Глядит Тренька в глаза грозному псу Урвану. А они у того вовсе не злобные.
Обыкновенные глаза — собачьи, добрые.
Глава 13
НА СТАРОМ ГОРОДИЩЕ
Любимое Тренькино место — старое городище, что лежит за рытовской деревней, на крутом берегу речки. Сказывают, жили здесь когда-то люди. Да пришли вороги, кого побили, кого в полон взяли, жилища пограбили и сожгли. И высится теперь холм, словно памятник могильный над былой здешней жизнью.
Нравится Треньке сидеть на дальнем склоне. И тепло — солнышко припекает, и скрытно — Филька лишний раз не найдет.
Верным спутником и товарищем Треньке — Урван. Бежит, ковыляет за Тренькой. Не выправилась до конца лапа. Остался хромым, а оттого ненужным своему жестокому хозяину.
Смотрит Тренька иной раз на Урвана, дивится: неужто такой ласковый пес человека загрыз до смерти? Дед на Тренькино недоумение ответил:
— Злой собаку человек делает. Натаскивал Рытов людей травить — вот и хватал их твой Урван. А с тобой подобрее сделался. Только ты его остерегайся все ж. Рытовская выучка может иной раз ох как вспомниться!
Смеется Тренька:
— Пустое, деда. Я теперь на Урване верхом кататься могу. Все одно не тронет!
— Все-таки берегись, — упреждал дед. — Про того загубленного мужичка памятуй.
Тренька посмелее и с Филькой сделался. Не спорит с молодым барином. Куда там! Однако и страха прежнего перед ним нет. Отчего так, кто знает? Может, и Урван тут причиной. Одолевши один страх — перед грозным псом, Тренька и с другим легче справляться стал.
Улизнул однажды Тренька от надоедливого и придирчивого Фильки на старое городище. Улегся на гладком и большом, точно стол, камне, почти вовсе ушедшем в землю. А Урван, по обыкновению, хвост трубой и айда шнырять окрест, промышлять добавку к скудной рытовской овсянке. Знал Тренька за ним такую привычку: то мышь полевую ухватит, то зазевавшегося утенка сцапает. Крупная дичь не давалась покалеченному псу. А есть, что поделаешь, и ему охота.
Принялся Урван неподалеку от Тренькиного камня землю передними лапами копать.
«Должно, мышь почуял», — решил Тренька и на другой бок перевернулся.
Придремал даже.
Глаза открыл — солнце на небе приметно к закату клонится. Встревожился Тренька. Эка беда! Не миновать теперь Филькиной выволочки.
Н поделом! Отдыхать тоже с умом надобно.
Вскочил поспешно. Собаку кликнул:
— Урван! Домой!
Глянь, а пес на прежнем месте землю роет. Яму выкопал, почитай, один хвост торчит.
Вздохнул Тренька:
— Нет, песа, быть тебе ноне без добычи. Домой пора! — И, словно человеку, объясняем: Фильку нешто не знаешь? Он и так, поди, сейчас беснуется. Влетит нам, пошли!
На те Тронькины слова вовсе но обратил внимания Урван. Только лапами быстрее задвигал, и из ямы земля выше полстола.
Рассердился Тренька:
— Кому сказано? Живо домой!
Ногой топнул.
Урван голову из ямы опять высунул и так жалобно на Треньку поглядел, что у того сердце дрогнуло.
— Горе мне с тобой! Я, поди, голодный не менее твоего. Ну, какой у тебя там зверь скрывается?
Заглянул в яму. А там никакой норы али хода проделанного. Только береста, наполовину истлевшая, собачьими когтями острыми потревоженная.
Хотел Урвана отругать, а может, поколотить даже: экую невидаль — полено березовое нашел!
И вдруг словно что ударило в голову:
«Клад!»
Нырнул в узкую яму. Ухватил Урванову находку, на свет вытащил.
Туеском она оказалась, небольшим берестяным ведерком с крышкой.
Взвесил Тренька обеими руками туесок — в одной не удержать, — засмеялся счастливо: сколько же в нем таких дсножок, что он позапрошлым годом на княжеской вотчине нашел?
Сел на землю возле ямы. Туесок тяжелый открыть не может — руки трясутся. Рядом Урван прыгает, повизгивает радостно, хвостом машет: не зря, мол, старался, для друга своего нужную вещь сыскал!
— Урванчик, миленький, тебя с собой возьмем. Чего тебе у Ивана-то Матвеевича делать?
