— В чем дело?! — возмутилась Золушка. — Вы же обещали! Вы слово дали!
Алексей ясно увидел витающую под потолком залы — хоть и почти прозрачную, и бесплотную! — но все же определенно фигуру пенсионера Бухвостова! Но почему-то совсем небольшую… Ба, Алексей вздрогнул: рядом витала еще одна тень еще одного Бухвостова! Могучий пенсионер разделился на две части, и возникли два шустрых старичка. Один — с бородой, другой — без…
— В чем дело?! — ответно возмутилась Августа. — В конце концов, я хозяйка своего слова: хочу — даю, хочу — назад беру!
Золушка выбежала из залы, хлопнув дверью, а в коридоре с бешенством прошептала: «Ну, держись, интриганка!» Вслед ей несся безудержный хохот Анны и Марии.
Оба Бухвостова, держась парочкой, совершили круг почета во зале и с видом победителей вылетели в окно.
А Золушка, еле сдерживая слезы, бежала в закуток за конюшней, в кусты… Алексей приблизился и увидел, что там, у самой стенки каретного сарая, спрятанное за кустами, росло небольшое, чуть выше Золушки, деревце… К нему и припала девушка, горячо зашептала; «Ты качнися, отряхнися, деревце. Кинься златом-серебром ты мне в лицо…»
Но ничего не случилось, деревце лишь печально помахало ветвями и замерло в тишине и безветрии летнего вечера. Золушка заплакала,
…А сборы семейства подходили к концу. Старик форейтор вывел четверку холеных лошадей, лакеи на ходу дочищали дверцы кареты, во дворе дома суетились слуги и служанки — и разом все стихло, когда на крыльце торжественно появился Андреас фон Биркенау с золотой цепью на груди, под руку со своей пышной супругой в кружевном белом платье. Следом за ними, тоже под руку, шли Анна и Мария в элегантных бальных платьях, открывавших дивные золоченые туфельки, в прелестных маленьких шляпках под цвет платьев — розового и голубого, как маменька велела. Фон Биркенау властным жестом приказал форейтору подъехать к самому крыльцу и одну за другой посадил своих женщин в карету. Свистнул бич, лошади резво тронулись, и семейство отправилось на бал. Над каретой, сопровождая ее, весело кружились белые фигуры крылатых, почти бесплотных хранителей, праздновавших победу.
Но черные — увидел Алексей — вовсе не предавались унынию разгрома. Едва стих топот копыт и двор опустел, Гога властным жестом («Точь-в-точь как Биркенау, — подумал Алексей) подозвал Неониллу и обменялся с ней несколькими словами. И она, а за ней остальные, устремилась к Золушке, неутешно плакавшей в своем закутке.
Неонилла плащом задела верхушку деревца, оно затрепетало, Золушка подняла заплаканное лицо и жалобно попросила: «Ты качнися, отряхнися, деревце, кинься златом-серебром ты мне в лицо…»
И внезапно посконное платье-рубаха Золушки, ее тяжелые деревянные сабо сменились роскошным серебряным платьем, хрустальными туфельками. Переменилась и сама Золушка, хотя она этого не знала: девушка стала выше ростом, стройней, грубые, резкие черты лица разгладились, сделались нежными и милыми… А Неонилла вдруг обернулась прекрасной феей, столь прекрасной, что в лучах исходящего от нее сияния даже лицо ее трудно было различить… Пораженная Золушка прикрыла глаза от блеска, отшатнулась от дивного видения…
— Не бойся, милая, — ласково сказала Неонилла. — Я фея всех сирот, всех обиженных, всех несчастных. Я восстанавливаю справедливость и бедных в один миг делаю богачами, а бесправных — властелинами. Я помогаю слабым и мешаю сильным. Я отбираю избыток счастья у одних и отдаю его другим — тем, кто обделен удачей… Ты поедешь на бал! Смотри!.
Задний двор дома внезапно раздался, превратился в мощеную площадь, и по ней зацокала грациозная восьмерка сказочно, небывало красивых коней, тянувших без форейтора хрустальную, играющую тысячью огней карету…
Неонилла протянула руки и нежно опустила на голову Золушке горящую бриллиантами диадему…,
— Ты, Гретхен, ты, Золушка, рожденная кухаркой, всю жизнь проведшая на кухне, ты — грубая, нескладная, некрасивая девушка, ты стала теперь — и да всю эту ночь — самой элегантной и самой нежной из красавиц, самой очаровательной из всех женщин мира… Отправляйся на бал.
