Наконец девятый граф выпрямился.
— Похоже, сердце в порядке, — заключил он.
— Это не сердце, — сказала Джейн, — это грудь.
Говорила она очень серьезно.
— Я ничего не чувствую.
— Вы уверены?
— О да, знаете, не стоит носиться с такими идеями. В наши дни слишком много всего читают, вот что всему причиной.
Джейн встала, опоясала себя лифчиком, как ремнем, и повернула его задом наперед. Мун еще раз изучил ее ниспадающие волосы, лопатки, расцвеченные сине-белыми цветами груди, ягодицы, ноги и ступни. Груди скользнули вокруг тела и встали на место.
Джейн была готова расплакаться.
— У меня рак груди, — пожаловалась она Myну.
— Которой?
— Вот этой. Я чувствую уплотнение.
— Чепуха, — сказал девятый граф.
— Ее придется ампутировать, — прорыдала она.
— Куда одна, туда и вторая, — сказал девятый граф. — Асимметричное тело вульгарно и как тело, и как произведение искусства.
— О Фэлкон, вы чудовище! — весело рассмеялась Джейн.
«Мне плевать, мне просто плевать».
Джейн подняла платье и нырнула в него головой.
— Извиняюсь, — сказал Воскресший Христос.
Джейн взвизгнула и натянула на себя платье.
— Простите, — сказал, удаляясь, Воскресший Христос.
— Что это за коротышка в ночнушке?
Лорд Малквист открыл дверь и водворил Воскресшего Христа обратно в комнату.
— Не упоминайте его имя всуе, — сказал он. — Это никакой не коротышка в ночнушке. Это наш Спаситель, который вернулся. В ночнушке.
— Правда? — Она непонимающе посмотрела на него. — Похоже, у него за плечами трудные времена.
— Одни из труднейших, — подтвердил девятый граф.
— Найдите в вашем сердце прощение, ибо я говорю вам: грядет подведение итогов, исчисление грехов и возмездие за пределами понимания этой мирской юдоли, — сказал Муну Воскресший Христос.
Мун стоял, трясясь от бешенства. Он ударил Воскресшего Христа в челюсть. Воскресший Христос рухнул на постель и скатился с нее на пол.
— И давно ты подсматриваешь? — завопил Мун. — Когда ты последний раз мыл подмышки? Чего ты за мной таскаешься, кто ты, по-твоему, такой!
— Меня зовут Иисус, — ответил Воскресший Христос. — Можете бичевать меня, если хотите…
— Могу! Мне тут извращенцы не нужны! Что значит это надувательство? Давно ты мазохист? Отчего ты стал импотентом? Кто тебя сюда звал?
— Я Воскресший Христос, — сказал Воскресший Христос.
Мун вскочил на постель и метнулся через нее, стиснув руками шею Воскресшего Христа, притиснув того к стене. Воскресший Христос не издал ни единого звука, пока Мун тряс его за глотку с криком:
— Ложь! Ложь! Думаешь, я стану полагаться на тебя, я, опытный человек?
— Иисус, дорогой, не слушайте его, — посоветовала Джейн. — Нет у него никакого опыта, даю вам слово.
Мун выпустил его, но прижал своим телом к стене и прошептал:
— Меня постоянно предают. Я не верю в человека, а ты хочешь, чтобы я верил в Бога.
Когда Мун отступил от него, Воскресший Христос сполз по стенке, из его носа текла кровь.
— Бедняга, — сказал лорд Малквист, протягивая Муну свой надушенный платок, — полно, осушите слезы и перестаньте принимать все на свой счет. У всех нас есть право на покровителя, так что не завидуйте ему.
Мун затолкал кружева в рот и вгрызся в них, скрежеща зубами и высвобождая резкий аромат мускуса. Испарения душили его, и он вычихнул их через нос, извергнув масло из розовых лепестков.
— Будь здоров! — поздравила Джейн. — А теперь я попрошу вас всех удалиться, чтобы я могла надеть костюм для катания на лодке, если только вы не пообещаете не смотреть.
— Моя честь мешает мне обещать подобное, — ответил лорд Малквист. — Вставайте, ваше высочество, довольно тешить себя надеждами на муки.
— Он ведь никакое не высочество, правда?
— Семь раз отмерь, один раз отрежь.
— Я Царь Царей, — скромно сообщил Воскресший Христос. Он кое-как поднялся.
Джейн улыбнулась ему и подошла ближе.
