Увидев ямы, отец Ангуин поежился и обхватил себя руками, удерживая внутри неясное беспокойство, которому не знал имени — как будто могилы приготовлены для кровавой бойни, для какого-то ужасного преступления. И тогда он сказал себе, как говорят все умные детки: если Господу ведомы наши злые помыслы, почему Он позволил им совершиться? Почему этот мир полон зла и жестокости, зачем Господь сотворил его таким и дал нам свободную волю, если знал, что некоторые из нас обратят ее к саморазрушению? Затем отец Ангуин вспомнил, что не верит в Бога, и зашагал в церковь проследить за тем, как статуи будут снимать с постаментов. Он хорошо разбирался в рычагах и блоках, но не он, а сестра Филомена вдохновляла членов Церковного братства. К тому времени как статуи оказались за порогом церкви и работники принялись сворачивать веревки и доставать лопаты, ее запах успел просочиться сквозь тяжелую черную рясу, и мужчины отошли в сторонку. Их не знавшие женщин тела были потрясены тем, чего не понимали.
Сестра Филомена была девушкой крупной, кровь с молоком, а под рясой носила черные шерстяные чулки. Запах мыла исходил от ее кожи, бровей, ног и прочих частей тела, о наличии которых у монахинь не принято задумываться. Возможно, у сестры Филомены были даже колени. Приподняв подол рясы, она опустилась ими на сырую землю, провожая глазами статуи, которые укладывали в ямы. В последнее мгновение монашка наклонилась и провела натруженной рукой по львиной гриве, затем переместилась на корточки и тыльной стороной ладони вытерла глаза.
— Он мне так нравился, отче, — сказала она, посмотрев на отца Ангуина.
Священник подал ей руку, монашка плавным движением распрямилась и осталась стоять рядом с ним, тряся запрокинутой назад головой, чтобы покрывало легло ровными складками. Ее рука была крепкой и теплой, пульс ровно бился под кожей.
— Ты хорошая девочка, — сказал отец Ангуин. — Один я бы не справился. Мне очень жаль.
Сестра Филомена возвысила голос, обращаясь к членам братства, которые раскачивались на одной ноге, словно черные фламинго, сбивая с подошв налипшую землю.
— А вы, джентльмены, ступайте в барак. Сестра Антония заварила вам чай и спекла коврижку.
При этих словах мужчины впали в уныние. Кругленькую и веселую сестру Антонию в белом от муки фартуке в приходе побаивались.
— Бедняжка, — сказал отец Ангуин. — Намерения у нее самые добрые. Вспомните о сестрах, которым приходится выдерживать подобное испытание три раза в день: на завтрак, в обед и полдник. Окажите мне последнюю услугу, братцы, а если станет невмоготу, посвятите свои страдания Богу — пусть это будет ваша жертва.
— Камней там всего горсть, — сказала сестра Филомена, — хотя и больше, чем изюма. Вы можете поступить, как советует святой отец, дабы снискать себе Божью благодать. Скажите: «Святейшее сердце Иисуса, помоги мне съесть эту коврижку».
— Вы так и говорите? — полюбопытствовал отец Ангуин. — Или mutatis mutandis[9], например, когда у нее пригорает овсянка?
— «Пресвятая Дева, Матерь Божья, помоги мне проглотить эту овсянку». Сестра Поликарпа думает, нам следует прочитать новену[10] святому Михаилу, покровителю бакалейщиков, попросить, чтобы он наставил ее в вопросе закупки провизии. Мы спросили, существует ли святой покровитель поваров, но сестра Поликарпа сказала, что ее проблема лежит глубже: один Господь ведает, что сестра Антония способна положить в кастрюлю.
— И у вас заготовлены присказки на все случаи жизни?
— Конечно, но мы проговариваем их про себя, чтобы не обижать ее. За исключением матери Перпетуи. Она отчитывает сестру Антонию вслух.
— Не сомневаюсь.
— Однако сестра Антония очень смиренная, она никогда не дает ей отпора.
— Ей это ни к чему. У нее есть другие способы отомстить.
