. Через мгновение у меня зачесалась спина — признак того, что за нами кто-то наблюдает в глазок, замаскированный над дверью под миниатюрный фонарик, а потом дверь отворилась, и нас впустил внутрь необычайно высокий и широкоплечий молодой человек с внешностью одного из тех представительных профессиональных футболистов, что снимаются в рекламных роликах страховых компаний. Виклер, войдя, сообщил:
— Эрни ждет нас. Скажи ему, что я привез Тобина. Э.., э-э.., мистера Тобина.
Молодой человек закрыл дверь, окинул меня бесстрастным взглядом серых глаз и сказал:
— Мне нужно будет обыскать вас, сэр, — сказал очень вежливо. Я невежливо ответил:
— Нет.
Он не удивился, не обиделся. Его непроницаемые глаза переместились на Виклера, который быстро проговорил:
— Все в порядке. Под мою ответственность. Как ни в чем не бывало молодой человек двинулся влево к широкой двери со словами:
— Соблаговолите подождать...
— Две минуты, — добавил я.
— Конечно, конечно, мистер Тобин, — поспешно обратился ко мне Виклер. — Я сам пойду и скажу Эрни.
Пройдя через широкую дверь, я попал в небольшую гостиную, обставленную изящной, хрупкой мебелью темного дерева, по-моему, двух-трехвековой давности. Но я не антиквар по мебели и точнее определить не могу.
Оставшись в одиночестве, я сел в изысканное кресло с деревянными подлокотниками и круглым сиденьем, с мягкой обивкой и нашел его на удивление удобным. Закурив, я положил спичку в круглую стеклянную пепельницу и посмотрел на часы, чтобы засечь время. Я уже два года как бросил курить, но шесть месяцев назад снова начал. Это была моя первая сигарета, с тех пор как я взялся за строительство стены.
Через минуту сорок секунд в гостиную вошел Эрни Рембек, проворный и дружелюбный, эдакий царек в костюме за двести долларов. При шикарном галстуке. Я несколько раз видел его по телевизору, когда он выступал в комитетах Конгресса по поводу Пятой поправки, но встречаться с ним прежде мне не доводилось, и меня поразило, как молодо он выглядит. Ему, вероятно, под пятьдесят, а на вид можно было дать не более моего возраста; сухощавый, подтянутый, ухоженный, с острыми угловатыми чертами лица и пружинистой походкой. Он походил на тех актеров, которые изображают удачливых деловых людей в рекламных роликах.
Улыбка, которой он нас одарил, представляла собой сложную комбинацию гостеприимства, извинения, самодовольства.
— Мистер Тобин, благодарю, что пришли! — приветствовал он меня. — Вы вряд ли пожелаете пожать мне руку?
Его слова сбили меня с толку, лишили удовольствия демонстративно отказаться от рукопожатия. И мне оставалось лишь сострить:
— А какой в этом смысл?
— Да никакого. — Он передернул плечами и продолжал:
— Поверьте мне, мистер Тобин, я очень благодарен, что вы посетили меня. Я — ваш враг. И вы как отставной генерал, который согласился сотрудничать с русскими.
— Что-то в этом роде.
— Я постараюсь сделать наше сотрудничество для вас как можно менее болезненным, — любезно изрек он. — Я понял, что вы явились сюда не по своему желанию, вас вынудили к тому обстоятельства. Прежде чем мы приступим к делу, хочу еще раз заверить вас, что я все отлично понимаю и надеюсь, что на время нашего общения вы найдете возможным.., заключить нечто вроде перемирия.
— Виклер рассказал мне о каком-то убийстве, — начал я. Он поднял руку и с извиняющейся улыбкой прервал меня:
— Виноват, пока рано. Вы приступили к делу, а я никогда не веду деловые беседы без своих советников. Я еще раз хотел искренне поблагодарить вас за визит и сообщить, что понимаю ситуацию и буду.., по мере возможности щадить ваши чувства.
Я, Митч Тобин, знаю, что расхожий стереотип заправилы преступного синдиката представляет собой угрюмо-неприветливого грузного недоучку-иммигранта, но стереотипы почти всегда ошибочны. И все же я не был готов к безукоризненно вежливой доброжелательности, которую олицетворял собой Эрни Рембек. Я был выбит из колеи и злился на него за это почти так же, как и за все его темные делишки.