— Мне до смерти хочется вас спросить, — сказала она, — что у вас под ночнушкой, ну, то есть вы так и ходите повсюду, а там ничего, как у шотландцев?
— Насчет шотландцев это неправда, — возразил лорд Малквист. — Они носят гульфики из шотландки и несколько слоев прочей одежды, включая водонепроницаемые комбинации до колен, чтобы отгородиться от тумана.
— Это абсолютная ложь, Фэлкон, — неожиданно резко сказала Джейн, — они голые. Это вопрос гордости, и гордецы ходят голиком. — Она стояла и смотрела на Воскресшего Христа через вуаль ресниц, тяжело дыша, прикусив нижнюю губу, пойманный в ловушку розовый язык выделялся на белом фоне. — Я знаю шотландцев, они не позволят с собой нянчиться. Они огромны. Это огромные мускулистые гиганты с мощными, напряженными мышцами, расхаживающие повсюду в своих килтах… — она плотно сжала ляжки, закрыла глаза, откинула голову — жрица, произносящая заклинания в жертвенной дымке, — в своих килтах своими огромными сильными ногами, бугристыми, как узловатая веревка, ставшими от ветра и солнца красно-коричневыми и твердыми, расставив ноги, они стоят на вершине холма, дует ветер, и их килты…
Она вдохнула сквозь зубы, и воздух тихо зашипел в теплой, омытой слюной устричной плоти ее рта. Ее руки разгладили павлиний блеск бедер, скользнули вверх, плотно прижавшись к животу, и вниз, волоча растопыренные пальцы через пах, ладонь к ладони вцепились, впились и углубились в ложбинку и разделились, туго обтянув ягодицы и спину шелком и собрав его на талии, и опять двинулись вверх, формуя грудную клетку, высоко подтолкнули груди и сплющили их в вырезе горла, пока два указательных пальца прослеживали струйку слюны на подбородке, вытекшую из-под навеса влажной губы, и втискивали кончик языка обратно в рот, обнажив острые белые зубы и погрузившись в рот до второго сустава.
Девятый граф поймал ее на лету.
— Джейн, с вами все в порядке?
— Чудесно, дорогой, просто чудесно. Можно мне сигарету?
Лорд Малквист уложил ее на постель. Ее рука нырнула в его карман за золотым портсигаром. Он открыл его, вертикально воткнул сигарету ей в рот и зажег. Она лежала смирнехонько. Четверть дюйма гелиотропа исчезла с первой затяжкой.
— Как вы себя чувствуете?
— Лучше, много лучше, дорогой Фэлкон.
Она радостно выпустила дым в сторону подозрительного и смущенного Воскресшего Христа.
— Это было чудесно, дорогой. Как вас зовут?
— Иисус.
— Ну конечно, дорогой, конечно. Ваши родители были верующими?
— Не ахти, — ответил Воскресший Христос.
— Ну, тогда они, наверно, были ужасные снобы. — Она отдала сигарету Муну. — Дорогой, ты не нальешь мне ванну?
Мун вытащил изо рта платок и протянул его лорду Малквисту.
— Оставьте себе, милый мальчик. Оставьте себе, если вы не против.
— А теперь на выход, дорогие, мне надо выбраться из этой одежды. Кто умеет делать коктейли с мятными сливками? Фэлкон, спуститесь вниз и выпейте коктейль.
— Миледи, мне и так тяжко сознавать, что я отправляюсь кататься на лодке в одежде, предназначенной для игорных столов. Я считаю, что пить мятные сливки в светло-голубом галстуке будет предательством всего, за что я ратую.
— А за что вы ратуете? — спросил Мун.
Девятый граф повернул голову и склонил ее так надменно, что мозг Муна просигналил «аристократ», и он понял, что это, возможно, первый прямой вопрос, который он задал графу о самом графе.
— За стиль, милый мальчик, — ответил девятый граф. — За стиль. Больше ничего не существует.
Джейн села.
— Дорогой, а что же вы можете пить в светло-голубом галстуке?
— Что-нибудь рыжеватое — быть может, желтое, возможно, темно-красное, — но уж никак не зеленое.
— Ну, цветов у нас много, так что спускайтесь вниз и смешайте тот, что вам по душе. И мне тоже смешайте. Я надену шелковый красно-черный костюм для катания на лодке.
— Джин, джин с тоником, водка, водка с тоником или чистый тоник. Красно-черный невозможно переплюнуть, а тягаться с ним вульгарно.