Взошла луна, тонкий ломтик света над уступами. Джадд Макэвой, одинокая фигура в вязаном жилете, ровнял землю над святой Агатой.
— Это вы, Джадд? — спросил отец Ангуин. — Я вас не заметил.
— Я трудился в поте лица, — ответил Джадд Макэвой. — Скромно и не привлекая внимания. У вас не было причин заметить меня в числе прочих.
— Обычно я вас замечаю.
Отец Ангуин отвернулся. Сестре Филомене показалось, что он смущен.
— Я предпочитаю знать, где вы находитесь, Джадд, — произнес священник себе под нос, затем сказал громче: — Разве вы не собираетесь отведать коврижки вместе с остальными?
— Я немедленно ухожу, — сказал Джадд, — дабы ни в чем не отрываться от собратьев.
Он стряхнул землю с лопаты и выпрямился.
— Вы должны признать, отче, что статуи зарыты надежно. Я мог бы начертить план, чтобы знать, где какая лежит. Вдруг епископ передумает, и некоторые придется выкопать.
— Незачем, — ответил священник, переминаясь с ноги на ногу. — Я и так запомню. Я не перепутаю.
— Как будет угодно. — Макэвой холодно улыбнулся и надел кепку. — Тогда я пошел к остальным.
Члены братства чинно попрощались и гуськом побрели к школе. В благоуханном вечернем воздухе разносилось их бормотание: «Святейшее сердце Иисуса, помоги мне съесть эту коврижку». Отец Ангуин смотрел им вслед. Макэвой, оглядываясь, шел вместе со всеми. Когда он скрылся за поворотом, сестра Филомена услышала, как отец Ангуин выдохнул. Лицо священника разгладилось.
— Зайдем в церковь на минуту, — сказал он.
Кивнув, сестра Филомена последовала за ним.
На паперти залегли вечерние тени. Каменные плиты холодили ступни, комья земли валялись в проходах.
— Утром я тут приберу, — глухо промолвила сестра Филомена.
Они огляделись. Без статуй церковь казалась маленькой и убогой, углы бесстыдно обнажились.
— Казалось бы, тут должно стать просторнее, — промолвила сестра Филомена, читая мысли священника. — Хотя церковь и так немаленькая. В детстве, когда умерла моя тетя Димфна, мы вытащили во двор ее кровать и шкаф, а когда вернулись в комнату, она показалась нам размером с курятник. И моя мать сказала: «Ах ты Господи, как же Димфна вместе со всеми ее красивыми платьями умудрялась здесь жить?»
— Отчего она умерла?
— Димфна? От легких. Там, где она жила, было сыро. На ферме.
Они говорили шепотом, как говорят об умерших.
Филомена опустила голову, и перед глазами отца Ангуина возникла картина: гнилая солома, цыплята, наслаждаясь свободой, роют священную ирландскую землю под свинцовым небом. Священник видел день похорон Димфны, видел, как ее гроб грузят на телегу.
— Я верю, что она покоится с миром, — сказал священник.
— Сомневаюсь. В свое время о ней много судачили. Димфна шлялась по ярмаркам, заводила шашни с мужчинами, упокой Господь ее душу.
— Ты необычная девушка, — заметил отец Ангуин, посмотрев на монашку. — Я тебя слушаю, и все представляется, как живое.
— Надеюсь, все еще будет по-старому, — сказала сестра Филомена. — Мне так грустно, отче. Словно что-то давит. Я любила маленького льва. Правду говорят, что у нас будет новый младший священник?
— Так мне сказал епископ. Думаю, скоро он появится.
— И отметит, что вы сделали, как было велено. Мало что осталось.
Филомена подошла к алтарю, задумчиво преклонила колена.
— Можно зажечь свечу, отче?
— Если найдешь спички. Больше зажигать не от чего.
Монашка — смутный силуэт в центральном проходе — порылась в глубоком кармане рясы, вынула коробок, зажгла спичку, достала новую свечу из деревянного ящика у ног Девы Марии. Когда фитилек занялся, она прикрыла пламя ладонью и подняла свечу над головой. Пятно света качнулось, выросло и омыло лицо статуи.
— У нее нос отколот.
— Да, — сказал из темноты отец Ангуин. — Не подскажешь, что с этим делать? Я не силен в художествах.
— Залепить пластилином, — ответила сестра Филомена. — Возьму у детей, а потом покрасим.
— Пора идти, — сказал отец Ангуин. — Агнесса приготовила на ужин вырезку, к тому же это зрелище навевает тоску.
— Нет ничего тоскливее ужина, который ожидает меня. Наверняка снова коврижка.
— Я бы с радостью пригласил тебя как товарища по вечерним трудам разделить со мной трапезу, — сказал отец Ангуин, — но боюсь, придется звонить епископу, просить особого разрешения, а тому обращаться в Рим.
— Я готова к встрече с коврижкой, — невозмутимо ответила сестра Филомена.
Когда они выходили из церкви, священнику показалось, будто его руки коснулась чья-то рука. Пьяный смех Димфны разнесся над уступами, отдающее «Гиннессом» дыхание, одиннадцать лет запертое в земле, наполнило летнюю ночь.
Глава третья
Вскоре школьников распустили на каникулы. Фабрики по традиции закрылись на неделю[11], федерхотонцы побогаче укатили в Блэкпул[12].
То скудное лето забрало немало жизней. Ураган двадцать седьмого июля вернулся два дня спустя, ветер срывал крыши, вырывал с корнем деревья. Пятого августа реки вышли из берегов, пятнадцатого на станции Блэкберн столкнулись два поезда, пятьдесят человек погибли. Мощная гроза двадцать шестого августа унесла еще несколько жертв.
В начале сентября юное пополнение прибыло в школу, подпирать замшелую стену, ища в ее тени защиты от вороньих крыл матери Перпетуи.
Одним особенно дождливым вечером мисс Демпси услыхала стук в парадную дверь. Это было возмутительно: прихожане, которым требовался священник, обычно стучались в заднюю, да и монахини знали свое место. А ведь мисс Демпси еще не успела накормить ужином отца Ангуина. Сегодня было собрание «Дщерей Марии», на котором священник традиционно выступал с напутственным словом.
Собрание прошло по накатанной: молитвы, речь отца Ангуина, еще более бессвязная, чем обычно, совместное пение гимна святой Агнессе[13], покровительнице ордена. Таких льстивых до смешного гимнов было несколько, и мисс Демпси приходилось сносить подчеркнутое безразличие и насмешливые взгляды сестер по ордену, которых возмущало, что ее так восхваляют.
Во время собраний мисс Демпси пыталась — хотелось верить, что не только во время собраний, — держаться скромно и незаметно, не кичась своим положением в приходе. Впрочем, судя по яростным взглядам сестер, ее усилия были тщетны.
Разве сам отец Ангуин не упоминал, что особенно любит этот гимн? Он сказал, что ему нравится идея заставить «Дщерей Марии» грянуть в трубы, правда, при этом вздыхал.
После молитвы «Дщери Марии» были вольны предаваться радостям светской жизни: угощаться крепким чаем, играть в шарады, зло судачить о ближних. Однако у мисс Демпси, не забывавшей о долге, были дела поважнее. Сдав пелерину главе сестринства и освободившись в углу церкви от медальона и ленты, она заспешила на кухню. Мисс Демпси не сомневалась, что сестры воспользуются случаем позлословить на ее счет, но выбора не было — в такой вечер отец Ангуин нуждался в чем-нибудь посытнее сандвича.
Интересно, кто там? Мисс Демпси сняла передник. Может быть, какой-нибудь старый прихожанин вот-вот отдаст Богу душу и родственники прибежали за священником? Или даже кто-нибудь из «Дщерей Марии» насмерть обварился горячим чаем? Подобную вероятность никогда нельзя исключать. А что, если несчастный грешник с обагренными кровью руками алчет отпущения грехов? Посмотрев на часы, мисс Демпси отвергла эту возможность: последний автобус из Глоссопа прошел через Федерхотон двадцать минут назад.
Она приоткрыла дверь.
Снаружи было темно хоть глаз коли, дождь хлестал в щель. Перед ней возвышался смутный силуэт: мужчина в темном плаще, дыры на месте глаз и рта, шляпа надвинута на брови. Когда глаза привыкли к темноте, мисс Демпси заметила, что посетитель молод и держит в левой руке предмет, напоминающий докторский саквояж.
— Хлад, — промолвило видение.
— И не говорите. Такой хлад, до костей пробирает.
— Да нет же, Ф-л-а-д-д.
Порыв ветра качнул деревья за его спиной, тени веток, освещенные грозой над Недерхотоном, протянулись поперек острых скул, словно сплетенные пальцы или кружево.
— Слышу-слышу, — сказала мисс Демпси.
Молодой доктор шагнул внутрь. Вода ручьем лилась с его одежды, на полу натекли лужи. Не сводя глаз с мисс Демпси, гость стащил плащ, под которым оказался черный костюм и пасторский воротник.
— Меня зовут Фладд. Ф-л-а-д-д.
Так вот он, новый младший священник. Неожиданно мисс Демпси захотелось ответить: «А меня — мор да глад, отче».
Затем его глаза остановились на лице мисс Демпси. Слова замерли у нее на губах. С улицы несло холодом. Мисс Демпси шагнула к двери, и ее пробила дрожь. Ей пришлось сжать челюсти, чтобы зубы не стучали так громко. Стучать зубами вульгарно, а мисс Демпси не хотелось, чтобы ее сочли невоспитанной.
— Простите, — сказала она, — но я должна запереть дверь. Уже поздно. Вы ведь не собираетесь сегодня выходить.
Мисс Демпси задвинула засов. Поворачивая ключ в замке, она спиной ощущала взгляд гостя.
— Не собираюсь, — отвечал тот. — Я остаюсь.
Глубоко внутри, под кофтой, блузкой, комбинацией с жестким нейлоновым кружевом по краю, глубоко под веснушчатой кожей мисс Демпси ощутила толчок, мимолетное движение. Словно раскручивалась спираль. В то мгновение, когда священник заговорил, что-то изменилось. Изменение это не поддавалось описанию, но, словно рябь на воде, оно покатилось дальше, в вечность.
Годы спустя, пытаясь описать свои чувства, мисс Демпси спрашивала: «Приходилось ли вам видеть, как падает стопка монет, как рушится карточный домик?» Слушатели смотрели на нее с сомнением, а она не могла найти слов, чтобы передать то ощущение скольжения, или сползания, которое пронзило в тот миг ее тело. Внезапно мисс Демпси ощутила, что смертна и в то же время бессмертна.
Из гостиной выглянул отец Ангуин. По тому, с каким хозяйским видом гость снял промокшую шляпу, а теперь освобождался от плаща, безошибочно угадывалось, кто он. По лицу отца Ангуина пробежало тревожное, недовольное выражение, которое сменилось более сильными чувствами. Как уверяла мисс Демпси слушателей на следующий день: «Я думала, он разразится бранью».
Священник стоял на пороге, его худое тело дрожало, глаза горели опасным золотистым огнем. Неожиданно в голове мисс Демпси зазвучала мелодия, однако не гимн. Помимо воли она начала бубнить, а спустя мгновение, к собственному ужасу, затянула в полный голос:
— Это мисс Демпси, моя экономка, — сказал отец Ангуин. — Она полоумная.
Не успела мисс Демпси извиниться, а отец Фладд уже начал шарить в кармане черного костюма. Она в тревоге прижала пальцы к губам. Сейчас он вытащит бумагу, возможно, свиток с папской печатью. Бумагу, отлучающую отца Ангуина от церкви за пьянство и поведение, несовместимое с его саном, бумагу, назначающую гостя его преемником! Однако в руке младшего священника лежала всего-навсего плоская жестяная коробка. Он протянул ее отцу Ангуину и спросил: