Какая-то пограничная.
Но скажем прямо: не то чтобы я готов лить слезы, размышляя об этом. И только полный кретин не признается себе в том, что такие мысли мало сочетаются с идеей “возлюби родителей твоих”.
Вот потому я и не понимаю, как кто-нибудь хотя бы условно обеспеченный может испытывать к предкам хоть какую-то любовь. Я считаю, они все врут.
А по сравнению с остальными в школе наша семья совсем не богата. Если бы мой папа владел сетью “Уимпи” по всей Скандинавии, я бы не задумываясь пожелал ему смерти.
Глава девятая
Слушайте. Я хочу объяснить. Насчет себя и Барри. Я знаю, что вы думаете. Вы думаете: “Этот Марк – просто гомик”.
И я вас понимаю. Дано: я бесстыдно разглядываю человека, чьи половые признаки удивительным образом напоминают мои собственные. Дано. Не спорю. И... ну... я не собираюсь убеждать вас, что для гетеросексуала нормально с вожделением пялиться на мужчину, – это бы вообще отрицало гетеросексуальность, как таковую, – но я просто хочу сказать, что по-прежнему считаю себя натуральнее большинства учеников у нас в школе. Я не хочу сказать, что все остальные – геи. Просто оценивающе пялиться на изящно вылепленную ягодицу – слезы по сравнению с тем, что вытворяют школьные регбисты. И это не наезды в стиле “ну да, ну да, мы в курсе, что творится в схватках за мяч”. Я о том, чем они занимаются вне поля. Для удовольствия.
На утренней перемене в комнате отдыха шестиклассников они развлекаются игрой, которая становится кульминацией всей недели регбистов. Игра называется “месилово”, а правила у нее такие:
Все начинается с маленькой стычки двух парней, какая может случиться при любом разговоре. Затем свидетель ссоры открывает игру, выкрикивая: “МЕСИЛОВО!” – и прыгая на них сверху. После этого каждое здоровое энергичное лицо мужского пола в комнате обязано заорать: “МЕСИИИИЛОВООООООО!” – и присоединиться к куче извивающихся вопящих парней, как можно тяжелее прыгнув сверху.
В самых больших месиловах участвовало до тридцати человек, и тем, кто оказывался внизу, доставалось сурово. Начать игру – мужественный жест, поскольку в итоге зачинщик попадает в самый низ, но альтруизм обычно побеждал, и некоторые парни часто жертвовали собой ради удовольствия остальных.
Игра была общеизвестна, но расцвела лишь в последние четыре года (постпубертат) и пользовалась особой популярностью среди самых крикливых, нахальных, шумных, крупных шестиклассников – королей школьного регби. Самым главным – королем королей – был Школьный Зверь (тот, что засовывал под крайнюю плоть восемнадцать двухпенсовиков).
Так вот, все эти парни были натуралы. Я в этом уверен. Чтобы это доказать, они порой избивали худосочных христиан за то, что те – геи. Просто если бы регбисты как-нибудь глянули в словаре, что значит слово “гомоэротика”, они бы, наверное, пересмотрели свои методы совместных развлечений.
В общем, вы понимаете, как в мужской школе, в том возрасте, когда еще блестят на лобке только что выросшие волосы, непросто разобраться, за кого играешь. Когда ни у кого никакого секса и 90 процентов школьного населения регулярно седлают друг друга, очень сложно понять что такое норма. Именно поэтому, несмотря на то, что с Барри все обстояло странно, я по-прежнему был вполне уверен, что я основательный, серединка-наполовинку натуральный продукт.
Не раз месилово было таким энергичным, что ломался диван.
Это озадачивало дежурного препода. Мистер Райт, классный руководитель шестого класса, считал себя стильным, а потому старался выглядеть не злым, а “расстроенным”.
– Просто не понимаю. Как вам это удалось? Я очень расстроен. Мальчики в единой средней школе правую руку отдали бы, чтоб у них в комнате отдыха стоял такой диван.
– Так они ж болваны, разве нет? – выкрикнул Джоэл Шнайдер.
– Подобные замечания... меня от них тошнит. Ты,Шнайдер, это ты – болван. Абсолютный болван.
– Да какая разница, сэр? Я богатый. Гораздо богаче вас.