Прикипела к туеску берестяная крышка. Пыжится Тренька, старается ведерко одолеть. Зубами даже вцепился. Урван на него с любопытством и удивлением уставился.
Вывалилась наконец из берестяного ведерка узелок-тряпица. Развязал ее поспешно Тренька и глаза вытаращил.
Нет в ней никаких денег. Звякнули обгорелые тяжелые черные палочки, должно железные. И все тут. Ничего больше нет.
— Как же так?! — заволновался Тренька. — Не может того быть! Кто ж такое будет в землю закапывать?
В яму опять полез. На манер Урвана стал землю рыть.
Что толку? Пусто в яме. Нету денег.
Плакать впору Треньке. Клад нашел, а в нем вместо денег — железки черные, обгорелые. Не обидно ли?
А Урван знай себе вертится под ногами, хвостом дружелюбно виляет.
— Эх, пес! — с сожалением молвил Тренька. — Глупый ты. Что тебе стоило настоящий клад найти, с деньгами? Не нужны мне твои железки.
Гляди вот!
Размахнулся Тренька и одну за другой те палочки в речку — бултых, бултых! — покидал.
Заскулил Урван, точно жалко ему было, что Тренька так обошелся с его находкой.
— Ладно уж, — смилостивился Тренька. — Одну, так и быть,оставлю.
Может, дядька Никола из нее ножик сделает. Только навряд ли...
Глава 14
ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН
За долгую отлучку на старое городище Тренька, по Филькиному навету, был бит на конюшне кнутом.
Злодей Филька, глядя, как порют провинившегося псаренка, приговаривал:
— Так его! Так! Покрепче! Чтоб всю жизнь помнил!
Тренька, стиснув зубы, молчком лежал. Не услышали на этот раз от него ни единого жалобного слова.
Началась у Треньки опять жизнь на псарне, какой ни одна собака не захочет.
Вставал Тренька затемно, до солнца. Ложился, когда на небе звезды загорались. А коли ночь выдавалась светлая, лунная, давал Филька урок иногда и на ночь.
Про березовый туесок Тренька, понятно, забыл. Не до того сделалось.
И ту единую палочку-брусочек, черную, словно в пожаре побывавшую, не показал даже, как сперва хотел, дядьке Николе.
Редко теперь удавалось Треньке сбегать к мамке. А когда случалось такое, мамка каждый раз в слезы:
— Господи, на кого похож стал? Кожа да кости остались...
Треньке, на мать и других глядя, самому впору плакать. Непомерной тяжестью легла скупая запущенная землица на Тренькниу родню. Одна лошаденка на два двора, да такая старая и тихая, того гляди, прямо на поле и околеет. А приказчик Трофим что ни день требует:
— На барский покос всем выйти.
Или:
— Копнить сено пора.
А то:
— Берите-ка, бабы, серпы. Господская рожь поспела. Жать надобно!
И как спорить? У Трофима на все один сказ:
— Лошаденкой господской пользуетесь? Стало быть, барщину отбывать надо.
Так каждый раз. Не одно, так другое.
Мамка ровно старуха стала. У отца щеки ввалились, борода от седины пегой сделалась. А на бабушку с дедом и глядеть боязно, до того отощали и сгорбились.
Только и впрямь, как в тот весенний день возле поздневской избы предсказывал черный мужик, самое худое было впереди.
Пришло время собирать урожай. Трофим на лошадке верховой, почитай, каждый день все деревеньки объедет, на всяком дворе побывает, повсюду заглянет. И меряет цепким взглядом, у кого как рожь али овес уродились, сколько кто зерна намолотит. Точно не чужое это добро, а его, Трофимово, кровное.
Отец и дед Тренькины загодя амбар приготовили, лари починили, чтобы было куда зерно нового урожая ссыпать на зимнее хранение. Нравилось Треньке в амбаре: сухо, чисто, дух легкий, приятный, не то что в избе родительской али собачьей конуре, где он жил.
Однажды выпала Треньке удача: отпустил его Митрошка потихоньку от Фильки навестить родителей.
Погожий выдался денек. После студеной ночи вышло солнышко прогуляться по синему, без облачка, небу. Леса, куда ни глянь, осенним пожаром занялись. Любуется Тренька на такую красоту. «И отчего так? — думает. — Давно ли повсюду зелено было, а ноне угольями желтыми и красными горят листья. Кажись, тронь только — руку сожжешь. А возьмешь — вовсе они холодные, иные мокрые даже, листья-то».