И полетела над торопящейся хрустальной каретой черные тени в черных плащах, и лес промелькнул, и поле, и деревушка с краснокирпичной киркой, и застывали в изумлении крестьяне, глядя на невиданно-неслыханную карету, запряженную сказочной восьмеркой без кучера, и вот показался королевский замок, и карета остановилась у входа, и потрясенные королевские стражники расступились, когда Золушка поднялась по ступеням и вошла во дворец…
Бал уже начался. Семерка странников проникла в зал раньше Золушки, и Алексей с любопытством осматривался.
Перед танцами полагался легкий, чисто символический а-ля фуршет, и гости с бокалами в руках чинно здоровались, переговаривались, переходя от группы к группе. Спокойный гур-гур висел над залом. В толпе сновал король — пожилой мужчина в горностаевой мантии с озабоченно-тревожным лицом театрального администратора. Он держался запросто и, переходя от одних гостей к другим, то вместе с ними поднимал бокал шампанского, то обменивался шутками с мужчинами, то говорил комплименты дамам… Но напряженное выражение не сходило е его лица.
«Принц, принц», — прошелестело по залу. Он появился из маленькой боковой двери — среднего роста молодой человек лет двадцати семи, с небольшими залысинами, в круглых железных очках и простом черном кафтане. Он рассеянно улыбался гостям и поминутно кланялся.
— Позвольте представить вам, ваше высочество, мое семейство, — храбро преградил ему путь фон Биркенау. — Моя супруга — Августа. Мои дочери — Анна, Мария…
Девушки зарделись и сложились в глубоком реверансе.
— Очень, очень приятно, — робко сказал принц. Он немного картавил.
— Как вам нравится нынешний вечер? — спросила госпожа Августа с умильной улыбкой.
— Дивный вечер, просто необыкновенный, он напомнил мне… Знаете, — принц оживился, — я сейчас гулял всаду, и пришло на память, вы, конечно, помните:
Как бронзовой золой жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Со мной, с моей свечою вровень
Миры расцветшие висят, —
упоенно начал читать принц, плавно, дирижерски размахивая руками, закатив глаза…
Все фон Биркенау застыли с испуганными лицами. А принц продолжал:
И как в неслыханную веру,
Я в эту ночь перехожу,
Где тополь обветшало-серый…
И тут он взглянул на семейство господина Андреаса… И сразу замолчал, поник.
— Извините, господа, — промямлил он и пошел дальше, опустив голову.
— Ничего, дети, прошептала госпожа Августа, — на танцах мы свое возьмем…
А принц вдруг остановился посреди толпы и, ни на кого не глядя, забормотал:
— «Пью горечь вечеров, небес осенних горечь, и в них твоих измен горящую струю. Пью…» Боже мой, забыл… «И в них твоих измен горящую струю…» Как же дальше?..
Он оглянулся цо сторонам — на него смотрело множество недоуменных, растерянных, напуганных глаз, глупо улыбающихся лиц…
— Господи! — в расстройстве почти крикнул принц. — Ну неужели никто не знает, как дальше?
И вдруг из толпы раздался тихий девичий голосок:
— Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью…
— Да! Да! — радостно закричал принц. — Конечно! «Пью горечь вечеров»! Гениально!
Он искал глазами подсказчицу, толпа расступилась, и перед ним оказалась невысокая полная горбоносая девушка.
— Спасибо! — радовался принц. — А финал, вы помните — там прелестный финал!
— «Полы подметены, тихо сказала девушка. — На скатерти ни крошки, как детский поцелуй, спокойно дышит стих …»
— Да! — подхватил принц, и они сказали вместе: — «И Золушка бежит — во дни удач на дрожках. А сдан, последний грош — и на своих двоих!»
И вместе рассмеялись.
— Вы…
Принц хотел что-то сказать, но вдруг спохватился:
— Ах, мы же незнакомы!
И завертел головой, ища, кто бы представил ему девушку. Из толпы вышел сухопарый седой мужчина в темно- коричневом камзоле и с поклоном сказал:
— Честь имею, ваше высочество, Эрих Горденауэр, почетный президент сообщества кожевников, вице-президент сообщества красильщиков. Честь имею, ваше высочество, представить вам мою дочь — Элизабет.
