— Нет.
Офицер ударил его по лицу.
— Где ты живешь?
— Каждый раз в другой деревне, где для меня находится работа.
— Где твои родители?
— Их убили в начале войны.
— Как?
Юрек рассказал ему свою историю.
— И с тех пор ты так ходишь?
— Нет. Сначала те люди взяли меня в свою деревню. Но там хозяин сильно напивался и бил меня. Тогда я удрал. Я работал во многих деревнях. Если не дерутся, я остаюсь.
— Сколько тебе лет?
— Наверно, девять.
— Когда тебя били в последний раз?
— Сейчас. Вы.
Немец засмеялся:
— Я не имею в виду одну оплеуху.
— Наверно, месяц назад.
— За что?
— Зато, что коровы зашли на морковное поле.
— И тогда ты убежал?
— Да, в лес, с моей собакой.
— У тебя была собака?
— Да.
— Где она?
— Деревенские убили ее вместе с бешеной собакой. — Юрек шмыгнул носом.
— Как?
— Они выстрелили в них.
— Выстрелили? — Немец поднял брови. — Где точно это было?
Юрек пожал плечами:
— Я не знаю. В лесу.
— Ты еврей?
— Нет.
— Ты умеешь креститься?
Юрек перекрестился.
— Ты умеешь молиться?
Юрек произнес короткую молитву.
— Ладно, я все равно не верю тебе, — сказал немец. — Ну-ка разденься.
Юрек разделся и встал голый, прикрывая руками низ живота. Немец ударил его линейкой по рукам, раздвинул их в стороны и спросил:
— А это что?
— Когда я был маленький, у меня там была ранка и мне сделали операцию.
— Нет, — сказал немец. — Это признак евреев.
Он с силой ударил Юрека по лицу.
— Я не еврей, — упрямо сказал Юрек.
— Ладно, одевайся, — сказал офицер.
Юрек оделся.
— Ты смышленый мальчик, жалко, что ты еврей, — сказал немец. — Идем.
Офицер повел его перед собой к выходу, а оттуда во двор. Юрек шел рядом с ним. Офицер достал из кармана позолоченный портсигар и вынул сигарету. Потом протянул открытый портсигар Юреку:
— Ты куришь?
— Нет.
Немец закурил. Больше он не говорил. Они продолжали ходить по двору, и офицер время от времени выпускал прямо перед собой колечко дыма. И тут Юрек заметил, что его правая рука медленно-медленно тянется к кобуре пистолета. Он рванулся и стрелой бросился к низкому бараку, который указала ему польская женщина из кухни. Но оказалось, что она не поняла его вопрос. За бараком действительно виднелась тропинка в лес, только там был еще и забор, который окружал весь дом и перегораживал тропинку. Но Юрек недаром тренировался запрыгивать в мусорные ящики и залезать на деревья. Он ни на секунду не замедлил свой бешеный бег, с разгона взлетел на забор и с быстротой обезьяны перелез через колючую проволоку. Два первых выстрела немец сделал, когда Юрек еще был наверху. Одна пуля просвистела около его уха, вторая расцарапала ему плечо. Юрек спрыгнул на землю по другую сторону забора, вскочил и продолжал бежать. Еще три выстрела послышались за его спиной. Вскоре он услышал тарахтенье мотоцикла и лай собак. Юрек обернулся и действительно увидел вдали мотоцикл, подпрыгивающий на кочках, и двух немцев, которые приближались к нему на лошадях в сопровождении собак. Но он уже был в лесу и продолжал бежать так быстро, как только позволяли ему длинные ноги. И вдруг Юрек почуял запах болота. Он вспомнил слова отца и повернул в сторону запаха. Он не останавливался до тех пор, пока мог вытягивать ноги из вязкой жижи. Когда делать это стало трудно, он ухватился за ветку, которая спускалась с одного из деревьев, и распластался на поверхности болота. Его тело постепенно погружалось в жижу. В конце концов на поверхности остались только его голова и руки, с силой сжимавшие спасительную ветку.
Первыми к болоту прибежали собаки, но они не стали лезть в него, а повернули и пробежали мимо. Потом появились оба всадника. Юрек не видел, что произошло, но по крикам и ругани понял, что немцам с трудом удалось вытащить лошадей из этого топкого места. Какое-то время он еще слышал, как они подзывали собак.
Он подтянулся на ветке, вытаскивая себя из трясины. Ветка затрещала, и Юрек испугался. Он передохнул и медленно, осторожно стал снова подтягиваться. Вскоре он уже мог продвигаться лежа, скользя на животе и держась за ветку.
Он спасся от гестапо.
Глава 11
Опять в гестапо
Зубчатые колеса молотилки
Следующие несколько недель Юрек снова провел в лесу Как-то утром он отправился поискать еду в одной из ближайших деревень. Он забрался в чей-то двор в надежде найти подвешенный мешочек с брынзой, а если повезет — то и курицу. Во дворе стоял деревянный туалет. Неожиданно оттуда вышел хозяин дома. Он увидел Юрека и схватил его одной рукой за ворот. Другой рукой он еще застегивал штаны.
— А ты что здесь делаешь?
Юрек не смутился.
— Ищу работу, — сказал он.
— Вот и замечательно! — сказал крестьянин. — Мой старший сын ушел в город, на заработки, младшие еще малы, и я как раз ищу кого-нибудь пасти коров.
Юреку понравился этот человек. Понравилась ему и его жена — полная и улыбчивая женщина. Он поработал у них несколько дней, а потом новый хозяин сказал Юреку, что они должны съездить вместе к деревенскому старосте.
— Тяжело сейчас, — сказал он. — Немцы забирают у нас все, оставляют только по числу голов в доме. А ты ведь тоже голова.
— Мы не пойдем пешком? Поедем в телеге? — удивился Юрек.
— Да, ведь потом нужно будет съездить за подтверждением от властей.
Он взобрался на телегу, и они заехали к деревенскому старосте, а потом выехали на большую дорогу. Юрек лежал на соломе, подстеленной на дно телеги, и дремал. Он очнулся, когда крестьянин остановил лошадей. Юрек поднялся и в первую минуту подумал, что видит кошмарный сон. В этом сне повторялось все, что происходило с ним во время предыдущей поездки в крестьянской телеге. Вокруг него был тот же двор, обнесенный колючей проволокой, а посреди двора стоял тот же молодой немецкий офицер. Юрек не знал, что за подтверждением властей следовало ехать в гестапо.
Он быстро прижался ко дну телеги, но было уже поздно. Увидев мальчика, офицер с радостной улыбкой бросился к нему, схватил за ворот и вытащил из телеги:
— Вернулся, да? Теперь я точно знаю, что ты еврей.
Юрек стоял молча. Крестьянин, который его привез, тоже замер, потрясенный случившимся. Офицер велел выдать ему в утешение награду за доставку еврея в гестапо и выпроводить за ворота.
Юрек остался стоять посреди двора. Офицер велел ему следовать за ним в дом. Он привел его в уже знакомую комнату, сел, побарабанил пальцами по столу и вдруг улыбнулся и сказал на том же плохом польском:
— Ладно, не бойся. Раньше я на самом деле хотел тебя расстрелять, но теперь не стану, пожалуй. Ты умный паренек, и ты мне понравился. Ты говорил, что ищешь работу, да? Вот и будешь работать у меня.
Он встал, позвал одного из солдат и что-то сказал ему по-немецки. Солдат повел Юрека в умывальню, раздел его, обрил голову, помыл и дал чистую одежду и обувь.
— У нас нет маленьких ботинок на твою ногу, — сказал он. — Возьми тряпки и набей внутрь.
— Верните мне то, что было у меня в карманах, — попросил Юрек.
Солдат отдал ему рогатку Франека и увеличительное стекло Мариши, но не отдал нож Иоселе.
— А где нож?
— У офицера.
Потом солдат отвел Юрека в маленькую комнатку с широким окном, выходившим прямо в лес.
— Это для тебя, — сказал он и вышел.
Впервые в жизни у Юрека появилась своя комната.
Немецкий офицер сдержал слово. Юрек остался жить в гестапо. В доме было три этажа, не считая подвалов, с одним из которых Юрек уже когда-то познакомился. По ночам оттуда часто слышались крики и рыдания. А иногда Юрек просыпался от страшных воплей и дрожал всем телом. Но утром все затихало, и только телега, бывало, заезжала во двор и выезжала, покрытая рогожей.
