«Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет, — в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает, — восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке, —
Свят, свят, свят. Святые славят Твою милость,
Скинули в стеклянное море шапки золотые.
Херувим и Серафим пред Тобой склонились,
Бывший, Сущий и Грядущий. Свято Твое имя.
Но миссис Герншоу особенно любила другой гимн, «Приют для младенцев», и еще:
Вкруг Божьего престола в ряд
Святые Ангелы стоят;
Короны златые на них;
Господню Славу зрят они
И сладкозвучный лирный звон
Возносят Богу всех племен.
Поэтому они спели оба гимна, ритмично подымая сцепленные руки и чувствуя, как через обнявшиеся пальцы пробегает теплая струя, электрический пульс, связывающий их с миром мертвых.
Огонь в камине приугас. Сгустилась темнота. Ясным, холодным голосом Софи Шики произнесла:
— Духи здесь, я чувствую их и чувствую запах роз. Кто-то еще ощущает сильный аромат роз?
Миссис Папагай отвечала, что ей кажется, и она ощущает запах. Эмили Джесси втянула носом воздух, и ей тоже показалось, будто слабый розовый аромат пробивается сквозь печеночный дух дыхания Аарона и невыветрившиеся кишечные газы Мопса, по поводу которых благовоспитанные гости никогда не делали замечаний. Мистер Хок все принюхивался и сопел: уф, уф, уф, — так что Софи вежливо попросила его сидеть тихо: если он станет напрягаться, то ничего не увидит и не почувствует, поэтому нужно расслабиться и сосредоточиться.
Вдруг миссис Герншоу воскликнула:
— Я чувствую запах, я его чувствую; он повеял на меня, словно аромат летнего сада. Миссис Папагай проговорила:
— Что-то говорит мне, что нам надо представить себе розовый сад с изгородью и арками из роз, мягкие лужайки и огромные клумбы с розами всех цветов: красными, белыми, кремовыми и всех оттенков розового цвета, и золотисто-желтыми, и тех цветов, которых нет в природе, — огненные розы и розы с небесно-голубой сердцевиной и с сердцевиной как черный искристый бархат.
И они представили себе такой сад. Теперь каждый чувствовал восхитительный аромат. Стол под их руками загудел и затрясся. Миссис Папагай спросила:
— Это дух?
И в ответ раздалось три быстрых утвердительных удара.
— Это дух того, кто нам знаком?
Удары посыпались как горох.
— Я насчитал пятнадцать, — сказал капитан Джесси, — пятнадцать. Пять раз по три. Здесь пять духов, которых мы знаем. Быть может, это ваши малышки, миссис Герншоу.
Боль, надежда и страх миссис Герншоу ворвались в Софи Шики, терзая ее словно гигантский клюв. Она невольно вскрикнула.
— Быть может, это злой дух, — предположил мистер Хок.
— Желаешь ли ты говорить с нами? — спросила миссис Папагай.
Раздались два удара, что означало сомнение.
— Или с кем-то одним?
Снова пятнадцать ударов.
— Или с мисс Герншоу?
Три удара.
— Если мы возьмем перья, ты будешь направлять их? Назовешь нам свое имя?
— Кто должен писать? — спросила у пришельцев миссис Папагай. Затем она одно за другим назвала имена всех сидящих в кругу, и духи выбрали ее, как она предполагала и надеялась. Она чувствовала, что боль и опустошенность прочно связывают сейчас миссис Герншоу и Софи, и по наитию знала, что должна сама взять перо, иначе жажда не будет утолена, но только усугубится. Ей хотелось передать этой несчастной, обездоленной женщине
«Руки руки через руки рука сверху снизу над между под руками пусенькие ручки пусенькие пухлые ручки цветник роз руки запутались в траве морской на голой улице в лысом черепе не черепе детской головке небесные врата открылись в головке холодные руки такие холодные такие холодные руки больше нехолодные цветник роз ЭМИ ЭМИ ЭМИ ЭМИ ЭМИ люби меня я люблю тебя мы любим тебя в нашем розовом саду мы любим тебя твои слезы делают нам больно они обжигают нашу нежную кожу как обжигает лед здесь холодные ручки порозовели мы любим тебя».
— Спрашивайте, миссис Герншоу, — сказала миссис Папагай.
— Вы мои девочки? Где вы?
«Мы растем в розовом саду. Мы твои Эми. Мы смотрим за тобой, мы заботимся о тебе ты будешь с нами еще не скоро не скоро».
— Узнаю ли я вас? — спросила женщина. — Я помню запах их волосиков, — сказала она Эмили Джесси.
«Мы выросли. Мы растем и учимся мудрости. Нам улыбаются ангелы и учат мудрости».
— Может быть, вы дадите совет вашей матушке? — спросила миссис Папагай.
Перо начертило на бумаге размашистую дугу и пошло выписывать заостренные буквы, не похожие на прежние, по-детски округлые:
«Мы видим, что новый братец или сестрица принимает очертания, растет, как семя в темной земле; в наших темных могилах, в нашем розовом саду мы радуемся и уповаем на это дитя. Ожидай ее с надеждой, любовью и верой, не бойся, ибо, если ей велено будет вскоре прийти в нашу летнюю страну, тем будет она счастливее. Будь в этом уверена, это облегчит боль; переживи боль разлуки с ней, как потерпишь боль при ее рождении, наша милая смерть мама, милая смерть, мы любим тебя, люби же ее. Не нарекай ее нашим именем. Мы будем жить вечно. У нас одно имя, но и довольно. Мы пять пальцев одной розовой руки».
Миссис Герншоу словно таяла. Все ее полное тело колыхалось и дрожало, широкое лицо блестело от теплых слез, шея тоже стала мокрой, мелко тряслись ее большие груди, на руках проступили пятна влаги.
— Как же мне назвать ее? Какое имя дать? — спросила она.
Перо замерло, а затем медленно вывело прописными буквами:
«РОЗА, — и после продолжительной паузы: — МУНДИ».
И вновь решительно застрочило:
«Назови ее Розамунд Роза Мира и может быть она погостит подольше на твоей мрачной земле и принесет тебе радость милая мама нам не дано знать так ли это будет но если тому быть не суждено мы с радостью примем в наш цветник новую розу и все же мы верим и надеемся что если ты будешь сильной она тоже будет сильной и проживет с тобою долгие годы милая смерть мама».
Писать «смерть», когда очевидно подразумевается «дорогая»[31] и наоборот, было странностью, присущей бессознательному письму миссис Папагай. Так выходило само собой; и все давно решили не придавать этому большого значения; один мистер Хок искал в сходстве этих слов тайный смысл или умысел. Миссис Папагай немного испугало то, с какой определенностью духи провозгласили, что, во-первых, миссис Герншоу ожидает малютку и, во-вторых, что ребенок будет девочкой. Она тяготела к посланиям более тактичным и двусмысленным, наподобие предсказаний дельфийского оракула. Миссис Джесси отирала слезы миссис Герншоу скомканным носовым платком — тем же платком она, покормив Аарона, вытирала руки. Софи сделалась матово-жемчужного цвета и застыла словно статуя. Мистер Хок, разумеется, принялся рассуждать о том, поддается ли проверке правдивость этого милого, трогательного послания.
— Это — подлинное пророчество, миссис Папагай. Остается решить, ложное оно или истинное. Миссис Герншоу вновь залилась слезами.
— Ах, мистер Хок, все это правда. Все, ими сказанное. Всего неделю назад я догадалась и ни с кем не делилась, даже с моим мужем, но они сказали правду: я жду ребенка и, буду откровенна, меня одолевал страх, а надежда едва теплилась; после того что я пережила, страх мой простителен, и милые малютки поняли и простили меня, и пришли ко мне с утешением. — Ее белая шея дрожала от клокотавших в горле слез: — Я сделала все, чтобы не допустить… я уже не надеялась… мне было страшно, очень страшно.