Деайниму снится, что он снова в Лабиринте, только крыши у Лабиринта нет. В белых стенах высечены бесчисленные барельефы. Эйлене, Эйлене, Эйлене, все повторяющаяся, мраморная, но странно живая. Она с удовольствием причинила бы ему зло, но не может отделиться от мрамора. Деайним с удовольствием обдумывает всякие злорадства. Постепенно проход сужается, Деайним ускоряет шаги, стены начинают смыкаться за его спиной. Лабиринт выпрямился в длинный узкий коридор. Впереди виселица. Эйлене все-таки выбирается из стены. Из противоположной стены выступает покойница Акейта в полной боевой форме, но с квантовым аннигилятором наперевес. Это Рич, даже и мертвый, вносит свои коррективы.
Акейта и Эйлене препровождают под руки Деайнима к виселице, успевшей трансформироваться в электрический стул. Назначение прибора, Деайниму неясное, Ричу было известно. Деайним, мягко говоря, не хочет. Его усаживают, начинают силой пристегивать руки к подлокотникам. Одри от ужаса просыпается. Невидимка в зеркале исчезла. Невидимка, слившаяся с Деайнимом, отделяется. Теперь Одри уже извне наблюдает порожденное рассудком стуловерчение. Надо что-то делать, лихорадочно размышляет она. Впору подумать, что Деайниму и впрямь грозит гибель. А какая разница?
Пробки, может, выкрутить? Не пойдет. Ведь это сонный морок, и законы, которым он подчиняется, — отнюдь не законы физики. Во сне и из пальца можно застрелить. И вообще какие пробки? Стул стоит на холмике, поросшем серой травой, он ни к чему не подключен, но Одри не сомневается, что механизм сработает. Ну же, Одри, ас контакта, специалист по ощущениям, что делать будешь? Свинцово-серое небо подало Одри идею. С Эйлене, Акейтой и стулом она ничего пока сделать не может, ибо они в центре внимания Деайнима, и сцепление слишком сильно, чтоб решиться на подмену. Как хороший наблюдатель Одри знала, что центральные идеи и образы невозможно менять, но вполне реально подменять. Манипуляция же — другое дело. Формировать, менять и вообще давать себе волю можно только с тем, что находится на периферии. Тогда незаметно, понемногу, центр извратится сам собой.
Одри утяжелила небо, и оно начало с противным скрежетом опускаться. Деайним, естественно, поднял голову. Акейта и Эйлене, лишенные внимания, начали бледнеть, выцветать, сделались картинками, и Одри легко пришлепнула их к небу. Но стул, хотя и не так бесспорно, продолжал существовать. Одри захотелось похулиганить. Стараясь не хихикнуть, она растворила стул. Деайним брякнулся оземь и проснулся.
— Твои штучки, Одри?
— Мои, — радостно сообщила Одри.
— Я что, сплю?
— Спишь, спишь. Хотя… уже нет. Извини, разбудила. Спи дальше. Кстати, сделай одолжение, повернись носом вниз. Совершенно не могу заснуть.
— М-м-м… вот еще. Я привык на спине. На пузе дышать нечем. Кошмары снятся.
— Положим, тебе и на спине не верх восторга видится.
Деайним подумал что-то неразборчиво и повернулся на правый бок, откинув руку. Вот упрямец, подумала Одри, вновь засыпая. Нет чтобы сделать, как ему говорят. Компромисс ему подавай.
Около месяца Деайним рыл ямы, охотился и жевал салат. Его чуть кисловатые листья нравились Одри больше, чем терпкий виорк, Деайним же держался противоположных вкусов. Как ни удивительно, то было их единственное разногласие. Почвенные разрезы и геодезическая съемка на местности увлекли Деайнима. Одри имела свое мнение по поводу трехлапого монстра, изготовленного Деайнимом и гордо именовавшегося теодолитом, но так или иначе огромный кусок местности между Конхалором и Рахатеи был переснят на карты географические, почвенные, и биогеоценологические. Долгие скитания Деайнима после побега с каторги заставили его хорошо изучить местную флору и фауну на практике. Классифицировать Одри и не пыталась: экзобиологи Космодиста сами разберутся. Интересно, какие названия семейств они напридумывают? Парносоцветные? Бр-р. Однолепестковые? Однолепестковые Одри понравились: махровые, как гвоздики, конусы, образованные одним неимоверно длинным лепестком, словно собранным на резинку, конусы розовые, черные, красные, стеклянно-прозрачные, серые с голубыми прожилками, с плоеным краем либо, наоборот, с шнурообразным утолщением вдоль края.