Дома Треньке обрадовались несказанно. Бабушка велела мамке блины поставить.
Дед покряхтел:
— Экая жизнь пошла. Пресному пустому блину, ровно сладкому пирогу, рады.
— Может, обойдется все, папаня, — мамка молвила весело.
Смолчал дед.
Мамка за блины принялась. А Тренька решил покудова родительское хозяйство оглядеть: почитай, более трех недель дома не был.
Первым делом отправился в поле. А там, где совсем недавно хлеба стояли, желтой щетиной — жнивье. На огород заглянул — тоже голо. От гороха одни жесткие сухие плети остались. Репа выкопана. Капуста убрана.
Грустно сделалось Треньке. Прежде осенью на огороде он первый человек: везде поспевает, всем и каждому главный помощник. Ему же, когда бабушка с мамкой капусту рубят, — все кочерыжки, белые, хрусткие.
А ноне без него управились.
Недолго печалился Тренька. Про амбар, что загодя старательно готовили дед с отцом, вспомнил. И бегом к амбару. Без скрипу — должно, петли заботливо смазаны — отворилась прочная, в свежих досках дверь.
Потянул Тренька носом воздух. А он в амбаре уже другой, не тот, что прежде. Зерном пахнет, спелым,сухим. Сытный запах, густой. Сразу понятно, не пустуют теперь лари.
Приподнял Тренька крышку первого, а там пшеница, золотистая, ласковая. Сама между пальцами струится. Тренька к другому — там овес.
Шелестит чуть слышно в руках, точно шепчет: «Вот и я, Тренька, можешь полюбоваться». В третьем ларе — горох, веселый, звонкий.
Не очень полны были лари, однако более чем наполовину каждый.
Словно сжалилась здешняя скупая землица, одарила людей по их тяжелой заслуге.
Вышел Тренька из амбара. Дверь бережно притворил.
Рядом — кладовая и погреб вместе. И если в амбаре пол деревянный, жердью стелен, тут он земляной. И в самой кладовке землей и сыростью пахнет. Возле стенки, мхом утепленной, стоят две кадушки высокие с квашеной капустой. В открытом ларе навалена репа, цвета медового.
Тренька одну репку, с кулак, выбрал, надкусил и зажмурился: сочная, сладкая и язык пощипывает.
Другие припасы, что в кладовке были, осмотрел, попробовал. И мал человек, а по-взрослому подумал:
«Зиму сыты будем. Всего хватит!»
Довольный кладовку покинул.
А во дворе новость — приказчик Трофим с лошади слезает. Подле него два холопа с подводами.
Перед Трофимом отец с дедом в низком поклоне:
— Здравствуй, батюшка!
На что Трофим степенно, с поклоном, едва приметным:
— И вы, мужички, здоровы будьте!
Не успели словом перемолвиться, мамка из дверей, Трофима не видя:
— Тереня! Блины готовы. Пышные, румяные! Иди-ка побыстрее!
И застыла на пороге, увидев приказчика.
А тот:
— Ладно живете, православные. Даже у барина нашего Ивана Матвеевича блины по будним дням редко случаются.
Тренька и тот понял: будь они неладны,блины, что не в пору пришлись.
Трофим же:
— Со сметанкой блины едите али с маслицем? Или, может, с рыбкой красной?
— Какая сметана, батюшка Трофим Степанович? — хмуро вымолвил дед. — Али другое что? Впервой, внучонка побаловать, затеяли их. А ты — рыбка красная... Откуда взяться ей? С каких достатков?
— Впервой или в десятый, — Трофим свое гнул, — нам не ведомо. Есть блины, и слава богу. Кушайте на здоровье. Да благодетеля вашего, государева дворянина Ивана Матеевича Рытова, не забывайте добром поминать.
Гостей, хочешь не хочешь, угощать надо.
Бабка приказчику Трофиму и холопам, что при нем были:
— Не отведаете ли с нами?
— По делу мы, по службе, — ответил Трофим. — Однако и хозяев грех обижать.
Войдя в избу, скинул шапку, на иконы перекрестился. За стол сел.
На столе гора блинов пышных и поджаристых. А рядом две посудинки глиняные. Одна со сметаной густой, доброй. Другая — с маслом топленым, горячим.
— Эва! — изумился Трофим. — Да тут и сметанка и маслице в дружбе соседствуют!
Деду с укоризной:
— А ты, старик, говорил: «С каких достатков?»
Дед с удивлением великим на те посудинки воззрился: ни сном ни духом не ведал, что невестка для сыночка младшего такое баловство припасла.
Выстро поели. Более всех на блины Трофим налегал. А как закончилась трапеза, усы да бороду отерши, похвалил:
— Ладные блины. Сметанка хороша. И маслице доброе. Справно живете. Богато. Каждому бы так.
Мамка, как дед только что, принялась объяснять, словно оправдываясь:
— Сыночек пришел. А так разве масло со сметаной едим?
Трофим руками замахал:
— Господь с тобой, хозяйка! Нетто с дозором по чужим горшкам ходим? По делу приехали.
Из-за пазухи бумажку достал. Расстелил на столе, разгладил. На отца с дедом значительно посмотрел.
— Ну, мужички, на землице государя батюшки Ивана Матвеевича первый урожай собрали. И, — на стол кивнул, — видать, не плохой. Самая пора посчитаться. Не зря говорят, долг платежом красен. Так ли?
— Знамо так, — ответил дед.
Приказчик Трофим бумажку подвинул, начал читать.
Тренька, понятно, многого постичь не мог. Однако видел: чем далее, тем сумрачнее становились взрослые.
Когда же Трофим закончил, тихо стало в избе, будто помер кто.
— Али что не так, мужички? — спросил.
— Может, оно и так, — тоскливо выговорил дед. — Только по счетуто твоему надобно нам, почитай, все, что с землицы скупой собрали, барину отдать...
Поморщился приказчик, точно слово вовсе неразумное услышал.
— Так ведь сказано же: долг платежом красен. Али по-иному поряжались? Али напутал я чего или приписал лишнего? — Тут его голос железом зазвенел, а на щербатое лицо грозная тень набежала.
— Господь с тобой! — перепугался дед. — Кто ж про тебя такое скажет? Только жить-то как? Зерна, что останется, и до весны не хватит.
— То разговор совсем другой, — тучи сбежали с приказчикова лика. — Тут всегда государь-батюшка Иван Матвеевич поможет. Он о своих крестьянах, ровно о детях, печется. Кончится мучка — из барских амбаров возьмешь сколько надобно.
— Верно, — от двери донесся угрюмый голос дядьки Николы, — возьмешь один мешок, а отдай — два.
Как вошел — не заметили.
Обернулся Трофим. Нахмурился.
— Не с тобой речь и не о тебе. Почто в чужой разговор встреваешь?
И до тебя черед дойдет.
— Потому и встреваю! — озлился дядька Никола.
Бабушка вмешалась:
— И впрямь, Никола, помолчал бы. Без тебя голова кругом идет.
С Трофимом-то Степановичем ладом потолковать надобно.
Короток был, однако, разговор у приказчика Трофима с крестьянами.
Солнышко за полдень не успело перевалить, выезжала со двора подвода, груженная мешками. И на ней, почитай, три четверти того, что собрали с трудом великим Тренькины родные с землицы скудной.
Дед, должно, чтобы шуткой горе скрасить, сказал:
— Вот, Терентий, не нашел ты клада, оттого все беды наши.
Шмыгнул Тренька носом:
— Я-то нашел. Да что толку? Пустяки в туеске оказались. Железки словно бы горелые...
Глава 15
ЧЕРНЫЕ ПАЛОЧКИ
Постой, Тереня, — насторожился дядька Никола. — Какие такие железки? Какой туесок?
Хмыкнул Тренька, рукой махнул:
— Сказано же — пустяковые вовсе. Себе только одну и оставил.
Стал расспрашивать дядька Никола, на что те железки похожи были да размера какого. Рассказал Тренька. Дядька Никола племянника к себе притянул, руки на его плечи положил.
— Слышь, Тереня, ты эту железку найди непременно.
— Ладно, — сказал Тренька беспечно. — Погляжу на досуге.
— Нет, Тереня. Ноне же сыщи, сейчас прямо.
Тренька на дядьку Николу уставился: не смеется ли тот, не шутит?
А дядька Никола легохонько Треньку за плечи потряс:
— Ну, племяш, вспомни, куда ты ее деть али положить мог?
Задумался Тренька. Принялся соображать, где и когда ему железка на глаза попадалась в последний раз.
Бабушка головой покачала:
— Ты, Никола, мужик взрослый, а ума иной раз словно у дитяти годовалого.