Толстушка, потупившись, нескладно сделала книксен и покачнулась, принц подхватил се под руку и с надеждой спросил:
— А вы помните, из поэмы? «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…»
— «Дни проходят, и годы, и тысячи, тысячи лет», — легко подхватила Элизабет.
— «В белой ярости волн, прячась в белую пену акаций, может, ты-то их, море, и сводишь, и сводишь на нет», — хором закончили принц и девушка.
Она наконец подняла глаза, и принц мог бы заметить, что она косит, но не заметил, а спросил дрожащим голосом:
— А переделкинский цикл? Вы его любите Лизхен?
— Ну конечно, конечно, — с готовностью отозвалась Лизхен. — «Вальс с чертовщиной», — «Вальс со слезами» — это любимое!
— И у меня тоже! — ахнул принц. — Мне так стыдно, я только недавно открыл для себя Его! Ах, я вообще так позорно мало знаю, Лизхен! Мне стыдно, но я признаюсь: подумайте, лишь в этом году я по-настоящему понял и другого гения: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»
— «Я список кораблей прочел до середины», — сияя, продолжила Лизхен…
Алексей вдруг отвлекся — и увидел! Ну конечно, конечно — над принцем и Лизхен, закутанный в белый плащ, отчетливо видимый, со счастливыми глазами реял поэт Вова!
Но тут под высоким потолком залы черным вихрем пронесся Гога и словно бы дал знак оркестру — грянула музыка!
— Вы танцуете вальс? — небрежно спросил принц: ему не хотелось отвлекаться от поэзии…
— Увы, ваше высочество, нет, — опять потупилась Лизхен.
— Почему? — удивился принц.
— Я немного хромаю, — еле слышно ответила девушка.
— Ах, извините, ради Бога! Впрочем, — замялся принц, — я ведь тоже не большой любитель…
Но тут рядом с ним появился король.
— Николас, — зашептал он ему, — тебе нельзя не танцевать сегодня. Это было бы просто неприличным, бестактным!
Принц вздохнул, поправил очки…
— Простите меня, Лизхен, ноблесс оближ. Но я вернусь, в мы еще наговоримся всласть…
Король повел принца вдоль строя девушек, тот смотрел на них безразлично… И вдруг — в дверях залы появилась Гретхен. Вздох восхищения прокатился по гостям, шепот: «Кто это?» Принц посмотрел на нее… и как завороженный пошел ей навстречу…
— Разрешите, — не своим, сдавленным голосом сказал он, — на тур вальса…
— С удовольствием, ваше высочество, — обворожительно улыбнулась Грета.
Танец сменялся танцем, и передышки не было, но и вальс, и мазурку, и падекатр, и снова вальс околдованный принц танцевал толькос Золушкой, и вот уже все прекратили танцевать, и лишь эта пара без устали, упоенно кружилась посреди огромного зала, отражаясь в паркетном полу, зеркальных стенах, в хрустальных подвесках светильников, в глазах гостей… А над ними кружились незримые черные тени, черные плащи, и Алексей был среди них, и необычное чувство торжества переполняло его.
И напрасно мельтешили белые плащи, напрасно метался поэт Вова — танец сменял танец, но принц танцевал только с Золушкой.
И внезапно он прервал танец — десятый? Пятнадцатый? — оставил Грету одну и решительно направился к отцу. Музыканты в растерянности перестали играть. Принц подошел к королю и громко, на весь притихший зал, спросил его:
— Отец, ты хотел, чтобы на этом балу я выбрал себе невесту?
— Да, сын мой, — опасливо подтвердил король.
— Вот моя невеста! — крикнул принц и широким жестом указал на Золушку.
Гости зааплодировали, посыпались крики: «Браво! Ура!»
Король приблизился к Золушке и тихо спросил:
— Кто вы, дитя мое? Я не видел вас раньше…
— Я — Грета фон Биркенау! — гордо и громко ответила Золушка.
Растерянный Андреас фон Биркенау уже пробивался локтями сквозь толпу к дочери и королю.
— Да, да! — кричал он на ходу. — Это моя родная дочь Грета! Я узнал ее! Гретхен, — я здесь!