— Давайте-ка я о своих чувствах сам позабочусь, — грубо буркнул я.
— Прежде чем мы проследуем в офис, — сказал он, не замечая моей невежливости, — я хотел бы поведать вам одну небольшую историю с моралью, можно?
Я пожал плечами:
— Валяйте.
— Когда-то, когда я был школьником, — заговорил он, — мы однажды сбежали с уроков и поехали на пароме на Стейтен-Айленд. Нас было человек десять. А вы же знаете мальчишек! Нам не терпелось поскорее сойти на берег. Помните: “Кто последний, тот протух”? И вот мы гурьбой столпились у сходни, а парня, который там дежурил, послали к черту, и только мы причалили, как один из наших свалился в воду. Хауи Злоткин, так его звали. Он попал между пристанью и бортом парома. Дали задний ход, пытаясь спасти мальчишку, а кончилось тем, что его три раза растерли между бортом и причалом. Мы все стояли у поручня и смотрели, а когда Хауи вытаскивали из воды, он был похож на кусок бифштекса. Можете такое вообразить?
Вообразить-то я мог, только не понимал, к чему он клонит.
— Вы о чем? — спросил я напрямую.
— О вас, — ответил он без обиняков. — Всякий раз, когда я встречаю такого гордеца, как вы, я вспоминаю про Хауи Злоткина, затертого между металлическим паромом и деревянным причалом.
— Вы хотите сказать, что меня раздавят?
— Я никогда не сталкивался с иным, — покачал он головой. — Ни разу. Металл и дерево прочнее кожи. Чьей бы она ни была.
— Вы не говорили мне про Хауи, — возразил я. — Что ждало бы его дома, если бы он остался в живых? Он улыбнулся едва заметной улыбкой:
— Вы знаете себя как никто другой, мистер Тобин. Прошу в офис.
Глава 4
Офис выглядел так, как и положено выглядеть офису, — с письменными столами, телефонами, шкафами с папками и жалюзи на окнах, а большой просторный угол был отгорожен, наподобие отдельной приемной. Когда мы вошли, там уже находились три человека, вставшие при нашем появлении. Рембек познакомил нас:
— Мистер Митчелл Тобин, позвольте представить вам Юстаса Кэнфилда, Роджера Керригана и Уильяма Пьетроджетти.
Все трое по очереди с улыбкой наклонили головы в знак приветствия, но руки мне никто не протянул, и я сразу ощутил нажим Эрни Рембека, который, перед тем как выйти ко мне, наверняка провел краткий инструктаж. Он хотел угодить мне, избежав неловкости, однако вышло еще хуже — меня обжулили, не дав продемонстрировать мое моральное превосходство над теми, кому я отказался бы пожать руки. И хотя я тут же напомнил себе, что нарочито показное моральное превосходство уже не превосходство и что-то вообще теряется, все равно осталось острое чувство, будто меня околпачили.
Закончив со светским представлением, Рембек вкратце объяснил, с кем мне предстоит иметь дело.
— Кэнфилд — мой адвокат, Керриган — наблюдатель от корпорации, а Пьетроджетти — мой бухгалтер. — Он махнул, рукой. — Садитесь, господа. — Более церемонным жестом он указал на кресло прямо у стоящего в центре стола для заседаний со словами:
— Будьте любезны, присаживайтесь, мистер Тобин.
Мне это место не понравилось: Кэнфилд и Керриган оказывались позади меня, вне поля моего зрения. Рембек, разумеется, мгновенно уловил мое недовольство и его причину и предложил:
— Впрочем, устраивайтесь, где вам удобно, — на сей раз он неопределенно махнул рукой на стоящий чуть поодаль, у правой стены, коричневый кожаный диван, откуда открывался отличный обзор комнаты.
Пора было положить этому конец. Рембек обращался со мной как с дорогой скаковой лошадью. И я сказал:
— Нет, благодарю. Мне и тут неплохо, — и сел в указанное им вначале кресло.
Я уже и так достаточно на всех троих насмотрелся, составив о них себе представление, так что в будущем легко смогу узнать их лица. Адвокат Юстас Кэнфилд держался с неимоверным достоинством, соответственно седине на его висках. Наверняка он носил корсет. Это был, несомненно, первоклассный адвокатбуквоед с феноменальной памятью и полным отсутствием воображения; из тех, кто может состряпать дело, хитроумное, как спичечный домик, но в суде одним неосторожным движением сам же и разрушить его.