– Мне тебя жаль, Шнайдер.
– Взаимно, сэр. Вот десять соверенов. Возьмите. Утопите в вине ваши печали.
Мистер Райт был из тех, кто становится препо-дом по своему идеализму, переходит в частную школу, потому что хочет чуть больше денег, а потом таких всю жизнь обламывают. Он ненавидел богатых евреев за то, что они богатые евреи, а те его вечно подзуживали – и побеждали. Больше всего на свете им нравилось, когда их ненавидят за богатство, – просто потому, что это позволяло им лишний раз выставить это богатство напоказ. Ко всем прочим своим достоинствам, мистер Райт был замечательный тугодум.
– Вот что. Заткнись. Убери свои деньги. Я спрашиваю, кто сломал диван. Я хочу знать, кто виноват. Я знаю, что виноват не один человек, и вы мне скажете,черт бы вас побрал, чем вы тут занимались.
Мне всегда хотелось наябедничать: “Это вон те тридцать мальчиков, сэр. Школьные регбисты – из первой и второй команд. Каждую утреннюю перемену они скачут по дивану, изображая совокупления, сэр”. Мне, однако, никогда не хватало смелости.
Речь мистера Райта обычно скукоживалась до “занимайтесь этим у себя дома”, а Джоэл Шнайдер объяснял, что ничего страшного, по-настоящему хорошие диваны так просто не ломаются, и если мистер Райт хочет связаться с кем-нибудь, кто торгует высококачественной кожаной мебелью...
По соседству, за так называемой Берлинской стеной, располагалась женская школа – партнер нашей. Кроме встреч в автобусе и на остановке, контакты между учебными заведениями запрещались. Не было ни одного смешанного класса, и существовало общепризнанное правило, гласившее, что от учеников школы-партнера следует держаться на расстоянии не меньше метра. Самое знаменитое нарушение этого правила случилось, когда дочь барабанщика Олвина Стардаста<Бернард Уильям Джури (р. 1944), британский поп-певец.> застали в павильоне для игры в крикет, где она отсасывала у сына лучшего оптика из Голдерс-Грина.
Не считая этого диковатого эпизода (за который девушку исключили, а парня две недели оставляли после уроков и хлопали по спине), мальчики, похоже, не слишком интересовались девочками. По общему мнению, все девочки были уродины. Небольшая группка тусовалась в обеденный перерыв возле женских ворот, но их считали какими-то гомиками. Большинство предпочитали футбол, а христиане и евнухи сидели в библиотеке и делали домашние задания.
О сексе трепались много, но всегда применительно к кинозвездам, музыкантам или телеведущим. Когда появлялись реальные существа женского пола и нашего возраста, мы обычно уклонялись от общения, робко бормоча: “Отвали, малявка” или “Не трогай меня, собака”. Не то чтобы кто-то нас трогал, но предупредить стоило – на всякий случай.
Вежливы с девочками были только мальчики из Эджвера и Стэнмора. Все потому, что у них уже имелась готовая общественная жизнь за пределами школы, в том числе регулярные дискотеки при местных синагогах, и эти мальчики часто и разнообразно трахались с нескончаемым потоком красивых девочек в возрасте от тринадцати и старше. Их родители так мечтали, чтобы чада женились на еврейках, что плевать хотели, насколько рано детки начнут друг друга брюхатить. Остальные завидовали их общественной жизни до дрожи в коленках, но это была слишком больная тема для обсуждения.
Я до сих пор помню день, еще во втором классе, когда Марк Эйвенер на утренней проверке громко объявил Дэниэлу Бэйлинту, что у подружки как раз начались месячные. По мне, это все равно что рассказать, как провел выходные на Луне. Просто неслыханно. Вот же счастливчик!
Осенний семестр младшего шестого класса подходил к концу, и я стал замечать некую оттепель, элемент разрядки в отношениях между школами. На автобусной остановке ученики больше смешивались между собой, в некотором роде даже касались друг друга, и порой... смею ли я сказать... порой... нет, не могу (должен) не могу (должен)... порой... целовались! (Уф!)
Какая разительная перемена: внезапно оказалось, что ты гей, если неразговариваешь сдевушками. В смешанной школе такой сдвиг произошел бы лет в одиннадцать. Мне в семнадцать он давался весьма нелегко.
И я все ещени разу не говорил с Барри о сексе. Я сгорал от любопытства. Я жаждал отвратительных историй о недельных групповухах в швейцарских шале. Жаждал услышать о вечеринках с резиновыми куклами, изображающими звезд. Узнать про методики. Пусть это случится чуть раньше, чем я смогу применить свои знания на практике. Я был уверен, что он научит меня всему.
Однажды, в автобусе по дороге домой, я собрался с духом. Я спросил.
Глава десятая
– КТО? ТЫ – КТО?
– Девственник.
– КТО?.. КТО?..
– Девственник.
– КТО?
– ДЕВСТВЕННИК, КРЕТИН, ДЕВСТВЕННИК!
– Блядь. Я в шоке. Просто не верится.
– Почему? А ты разве нет?
– Конечно да, придурок! Ты на морду мою посмотри.
– А что у тебя с мордой?
– Уродская она, вот что. С таким не трахнешься.
– Вовсе не уродская, – сказал он. – Немного волосатая, вот и все.
– Поверь мне, такая морда сойдет для книжек. Для секса – нет. А вот это лицо, – я потянул его за щеки, – ЭТО – для секса.
– Да?
– Балда. Как можно этим не пользоваться. Как можно не пользоваться таким лицом?
– Ну, я бы хотел секса на каком-то этапе...
– На каком-то этапе?
– Ну, то есть – когда найду нужную женщину.
– Что значит – нужную женщину?
– Такую, с которой смогу быть, – ну, ты понимаешь.
– О боже. – Я был потрясен. Я не знал, что сказать. Кто бы мог подумать, что Барри, именно Барри окажется вот таким. Какой урод.
– Ты почему девственник? – спросил я.
– Что значит – почему?
– Почему – ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ ТЫ ДЕВСТВЕННИК, УБЛЮДОК? РАССКАЗЫВАЙ! – Я начал злиться. Мир терял смысл. Я старался дышать глубоко и медленно. – Послушай, – сказал я как можно терпеливее, – я девственник, потому что я урод. Из-за неприятного сочетания черт моего лица со мной никто не хочет спать. Я противный. Но ты... Ты такой... Почему ты... Чем ты занимался – чем, твою мать, ты занимался? ПОЧЕМУ? ТЫ ЧТО – СОВСЕМ БОЛВАН? ПОСЛУШАЙ, КРЕТИН, – ЧЕМ, ТВОЮ МАТЬ, ТЫ ЗАНИМАЛСЯ?
Я был слегка непоследователен.
– Ты какой-то странный, Марк.
– Извини. Я просто не понимаю. Мне это очень важно.
– Ты хочешь причину, да?
– РАЗУМЕЕТСЯ, ХОЧУ, ИДИОТ.
– Хорошо, хорошо. Дай подумать. – Он подумал. Это неспешный процесс. – Не-а. Не знаю причины. Как-то случая не было, наверное.
– Как ты... Что ты хочешь сказать? Это же невероятно.
– Наверное, если бы случай представился, я бы не возражал. Ну, знаешь, – всего один раз и отделаться уже, чтобы потом не сильно торопиться, когда буду нужную женщину искать.
– Ты больной. Больной на всю голову. Под завязку накачан самыми говенными, самыми древними голливудскими штампами. Весьма печально.
– Вовсе нет. Я кино не смотрю.
– А? Ты не смотришь кино?
– Да нет.
– А по телевизору? По телевизору же ты, наверное, смотришь кино?
– Не особенно. Я, в общем-то, и телик не смотрю.
– Да? Не смотришь телик? А книжки читаешь?
– Нееет – не говори глупостей.
– Журналы? – Не-а.
– Музыка? Сейшены?
– Не-а.
– Господи боже! Чем же ты занят?
– Не знаю. Чем-то. Ну, понимаешь. Работаю.
– Это поразительно. Невероятно. Чем ты ЗАНЯТ?
Ответа не последовало.
– Слушай, – предложил я, – хочешь секса?
– Отвянь!
– Да не со мной, козел. С девчонкой. Которой хочется.
– Не знаю.
– Кончай уже. Хочешь? Да или нет?
– Ну, наверное. Теоретически.
– Барри, я не о теории говорю, а о практике – о реальной жизни, – о том, чтобы сделать это – с другим человеческим существом.
– Ну... да. Но кто со мной захочет спать?
– О господи! Да все. С тобой все хотят спать, Барри.
– Это смешно.
– Барри, послушай. Я предельно серьезен. Все без исключения девчонки из женской школы, плюс все преподы из женской школы, половина преподов мужской школы (женщин и мужчин) и большинство учеников мужской школы – МЫ ВСЕ ПОГОЛОВНО МЕЧТАЕМ ПРЫГНУТЬ К ТЕБЕ В ПОСТЕЛЬ И ТЕБЯ ТРАХНУТЬ.
Ему требовалось некоторое время, чтобы это переварить.
– Не говори глупостей. Это невозможно... Да?.. Нет, это чушь... Правда?.. Ты правда так думаешь?.. Нет... чепуха... Они хотят?.. Со мной?.. То есть я?.. Я не... Я?.. Они?.. Они правда – девчонки то есть?
– Да, ты. Да, они правда.
– Черт. Правда?
– Да – конечно, правда! Я что тут, по-твоему, шучу? Это совсем не смешно. Ты какой-то недоросток Умственный недоросток И я тебя спрашиваю, дрочила. Ты хочешь или не хочешь переспать с кем-нибудь из женской школы?
– Боже!.. Это... Ты что, сутенер, что ли?
– Да. Сейчас я сутенер. Я найду девчонку, она к тебе придет. Вы двое переспите. Никакой платы.
– Это нереально.
– Это реально, идиот.
– Ну нет же.
– Поверь мне. Реально. Скажешь “да”, и я все устрою.
– Черт!
– Надо просто сказать, да или нет.
– Ох ты ж.
– Ну?
– Блин!
– Ну?
– Надо сказать “да” или “нет”?
– Да.
– Или “да”...
– Или “нет”.
– Точно.
– Точно.
– Ну ладно, – сказал он. – Я говорю... гм... “да”... наверное... но я тебе все равно не верю... то есть не получится... Или получится?.. Да нет... Но все равно “да”.
Глава одиннадцатая
На следующее утро я подпустил в женскую школу слушок о том, что Барри девственник, и вечером он переспал с самой красивой девчонкой Северо-Восточного Лондона.
Через пару недель это был совсем другой человек. Обнаружив, что секс проще жвачки, он стал большим поклонником этого дешевого и приятного способа проводить время. Барри, который раньше ни к чему не прилагал никаких усилий, теперь за кем-то гонялся, среди ночи звонил по телефону и выпрашивал презервативы из неприкосновенных запасов. Он сильно изменился. Вернулся к жизни. Или, точнее, начал жить, в последний момент догнав свою юность, – как раз перед тем, как время истекло и он стал взрослым.
В конце дня я обычно шел с ним из класса до автобусной остановки. Где-то в пятидесяти метрах от нее сливались дорожки из обеих школ. В захватывающие дни сексуального пробуждения Барри эти прогулки были полны событий. Как только мы появлялись, все девчонки оборачивались. Ничего необычного в этом не было, но теперь они не просто смотрели с безоговорочным наивным восторгом – в паре лиц проблескивало узнавание. Взгляд на несколько секунд стекленел, а затем девчонка бледнела или заливалась слезами. Эти прогулки длились минуты две, и все походило на сюрреалистический человечий кегельбан: мы были шарами, а девчонки в форме цвета сопель – кеглями. После каждой новой победы я спрашивал Барри, кто это был.
– А, одна девчонка, которая...
– Да, я с ней познакомился в...
– Это та, которую я...
Истории никогда не повторялись. Потрясающе. Разумеется, здесь таилсяи мой шанс. Мне следовало мчаться к этим поваленным женщинам-кеглям, поднимать их с земли и нежно беседовать о женоненавистничестве Барри, подводя к обсуждению своей собственной доброй и любящей натуры. Жалкая замена Барри, но “теперь, познав опасность красоты, вы, возможно, способны оценить человека, у которого есть сердце, человека, которому вы сможете доверять”.
Но этого не случалось. Мне так и не хватило храбрости подойти ни к одной его любовнице. Я хотел. Но увы.