— Вот моя невеста! — вновь провозгласил принц и под вспыхнувший полонез повел ее за руку вдоль зала…
Алексей смотрел на их счастливые лица и вдруг… Подобно тому, как недавно стали прозрачными стены дома Биркенау, теперь стали прозрачными для него мысли принца и Золушки.
В голове принца (увидел, услышал Алексей) клубился темный туман, в котором дивно и ярко мелькала то обворожительная улыбка Греты, то ее загадочно-лукавые зеленые глаза, то воздушные белокурые, волосы, то нежная матовая шея с притягательной родинкой, словно созданной для поцелуев, то прелестная маленькая грудь, то очаровательная ножка… И все — никаких мыслей.
В голове Золушки тоже был сумбур, но он состоял все- таки из мыслей и слов; «Я — королева? Да, да, да, да: я королева!.. Ну, не сразу, но старик не вечен… А пока… Дворец немного запущен. Вот в мрамор потрескался… Это поправим… Интересно, а заморские бананы он может достать? В чем дело?! Попрошу … — нет — прикажу — и достанет! Ну, держись, Августа, теперь тебе крышкаI Не жить тебе в моем королевстве! И дочечек твоих ненаглядных — вон, вон, брысь!.. Но сначала — путешествие, свадебное путешествие: Париж, Мадрид, Лондон, Рим, Стокгольм!.. Анна с Марией говорили про какое-то новое чудо — «видео». Велю принцу — пускай достанет … А туфли эти хрустальные натирают, неудобные они, жесткие… Не беда, больше мне их носить не придется…»
Алексей отвернулся от Греты. В этот миг — и он почувствовал, что миг вот-вот кончится — он мог узнать мысли любого из людей на балу. Но почему-то выбрал Лизхен Горденауэр… И удивился: она читала про себя стихи: «О черная гора, затмившая весь свет! Пора, пора, пора творцу вернуть билет…»
И чувство торжества, только что переполнявшее Алексея, вдруг съежилось, усохло, померкло. Он утратил способность читать чужие мысли и закрыл глаза.
Алексей открыл глаза. Он сидел на своей раскладушке, комнату заливал жаркий августовский свет, было тихо, и на часах — почти полдень.
Ему захотелось поговорить… Не просто, не с кем-нибудь, а только с Александром. Он прошел на кухню, но ни там, ни в коридоре людей не было. Вернулся к себе, снова сел на раскладушку… Вообразил Александра, посадил его на подоконник распахнутого окна…
— В чем дело, как сказала бы Грета фон Биркенау? — спросил воображенный Александр.
— Это я хочу узнать, в чем дело и что происходит? — ответил Алексей.
— Ты ведь хотел переменить жизнь?
— Да, но… Я ничего не понимаю.
— А что тут понимать? Просто новая жизнь, — небрежно сказал Александр.
— Так не бывает…
— Как знаешь, как знаешь, — отмахнулся воображенный собеседник.
— Кто придумал эти сказки? О Змии, о Золушке?
— Они были всегда.
— У «Золушки» другой конец…
— Почему же? Она вышла за принца, а потом стала королевой… Другой вопрос — стоило ли это делать…
Я помню, что у братьев Гримм другой конец сказки. Да, Золушка вышла за принца, но там есть еще строки, они поразили меня я детстве… Слушай, я, наверное не точно процитирую, но смысл такой. Когда пришло время свадьбы, явились и сестры Золушки, хотели подольститься к ней, разделить ее счастье. И когда свадебный поезд отправился в церковь, старшая сестра сидела по правую руку от невесты, а младшая — по левую; и вот прилетели Золушкины голуби и выклевали каждой по глазу. А потом, когда возвращались из церкви, сидела старшая по левую руку, а младшая — по правую, и выклевали голуби каждой из них по глазу … Вот и все, зло наказано, и сказка кончилась. А я, когда был ребенком, вообразил, как это случалось… Представь: крики, стоны девушек, кровь льется на светлые платья, глаза, вытекшие из черных провалов глазниц, размазаны по лицам, перемешаны с кровью, бьются, хлопают крыльями окровавленные голуби, вся свадьба в крови, а между двух искалеченных, ослепленных, орущих девушек — спокойная, счастливая Золушка в подвенечном наряде… Какая страшная свадьбе…