Обязанности Юрека состояли в обслуживании офицера. Он чистил щетками его одежду и сапоги. Вначале офицер был недоволен. Он объяснил Юреку, что сапоги должны блестеть так, чтобы в них, как в зеркале, можно было видеть свое отражение. Постепенно Юрек наловчился в чистке, но прежде, чем он достиг совершенства, офицер награждал его оплеухой за каждую пылинку, которую находил на своих сапогах. В свободные часы Юрек сидел на кухне у польской женщины и ел. И толстел.
— Так ты, значит, еврейский мальчик? — спросила она однажды.
— Нет, я не еврей.
— Я знаю, офицер мне все рассказал.
Юрек молчал.
— Ладно, не стесняйся. Еврей тоже человек.
И в доказательство своих слов достала из шкафа большой кусок шоколада и дала ему.
Лето было уже в разгаре, когда однажды утром офицер позвал Юрека:
— Возьми свои ботинки и приходи.
Когда Юрек вернулся, он посадил его в коляску мотоцикла вместе со своей собакой, и они отправились в путь. «Куда он везет меня?» — с тревогой думал Юрек. Офицер прочел тревогу у него на лице, улыбнулся про себя, но ничего не сказал. Сначала они ехали по дороге, потом свернули на полевую тропу и наконец въехали в большой деревенский двор.
— Эта деревня называется Кромнув, — сказал немец, остановив мотоцикл. — Я привез тебя к моей приятельнице, и теперь ты будешь работать у нее. Веди себя хорошо, и все будет в порядке. И кстати, возьми свой нож.
— Спасибо, — сказал Юрек по-немецки.
Офицер сошел с мотоцикла. Ему навстречу вышла молодая женщина в сапогах, с закатанными рукавами.
— Фрау Герман, — представил ее офицер. — Красавица жена господина Германа, — добавил он и подмигнул Юреку.
Юрек не понял его подмигивания. Молодой офицер повернулся к женщине и сказал:
— Я привез вам нового работника. Прекрасного работника. Смотрите, как он чистит мои сапоги.
И он приподнял одну ногу, чтобы фрау Герман могла увидеть свое отражение в его сапоге.
Она посмотрела на Юрека.
— Присмотри за собакой, пока я вернусь, — сказал офицер, и оба они пошли к дому, чему-то весело смеясь.
С того дня Юрек остался у фрау Герман. От других ее работников он узнал, что она полька немецкого происхождения, замужем за немцем, господином Германом, который служит в армии, и сама управляет всем его хозяйством, а молодой офицер гестапо поставляет ей работников и работниц из числа нарушителей закона или проштрафившихся должников. Юрек быстро понял, что на новом месте нужно работать очень хорошо. Ему сказали, что, если кто-нибудь работает спустя рукава, фрау Герман жалуется на него в гестапо и вскоре во дворе появляются немецкие солдаты и избивают несчастного. Поэтому Юрек старательно делал все, что приказывала ему новая хозяйка. Он тщательно выполнял ее указания до последней мелочи. И всегда предпочитал выходить на пастбище с коровами, потому что это позволяло ему целыми днями не видеть жестокую хозяйку.
Молодой гестаповец часто наезжал в гости к хозяйке. Если он встречал Юрека во дворе, то обычно подзывал, сажал в коляску мотоцикла и приказывал присмотреть за своей собакой.
— Можно мне поиграть с ней? — как-то спросил Юрек по-немецки.
— Ты знаешь немецкий? — удивился офицер.
— Только чуть-чуть, — сказал Юрек.
— Я забыл, у тебя ведь была когда-то собака. Да, ты можешь бросить ей палку, и она принесет ее тебе обратно. Только поплюй на нее перед тем, как бросить, а когда собака принесет ее тебе, скажи ей: «Хороший пес!» Ты можешь сказать это по-немецки?
Юрек сказал:
— Айн гутер хунд.
— Прекрасно.
Юрек очень скучал по Азору.
А потом пришла беда. Наступил сезон молотьбы. Большое хозяйство господина Германа было высокомеханизированным. Молотили зерно с помощью барабана с деревянными зубьями, а этот барабан приводился в движение приводным ремнем, надетым на большое колесо, которое крутила пара лошадей, ходивших по кругу. Зубья били по зернам, отделяя семена от оболочки, и чистое зерно лилось из молотилки непрерывным золотым потоком.
Юреку дали длинный кнут и поручили водить лошадей по кругу. Он очень гордился своей должностью. Уже после первого дня работы он почти не нуждался в кнуте, но для пущей важности время от времени хлестал им в воздухе, и щелчки кнута раздавались точно громкие выстрелы. День за днем, долгие часы он ходил по кругу, утрамбованному в земле, а в перерывах вешал на головы лошадей мешки с овсом, чтобы они поели, а сам присоединялся к рабочим перекусить. За день до конца молотьбы, незадолго до обеденного перерыва, он внезапно услышал за собой какие-то непонятные, предостерегающие крики. Юрек не понял, что ему кричали. Он испугался, неудачно взмахнул рукой, кнут, который он держал в руке, попал в зубчатые колеса, и его втянуло внутрь машины вместе с рукой. Все это заняло считаные секунды. Юрек вдруг почувствовал нестерпимую боль.
— Остановите лошадей! — крикнули сверху.
Кто-то спрыгнул с молотилки и схватил лошадей. Юреку помогли вытащить руку из зубчатых колес. Он видел все, как в тумане. Он еще успел втянуть раздробленную руку в рукав, но тут же свернулся колобком, упал на землю и потерял сознание. Время от времени он приходил в себя от боли и пытался понять, где он и что с ним делают. Он видел, что фрау Герман сидит возле него в несущейся по дороге коляске. Она старалась держать его раздробленную руку так, чтобы он не чувствовал толчков. Потом его глаза опять залило темнотой. Иногда какая-то голубизна проникала в эту темноту, и тогда ему казалось, что он видит легкие облака, подвешенные в небе. А потом снова проваливался во мглу.
Юрека привезли в больницу в Новы-Двур — маленький городок на правом берегу Вислы. Пани Герман пошла в контору уплатить за госпитализацию и вернулась, когда он уже лежал на операционном столе. Вошел молодой врач. Он осмотрел руку, посмотрел на Юрека и сказал:
— Этого я оперировать не буду.
— Почему?! — воскликнула потрясенная фрау Герман.
— Потому что он еврей.
— Он не еврей! — закричала пани Герман. — Я получила его из гестапо, и я отвечаю за него. Вы должны немедленно его оперировать.
— Он еврей, — настаивал врач.
— Ты не знаешь, что говоришь! — крикнула она. — Я уплатила за него сто пятьдесят семь марок и двадцать пять пфеннигов.
Она подняла скандал, кричала и плакала, а затем пригрозила врачу, что обратится в гестапо, если с мальчиком что-нибудь случится, и ни с чем уехала домой.
Врач настоял на своем. Он велел вывезти Юрека из операционной и положить на носилки, а носилки поставить где-нибудь в коридоре.
Юрек лежал в полусознательном состоянии. В те минуты, когда он приходил в себя, ему казалось, что он словно отделен от своего тела, отделен от боли. Потом он снова соединялся со своими телом и болью, и тогда сознание опять покидало его. Он открывал глаза, но не мог понять, где находится. Его губы что-то шептали, но голоса не было слышно.
Наутро в больницу пришел доктор Журавский, пожилой хирург. Он обнаружил Юрека в коридоре и воскликнул:
— Что вы сделали?! Ведь руку можно было спасти!
Юрека внесли в операционную и усыпили. Но к этому времени раненую руку уже поразила гангрена, и доктор Журавский вынужден был ампутировать ее выше локтя. Когда Юрек очнулся от наркоза и попытался поднять руку, чтобы протереть глаза, перед ним поднялся только короткий обрубок, перевязанный бинтами. Он понял, что потерял правую руку, и залился слезами. Хуже всего было то, что, стоило ему закрыть глаза, рука его снова становилась прежней, от плеча до кончиков пальцев. Он даже чувствовал кнутовище в своей ладони. Только вот этой ладони у него уже не было.
В первые дни он почти все время плакал. Сестры жалели его, кормили и умывали, потому что он сам ничего не мог сделать левой рукой. На него надели длинную больничную рубаху, и он часами стоял на коленях возле своей кровати и молился, чтобы рука вернулась. Утром, когда он просыпался и пробовал встать, он иногда падал обратно, потому что все еще пытался опереться на отсутствующую руку. И каждый раз, когда Юрек пробовал сделать что-нибудь так, как привык, он чувствовал острую боль из-за безвозвратной потери.