Что до Роджера Керригана, он был точной копией Эрни Рембека, только помоложе. Блестящий, проницательный, немногословный выпускник бизнес-колледжа. Внешность как у типичного федерального агента и крысиные глазки. Вышеупомянутая “корпорация”, наблюдателем от которой он здесь был, иными словами называлась синдикат, или попросту мафий. Рембек являлся лишь местным царьком, и его начальство интересовало, как он справляется с кризисом на своей территории. Роджер Керриган, человек, на которого, очевидно, никогда не заводили и не заведут полицейского досье, человек в кармане которого явно лежит ключ от клуба “Плейбой” и абонемент в тренажерный зал, человек, которого в “корпорации” ожидало блестящее будущее, был подослан сюда соглядатаем теми, кто находился наверху. Я нисколько не сомневался, что свою работу он выполняет как следует.
Уильям Пьетроджетти принадлежал к совсем иному типу людей и сильно отличался от тех двоих. На нем был коричневый костюм, такой несвежий, обвисший и помятый, словно его владелец только что проделал в нем поездку на междугороднем автобусе. На щеках Уильяма к концу дня уже красовалась темная щетина, возможно появлявшаяся сразу же после бритья. Еще у него была перхоть и неопрятные черные космы. Человек явно односторонних интересов, принадлежавший к той категории бухгалтеров, которые в свободное время решают математические головоломки и отсылают их в “Научную Америку” и для которых легким чтивом являются биографии знаменитых математиков; а главное — общение с налоговым законодательством представляет для них своего рода интеллектуальное изнасилование. Получал он, скорее всего, меньше, чем следует, потому что таким всегда недоплачивают, впрочем, это его мало волновало; интерес к деньгам у него, наверное, появлялся лишь тогда, когда их можно было нанести на бумагу в виде столбиков с цифрами.
Как только все мы устроились, Рембек уперся локтями 6 стол и, нависая над всеми, произнес:
— Как много успел рассказать вам Виклер, мистер Тобин?
— Ровно столько, столько вы ему поручили. Убили какого-то человека, близкого вам, но не связанного с.., корпорацией. Вы хотите, чтобы убийцу нашли, но сами расследование вести не желаете. Если он будет найден, вы не будете возражать против передачи его в руки полиции.
Он кивнул:
— Верно. И это все? Больше ничего он не говорил?
— Все. Он не счел нужным объяснить мне, почему нельзя сразу обратиться в полицию, если вы все равно согласны иметь с ней дело.
— Ситуация сложная. Прежде чем я введу вас в курс дела, мне понадобится ваше обещание, что вы ничего не расскажете никому постороннему.
Я покачал головой:
— Этого я обещать не могу.
— Речь не идет об умалчивании чего-то незаконного, — уточнил он.
— Не важно, о чем идет речь. Я не могу давать обещаний вслепую.
В разговор вмешался Кэнфилд.
— Мистер Тобин, по-моему, достаточно будет ваших заверений в том, что ко всему, что вы здесь сегодня услышите, вы отнесетесь.., с должной деликатностью. Ты согласен, Эрни?
Рембек казался обеспокоенным.
— Для меня все очень важно, Юстас, — подчеркнул он.
— По моему мнению, мы можем рассчитывать на порядочность мистера Тобина. Рембек взглянул на меня.
— Если вы хотите от меня одного, чтобы я пообещал не сплетничать, я согласен, — заявил я. Рембек резко кивнул.
— Ладно, — согласился он. — Меня это устроит. — Затем, с явным усилием выдавив из себя дружескую улыбку, он продолжал:
— Меня это дело касается весьма близко. Вы сами поймете, когда ознакомитесь с ним до конца.
— Я давно готов, — сказал я.
— Еще кое-что, самое последнее, мистер Тобин, — вмешался Кэнфилд. — Есть одна юридическая формальность. У вас не найдется долларового банкнота?
— Наверное. А в чем дело?
— Я попрошу вас передать его мне и подтвердить, что вы нанимаете меня, чтобы я представлял ваши интересы в данном деле. Я повернулся в кресле, чтобы лучше его видеть, и спросил: