– А это что? – увидела женщина на столе деньги.
Змей объяснил ей ситуацию.
– Так! И за что ж такие подарки?
– Брат он мне, – сказал Змей. – Решил помочь.
– А где ты раньше был, брат? А теперь явился с подачками своими!
Змей не знал, что ответить. Он уж было потянулся к деньгам, но женщина схватила их в пук:
– Нет, погоди! Я милицию сейчас вызову!
Тут все трое стали объяснять, что дело чистое, милицию вызывать ни к чему, хотите деньги взять – берите, не хотите – не надо!
– Дорогой бриллиант дорогой оправы требует! Шубу купите! – льстиво вспомнил Писатель слова из какой-то пьесы А. Н. Островского. Но его слова не подействовали. Зато удивительно точно поступил Парфен, безошибочно умеющий общаться с женщинами такой внешности и такого возраста (независимо, депутат она или продавец лука). Он безбоязненно взял Нинку за локоток и проворковал:
– Сударыня, о чем вы волнуетесь? Если б это деньги, а то это ведь мелочь. Сравните их масштаб с масштабом вашей личности, и все встанет на свое место. В то время когда эмансипация выродилась в феминизм, а объективные тенденции способствуют уже вообще унисексу, это ли предмет для спора?
Нинка ничего не поняла из слов Парфена, но он этого и добивался, ему важно было, чтобы она поверила его тону, а не словам.
И она, посмотрев снисходительно на обаятельного мужчину, сказала:
– Ну ладно. Только без расписки не возьму. Сама бухгалтер, знаю, бумажка везде нужна.
Что ж, взяли с нее расписку и распрощались – и даже довольно приветливо.
– Ну и черт-баба! – сказал Парфен, садясь в машину, которая ждала их у подъезда. – Главного понять не могу, прости, Змей: зачем он ей нужен? А?
Змей смотрел в окно.
Глава двадцать первая,
в которой приятели рассуждают об искушении злом и о театральности злодейства
– Черт-баба, черт-баба… – задумчиво повторял Писатель, и Парфен понял, что у того рождается мысль.
– Черт… расписка… вечный сюжет, – бредил Писатель наяву. – Вот что, братцы! Собираясь злодействовать над злодеями, мы лишаем себя удовольствия театрализовать это дело! Пусть тот, кому мы дадим эти тысячи, напишет расписку, как жена твоего, Змей, брата.
– Гадина, что сделала с человеком!..
– Но расписку такую: я, имярек, продаю душу черту за две тысячи долларов.
– Не маловато? – спросил Парфен, как бы что-то мысленно прикидывая.
– И за доллар продадут! – успокоил Змей, и Писатель благодарно улыбнулся ему за поддержку.
– Едем к одному человечку! – сказал он.
Глава двадцать вторая,
в которой друзья едут к одному человечку, с которым Писатель когда-то учился в Литературном институте; человечек этот, по кличке Гений Недоделанный, с самого начала учебы приобрел вид учителя и мэтра, высокомерно поглядывая на остальных: Гений слишком был уверен в их бездарности; прошло время – и из всех тех, кто собирался стать писателями, писателем стал лишь Писатель да еще пара штук выпускников Литинститута, а один так очень успешный, много издающийся, лауреат премий, в том числе зарубежных, лидер новой прозы, по мнению некоторых критиков; но Гений, сам за это время не опубликовав (и, по некоторым источникам, не написав) ни одной строчки, продолжал презирать тщедушные творения и Лауреата, и Писателя (Писателя еще и потому, что волею судеб был его земляк и проживал сейчас в том же городе), нашего Писателя снобизм Гения возмущал и раздражал всегда, при этом ему даже не доказать хотелось что-то, не признания Гения добиться (это было абсолютно невозможно!), ему хотелось его по-человечески уязвить, но не знал, чем; Гений вообще казался неуязвимым, в том числе и в смысле быта, снисходительно проживая то с одной, то с другой молоденькой красоткой из числа почитательниц его таланта (что Писателя тоже возмущало), жил на их деньги, а в последние годы, когда девчонка бедная попалась, существовал на средства от продажи «Гербалайфа»
Гений встретил друзей не здороваясь, без удивления, провел в комнату, не познакомил с подругой своей, которая лежала на диване с книгой – и читать не перестала.
Писателю не терпелось.
– Здравствуй, Гений Недоделанный! – сказал он.
– Привет, – сказал Гений.
– Я пришел к тебе по делу.
– Неужели?
– Вот деньги, две тысячи долларов! Я хочу дать тебе их.
(Вышколенная подруга Гения даже ухом не повела, как лежала, так и лежала. И зевнула даже.)
– За что?
– Мы проводим некий эксперимент, – торопился Писатель.
– Это хорошо. «Кюммелю» хочешь?
– Нет.
– Дело твое.
Гений налил себе из изящного графинчика в темный стакан какого-то напитка и со вкусом стал пригублять.
(– «Кюммель» – это что? – спросил Змей тихо Парфена. Тот толкнул его локтем. Он сам не знал.)
– Продолжай, продолжай, – поощрил и разрешил Гений.
– Я даю тебе деньги. А ты пишешь расписку. Что ты продаешь свою душу черту за эти деньги. Согласен?
– Занятный эксперимент. Что ж, я готов.
Гений сел за стол и на чистом листе бумаги написал требуемую расписку.
Писатель схватил ее.
– Ты не написал сумму! Две тысячи долларов! Прописью!
– Извини.
Гений дописал.
Потом взял из рук Писателя пачку банкнот и стал аккуратно рвать ее своими артистическими пальцами.
Подруга все так же читала.
– Видишь ли, друг мой, – сказал Гений офонаревшему Писателю, бросив обрывки на пол, – твой эксперимент глуп и пошл, как все, что ты делаешь.
– Ты не читал ни одной моей строки!
– Это и не обязательно. У тебя на лице все написано. И черновики, и чистовики. Ты бездарен.
– А ты гений?
– А я гений, – спокойно сказал Гений. – Потому что я в душе своей давно уничтожил все категории, все те системы координат, на которых базируется человеческое сознание. Ты говоришь: продать душу. А что такое – продать? И что такое душа? Ты говоришь: черт. А что это такое? Ты говоришь: расписка. А что это? Ты говоришь: деньги. Не понимаю!
– А жрешь на какие шиши? – неприязненно спросил Змей. Ему казалось, что он знает таких людей. Есть в их среде человек по кличке Трехголовый (хвастал, что у него три высших образования), тот тоже орет все время, что презирает материальное как факт и как философию, но, между прочим, где выпить на халяву, он чует своим носом и фактически, и философски. Едва соберутся мужики и бутылки не откроют еще, глядь – его тощая трехголовая фигура уже маячит поблизости.
– Живу на какие шиши? – иронически спросил Гений. – На деньги, конечно! Но дело не в предмете, а в отношении к нему! В моем сознании все становится артефактом! Думаете, я такой дурак, что не понимаю, что на эти две тысячи можно было бы купить много хорошего? Прекрасно понимаю! Но это – не артефакт! А вот порвать их – артефакт! Для меня лично это принесло гораздо больше морального удовлетворения и даже физического, поскольку я ощутил нечто вроде интеллектуального оргазма! А эти артефакты, в свою очередь, преобразуются в стройную систему моего романа «Бездонный колодец»!
– Ты пишешь роман? – спросил Писатель – и даже с уважением: он никак не может избавиться от привычки трепетно относиться к попыткам других людей творчески выразиться.
– Писать? Но разве ты не знаешь, что всякое Слово уничтожает Пра-Слово? Разве ты не знаешь, что пишешь не по чистому листу: нет чистых листов, на каждом уже что-то написано! Замарывая своими закорючками это написанное, ты, может, уничтожаешь великое! А?
Писатель вдруг почувствовал, что Гений в чем-то прав. И ему глупой показалась эта квазидемонская затея с распиской о продаже души черту.
Почувствовав себя победителем, Гений решил упрочить победу.
– Или вот, – указал он на девушку. – Я, как вы это называете, люблю ее. Хотя – по-другому. К примеру, я пью кофе, так? Я же не говорю: «мой кофе»! А если и говорю, то это так, речевой оборот. Кофе – для всех и всем. У меня есть – почему не угостить? Точно так же дико говорить: моя женщина! Точно так же естественно угостить ею других. Многие, кстати, так называемые первобытные народы поступают мудро и инстинктивно подобным образом. Обнажись, котик, – сказал он подруге.
Та обнажилась, что стоило ей небольшого труда, ибо на ней было всего две-три вещи, и лежала гибкая, гладкая, стройная, спокойно глядя в потолок.
– Хороша? – спросил Гений.
Писатель затаил дыхание, Парфен, напротив, громко задышал, а у Змея кадык с бульканьем прошелся по всему горлу.
– Тогда прошу! – пригласил радушный хозяин.
– Но она-то не кофе, ее-то спросить надо бы! – вырвалось у Змея.
– Сейчас она – кофе. А потом этим напитком могу стать я. Сосуществование двух людей во взаимном согласии и уступках – утопия! Необходимая равновесная сменяемость тиранств. В чем-то я тираню тебя, а в чем-то – ты. При взаимном согласии. Главное – чувство равновесия, око за око, зуб за зуб, как говорила мудрая Библия, а не ваш людьми придуманный Новый Завет! Ну? Кто первый?
Друзья не шелохнулись.
– Другого я и не ожидал! Вас ведь трое. О, стадо! Все человечество – стадо! И каждый боится мнения других! Ладно, выпьем, в самом деле, кофе. Котик, расстарайся для друзей.
– Иди ты, – сказала котик, одеваясь и берясь за книгу.
– Это – око за око! И равновесие восстановлено! И гармония торжествует! – сиял наглядностью своей правды Гений. – Ладно, пойду сварю кофе.
Но друзья отказались, заторопились – и ушли.
– Тсс! – вдруг сказал Змей, едва захлопнулась дверь. Он имел поистине змеиный слух и нечто услышал. А вскоре, по мере нарастания силы звуков, услышали и Парфен с Писателем.
– А я не б. тебе, чтобы под каждого подкладывать! – кричала девушка.
– Так не берет никто! Это – артефакт! А вот кофе могла бы сделать, сучка голоногая!
– А он есть у нас? Я чуть не обоссалась от обиды, когда ты деньги порвал!
– Дура! Ты посмотри, как аккуратно порвал! Их в любом банке поменяют, потеряем сотни три-четыре, вот и все!
– А они у нас лишние, эти три-четыре, козел? Гений недоделанный! Что ж ты им не сказал, что твой «Бездонный колодец» из всех редакций и издательств возвращают? (Слово «бездонный», заменив всего две буквы, девушка превратила в многозначительное грубое ругательство.)
– Котик, не тронь этого! В морду дам!
– А по я. н. х., и. е.?
Тут друзья застеснялись и ушли.
Они шли и молчали каждый о своем.
Глава двадцать третья,
в которой Писатель молчал о том, насколько значительна была для его жизни тайна Гения, насколько продуктивно было его соперничество с человеком, ничего не написавшим, но дразнящим возможностью создания великого: надо ведь вообще считать, что мы живем среди гениев, иначе никто ничего не создаст; и вообще для него всегда обидно увидеть мелочность в том, что казалось большим и серьезным, зато какая радость обнаружить великое в малом, зато какое вообще несчастье наткнуться на полную фикцию и жульничество: он чуть не заплакал, когда узнал, что поэт Вирзский, за несколько лет взбаламутивший умы любителей поэзии, объявивших его тем, кто наконец дал русской лире полноценный белый стих, оказался переводчиком с древнего редчайшего языка «балабанди», расшифровавшим несколько папирусов с описанием ритуальных рецептов приготовления человечины, и выдал это за свое (и все в один голос заговорили о феноменальности творчества Вирзского, разъявшего на глазах дух человеческий и создавшего его заново!); читатели, кстати, могут сказать, что таких писателей, как наш добролюбивый Писатель, не существует в современное время, нет, это не так, уж поверьте мне (а доказательства? – так я ж вам говорю!);
а Змей молчал о том,
какие действительно бездонные бездны открываются в людях и их умах: пусть роман этого человека возвращают, но он упорен, он работает, он мыслит, он существует, не боясь сойти с ума, а он вот, Змей, всю жизнь себя бережет – ради чего? – ради беспробудного пьянства! – а ведь оно и есть то сумасшествие, которого он так боялся и которое подкралось с другой стороны; и Змей поражен был этим открытием и решил обязательно начать сочинять пьесу-трагедию под названием «Человечество как воплощенное небытие»;
а Парфен молчал о том,
что девушка эта стройностью похожа на ушедшую от него любовницу; он ведь очень переживал, он искал замены, но все неудачно, а потом встретилась одна, оказалась проституткой, причем фешенебельной, на панели не стояла, к массажным салонам приписана не была, жила одиноко и принимала гостей только по рекомендации предыдущих клиентов, брала она очень дорого, Парфен заинтересовался, долго копил, и вот не так давно посетил ее, и девушка его поразила: после двухчасового общения он почувствовал неподдельный интерес к себе, страсть же была и вовсе подлинной, она долго прощалась с ним у двери, как бы желая что-то сказать и боясь; не влюбилась ли она, подумал Парфен, – и все хотел прийти еще раз, спросить, но все как-то не складывалось; и Парфен сказал друзьям… – впрочем, об этом в следующей главе
Глава двадцать четвертая
Мила
– Ребята, – сказал Парфен, – у нас ведь лишняя тыща есть? Дайте в счет моих денег. Мне тут сходить надо… Это рядом… Подождите, пивка вон в том барчике попейте. А?
Змей и Писатель посмотрели на него и сказали:
– Ладно.
Парфен вошел в один из так называемых престижных домов центра.
Из домофона услышал знакомый голос Милы (так звали девушку – то есть Людмила, и, между прочим, именно таково было имя ушедшей от Парфена любовницы).
Парфен назвал себя.
– Разве вам была назначена встреча?
– Нет, но я… – Парфен замолчал.
– Хорошо. У меня случайно есть свободное время.
А ведь другого не впустила бы! – подумал вдруг Парфен, и предчувствие счастья охватило его.
– Я не одета, проходите! – удалялась Мила в домашнем халатике.
Парфен топтался в уютнейшей изящнейшей прихожей. Немного портил ее листок, хоть и в незаметном месте пристроенный, между электросчетчиком и гардеробным шкафом, но очень уж казенного вида и содержания:
ПРЕЙСКУРАНТ № 1
1. Снятие с клиента сапог (ботинок) у порога ……………… 20$
2. Выслушивание слов «курва», «корова», «морда заспанная», а также нецензурных выражений ………………………… 5$
3. Щи горячие со сметаной и стопка водки …………………. 10$
4. Выслушивание обид на жизнь …………………………………… 2$
5. Рассказ по желанию клиента о своей жизни ……………… 2$
6. Стриптиз под прихлопывание и притоптывание клиента ………………. 20$
7. Изобразить баню и попарить клиента (со стоимостью веника) …………………… 20$
8. Основная услуга:
а) в виде «как по телевизору» ……………………………………. 150$
б) в виде «как меня 20 лет назад Маня» …………………….. 150$
в) в том виде, в каком моментально приспичит клиенту (без извр.) ……………………. 20$
9. Туалетные принадлежности, напитки и проч. обговариваются отдельно
10. Особые услуги обговариваются отдельно
11. Членовредительство, хулиганские поступки, садомазохистские действия запрещаются
ПРЕЙСКУРАНТ № 2
1. Встреча со словами: «Явился, козел?!» ……………………… 2$
2. Пихание кулаками умываться, а потом в кухню ……….. 2$
3. Картошка жареная подгоревшая с бутылкой пива и словами «На больше не заработал»……………………………………. 5$
4. Выслушивание упреков в свой адрес …………………………. 5$
5. Осыпание клиента упреками, ругательствами и т.п. (по просьбе – с нанесением легких телесных повреждений) ……………………………………………………… 20$
6. Основная услуга (с отказываниями, ссылками на болезни и недомогание, а потом согласие нехотя и выполнение без всяких чувств) ……………………………… 200$
7. См. п.п. 9, 10, 11 Прейскуранта № 1
ПРЕЙСКУРАНТ № 3
…………………………………………. 300$
– Я еще в прошлый раз хотел спросить, – сказал Парфен.
– О чем?
– О прейскурантах.