Растительно-землеройно-теодолитная идиллия длилась, пока они не добрались до самых окраин Рахатеи. Уже в предместьях Одри беспокойно заворочалась. Рахатеи — город пограничный. Правда, на данный момент с язычниками очередной мир, но Деайниму встреча с ними ничего хорошего не сулила, ибо и там он был дезертиром и изменником государства. Господи, ну зачем существуют страны! Как было бы хорошо, не будь их. Хотя нет. Быть изменником государству все же лучше, чем быть изменником человечеству. Больше шансов выжить и получить пышную посмертную реабилитацию.
— До посмертной реабилитации я еще дожить намерен, — заверил Одри Деайним. — У меня есть идея.
— Пижон, — хладнокровно заметила Одри, прозондировав идею.
— Ничего-ничего. Это я тоже умею. В предместье мы пока и задержимся. Нам сейчас главное — до храма добраться. Дальше все легко.
— А ну как поскользнешься?
— Типун тебе на язык.
— Тебе на язык, ты хочешь подумать? До моего языка больше световых лет, чем тебе обычных.
«Язык» Деайниму пришлось проглотить. Световые годы также. В другое время он непременно ответил бы на шпильку ибо за словом в карман не лез, но ему было не до ехидных мыслевывертов. Успеть, только успеть.
Последнее слово в перемысле, таким образом, осталось за Одри.
Полевой храм, пыльный, потрескавшийся, благоухал цветами. Цветы тоже имели какой-то пыльный вид, да и припахивали пылью пополам с природным ароматом. Металлические браслеты стражников вспыхивали в тенистой глубине храма. Сам храм был приземистым, кряжистым, его плоскую крышу поддерживали косые колонны, исходящие из одного подножия. У входа в храм стояла чаша в форме глаза, наполненная морской водой — напоминание о слезе Аят. Чаша, почти без ножки, обреталась у ног стилизованной богини. В руке пресветлой создательницы лежала горсть земли. То был храм Аят-землеродящей, храм плодородия. Обычные небольшие колокола отсутствовали начисто, гонгов тоже не было. Зато на деревянном круге храма были разложены странные, похожие на бубны деревянные инструменты. Деайним знал, что это за деревяшки. Круговые алоты, на которых чаще играли, как на бубнах и барабанах, и очень редко — оглаживая. Круг тоже был алотой. Деревья такого размера встречаются за перевалом — не так уж часто, но встречаются. Они невысоки — в два человеческих роста, — но в буквальном смысле поперек себя шире. Метров пять в поперечнике, отсчитала Одри на глаз.
Стражники при виде Деайнима впали в состояние, промежуточное между полным параличом и административной импотенцией. Деайнима хорошо знали в обычном его облике, но и маска базарного шакала уже не могла служить прикрытием. Кейро Трей сумел доказать, что опознал Деайнима, а за прошедший месяц гонцы оповестили и Рахатеи, и провинцию о его теперешнем виде. Отсюда и произведенное впечатление. Кто ж может ожидать, что беглый каторжник, беглый заключенный Башни явится всенародно!
Деайним, собственно, и рассчитывал на общее замешательство. К моменту выхода храмовой стражи из ступора Деайним уверенно пропихался сквозь толпу, отшвырнул арбалет, вынырнул из полотнища, оттолкнулся и прыгнул. Руки стражников схватили пустоту. Деайним приземлился в самом центре круга. Гладкое дерево откликнулось колокольным ударом. Толпа забила в ладоши.
Риск был ужасный. Неудачливого исполнителя обрядовых плясок побивали горящими факелами с местной версией «греческого огня». Деайним же танцевал на обычном среднем уровне. Танцы, даже и светские, состояли здесь из серии умопомрачительных акробатических каскадов. В годы аристократического своего отрочества Деайним был недостаточно гибок, чтоб крутиться на чьих-то плечах, и слишком хрупок для «нижнего». С тех пор в танцах он не успел поднатореть, были занятия понасущнее, зато возмужал и окреп. Но никогда ему не доводилось вступать на жертвенный круг, отзывающийся на каждое движение музыкой. Одри ощутила быстро промелькнувшую в Деайниме нерешительность, почти боязнь.
— Какого черта, Дени, — ехидно подумала она, — ты такой риалот, ногами сыграешь, как руками.
Деайним едва успел поймать прыгнувшую в круг жрицу. По правилам пляски ее тело не должно коснуться пола. Иначе не видать хорошего урожая как ушей своих. Жрица, молодая мускулистая красивая девица, была умащена какой-то ароматической жидкостью, от которой ее тело, покрытое лишь расшитой металлом широкой кожаной набедренной повязкой, делалось скользким до неуловимости.
Деайним прошелся по кругу, слегка загребая ногами, отчего над толпой пронесся протяжный нарастающий гул. Храмовые риалоты мерно постукивали кончиками пальцев в свои инструменты. Колокольная полифония. Одри всегда восхищалась ритуальной музыкой и одновременно недолюбливала ее за бесконтрольность воздействия. Здесь, где каждый шаг сопровождался почти инфразвуковыми обертонами — а то и без всяких «почти», — она едва была в состоянии оценивать. Вначале Деайним держал жрицу на плече, потом она зажала ногами его вытянутую в сторону руку и выпрямилась, простирая руки к толпе. Одри подивилась силе обоих. Деайним медленно свободной рукой скользнул по плечам жрицы и вернул ее в прежнее положение, сделал несколько поворотов на полупальцах и опустился на всю ступню, сильно ударив пятками в круг: страстный стон, прерванный воплем. Деайним сделал несколько шагов: на носок, удар пяткой, удар всей ступней, дерево ответило ритмичными вскриками. Одри почти теряла сознание, толпа молящихся его уже потеряла. Оригинальная поддержка: вытянутой правой рукой Деайним держит жрицу за вытянутую правую руку, и все ее тело устремлено в одну линию с их руками. Рывок, жрица оказывается у партнера на плечах, руками и ногами оплетая его раскинутые руки. Музыка уже непереносима. Еще несколько бросков и колебаний. Бросок вверх с подкруткой. Деайним плавно опускается на колено, жрица стоит у него на плечах. Прыжок. Жрица точно приземляется на его колено, Все! Деайним берет жрицу на руки, толчок, она летит, перевернувшись в воздухе, и оказывается за пределами круга. Деайним, стоящий в его центре, сгибает колени, отталкивается, прыгает с места и приходит на четвереньки. Храмовая стража шарахается от него, как от зачумленного. Деайним подбирает арбалет и полотнище и уходит сквозь расступающуюся толпу.
— Я… как это будет по-вашему? «Телли-тай», священный-нечистый, ну…
— Неприкасаемый? — подсказывает Одри.
— Вот-вот.
В обрядах испрашивания (моления об урожае в том числе) и благодарения, кроме храмовых танцовщиц, необходим партнер. Мужчины при храме не служат, значит, мирянин. Занятие не из приятных: кроме страха мучительной смерти, терзает страх удачи. Исполнитель, переживший обряд, становится телли-тай. Своего рода табу. Священный, ибо плясал в священном круге и касался жрицы, воплощения Аят. Но и нечистый, ибо сам при этом воплощал Айта.
— Все было рассчитано. Теперь меня никто не может убить.
Редко кто плясал в храме по доброй воле. Деайним появился в ту самую минуту, когда истекает предписанный обрядом срок ожидания. Если танцор не найден, далее его определяют по жребию.
— И долго?
— Месяц. Потом идешь в храм и совершаешь омовение. Очищение слезой Аят. Сама понимаешь, спешить мне некуда. Как телли-тай я в полной безопасности. В Рахатеи.
Одри ответила на невысказанную часть фразы, хотя они уже давно уговорились так не делать.
— Сдался тебе Конхалор!
— Меня там ждут.
— Но там на телли-тай плюнут, и все.
Само собой, плюнут. Ведь именно Конхалор и установил понятие о телли-тай. А центр, как правило, довольно безразличен к собственным указаниям. Это провинция кишки из себя давит, только бы исполнить точь-в-точь.
— Не могу. Знаю. Должен в Конхалор.
— Именно этим способом? Мальчишка. Фигляр.
— Другого не вижу. Единственный способ пробраться незамеченным.
Правило телли-тай, введенное Эйлене-Аят в первый же год правления, вызвало благочестивые восторги и катастрофические последствия. Никто не желал более танцевать в храмах. Не так даже страшно прожить месяц неприкасаемым, но вот умереть в состоянии телли-тай…
А ведь очень и очень возможно! Хоть с крыши упади, а никакой лекарь не окажет помощи, не притронется даже. Нет, ни за что!
Деайним, занятый своим побегом, географо-изыскательным трансом и сосуществованием с посторонней женщиной в пределах одного мозга, не мог знать, что Эйлене-Аят изобрела новый закон во преодоление недостатков прежнего, да и была это уже не та Эйлене, которую он так беззастенчиво разыграл ради собственного спасения. По новому закону, какое бы преступление ни совершил человек, но после удачного исполнения обряда ему гарантирована полная амнистия и восстановление в гражданских правах. В храмы толпой повалила уголовщина. Благонамеренные обитатели Конхалора, не надеясь, что авось-таки пресветлая Аят помилует, перестали выходить на улицы иначе как засветло.
Эйлене-Аят и думать не думала, что под амнистию попадет именно Деайним Крайт. Как и сам Деайним ведать не ведал, что именно эта амнистия и содержит его смертный приговор. Окончательный и навсегда.
— О чем тебя в Башне спрашивали?
— Какая фамильярность! Не просто Башня, дружок Одри, а Глубинная Башня Стремления.
— Стремления куда?
— Вглубь, думают же тебе. Башня выстроена не вверх, а вниз, колодец. Двенадцать уровней вниз.
Грохот шагов по перекрытиям. Бесконечный спуск. Круглосуточно работающие допросные комнаты третьего уровня и редко, но метко посещаемые допросные комнаты пятого. Свинцовый холод шестого уровня. Залы суда второго уровня и залы тайного суда четвертого уровня. Затхлая до тошноты сырость седьмого. Камеры смертников восьмого, пропитанные безысходностью. Безымянные и безномерные заключенные девя…
— Хватит тебе. Жуть какая.
— Сама спрашивала.
— Так не о том ведь. Нет, а правда — про что?
— Кто мне помог удрать с каторги.
— А ты что?
— Правду сказал.
— А они что?
— Нахал, говорят.
Одри фыркнула. Деайним беспечно рассмеялся. Тучи над его головой сгущались.
— Не езди в Конхалор.
— И рад бы, а надо. Боишься?
— Боюсь.
— Хорошая девочка. Только не визжи, а то нам крышка.
Деайним валялся в пересохшей канаве и упорно ждал. Клетка, накрытая плотной материей, стояла у обочины. Лошади храпели. Возница, укротитель и его помощник насыщались в придорожном трактире, бросив одинокого стражника на произвол его голодного желудка.
— Сыт он, что ли?
— Стражники всегда голодны. Сейчас он встанет и пойдет.
— И оставит клетку? Не думаю.
— Пойдет, не сомневайся. А те трое уже упились до рыжих демонов. До утра не вернутся.
Стражник действительно встал и пошел.
— Пора.
— Да стой же ты!
Не поможет. Деайним отцепил от пояса аккуратно сложенную веревку и поднялся из канавы.
— Темно. Промахнешься. Промахнешься!
Деайним подавил раздражение.
— Вот еще. Ваше… как его там… лассо? — хорошая штука!
Он откинул ткань с клетки. Зверь, плохо различимый в мутном ночном свете, напоминал Одри препротивную помесь рыси с пантерой. Гибрид утробно рыкнул и бросился на прутья, сотрясая клетку.
— Хорошая скотина, — сквозь зубы пробормотал Деайним. — Ха-ро-шая.
С замком пришлось повозиться. Треклятое животное то и дело пыталось пропихнуть морду поближе и отцапать руку. Наконец Деайним последний раз провернул проволоку в замке, закрепил ее, отскочил и дернул за другой конец проволоки. Дверь распахнулась.
«Потяни, деточка, за веревочку, дверь и откроется», — грустно подумала Одри.
Смутно фосфоресцирующее ночное небо. Черный силуэт с белой вспышкой зубов. Прыжок!
Деайним не промахнулся, лассо перехватило хищника в прыжке. Зверь все же полз, загребая под себя гравий, бился, наконец затих. Стреноженные кони оглашали округу визгливым и одновременно кашляющим ржанием.
— А ты его не?.. — начала было Одри.
— Нет, я его «не», — перебил ее Деайним. Он быстро вставил в пасть полупридушенного зверя короткую толстую палку и закрепил, затем связал той же веревкой.