«Стиль?»
Мун сел на кровать и сгорбился, держа платок в одной руке и сигарету в другой, их ароматы легонько щекотали ему ноздри. Порезанная рука зудела, но кровь засохла. Свой платок он потерял неизвестно где.
«Все остальное существует. Реальность. Я ратую за реальность».
Это была совершенная неправда, он даже не знал, что это значит. Он ратовал за душевное спокойствие. За чистоту. За контроль, управление, порядок; за пропорциональность, превыше всего он ратовал за пропорциональность. Величины — объем и количество — должны быть пропорционально связаны с константой человеческого масштаба. Величины силы, пространства и предметов. Он напряг свой разум, подсознательно пытаясь перейти от абстрактного к конкретному, но наткнулся на нечто среднее, которым не смог пренебречь. Он мог только подпрыгивать по воле одного из многих неврозов — так чуть разболтавшееся в раме стекло в окне поезда тихонько дребезжит о сталь, пока Мун часами сидит рядом, сдерживаясь и ожидая, когда же оно разлетится вокруг него.
— Дорогой, поторопись, уже почти девять.
Мун увидел, что лорд Малквист и Воскресший Христос ушли.
— В чем дело?
— Я хочу раздеться, — сказала Джейн.
— Ну так валяй.
— Ты сказал, что нальешь мне ванну.
— Так в чем дело?
— Ни в чем.
— Давай я тебя раздену, — предложил он.
— Не глупи.
— Зубами.
— Какая необычная мысль!
— Держа руки за спиной, клянусь честью.
— Нет.
— Тогда ты раздень меня зубами.
— Что на тебя нашло?
— Я снедаем, — сказал Мун, — похотью.
— Ты отвратителен. Убирайся.
— Нет, — отказался Мун. — Я пришел заявить свои супружеские права. Я наконец пришел. Приготовься. — Он оскалил зубы.
Джейн взвизгнула и метнула в него пузырек духов, затем еще один, затем щетку для волос, пару пузырьков поменьше, несколько туфель и, наконец, золоченое зеркало восемнадцатого века, которое яростно разлетелось о его голову, словно стекло, вылетающее из окна поезда. Мун выдохнул, как будто все его тело было одним большим легким. Пружина распрямилась, пропорции восстановились. Он слепо покачивался в великом покое, рот открыт, ноги исчезли. Он понял, что именно положит миру конец.
III
Воскресший Христос ждал его в коридоре.
— Ваша честь.
Левая бровь Муна была влажной на ощупь. Когда он провел по ней тыльной стороной руки, она окрасилась кровью из пореза над глазом.
— Ваша честь, я вас чем-то подвел, а?
— Пожалуйста, не вини себя… Я хочу невозможного.
— Не на того напоролись? — спросил Воскресший Христос.
Мун изучил его лицо в поисках какого-нибудь пророческого намека, но грубые черты невинно выглядывали из волосяных зарослей.
— Думаю, да.
Он было двинулся дальше, но Воскресший Христос ухватил его за рукав:
— Сэр, у вас лицо порезано.
— Ничего страшного.
— Я бы не стал подниматься наверх в таком виде.
— Не стоит об этом.
— Понимаете, я собирался предложить вам работу.
— Работу?
— Конечно, и вы будете записывать интересные вещи — я воскрес и пришел в город, — разве это не важно записать?
— Сейчас я полностью загружен.
— Вы сможете стать пятым евангелистом, это как пить дать.
— Извини, — сказал Мун.
— Ну как хотите. Многие почтут это за честь.
— Надеюсь.
Мун посмотрел на пятно крови на бороде Воскресшего Христа, и его охватила жалость.
— Прости, что я тебя ударил, это вышло случайно.
— Совершенно верно, ваша честь, — с огромной благодарностью подхватил Воскресший Христос.
— Я хочу сказать, ты случайно заставил меня сорваться. Я злился вовсе не на тебя.
— А на кого?
— Не знаю, — признался Мун. — У меня есть список.
Воскресший Христос кивнул.
— На кого-то незнакомого, — сказал Мун. — Даже на неизвестного.
Он умолк и быстро прошел в ванную, закрыв дверь. Сломанный замок болтался на расщепленном дереве.
Оказавшись в безопасности, он дернул выключатель, и его тут же пронзил блестящий фаянс. Бок ванны обрушивался на него глыбой света. Унитаз, раковина и биде с китайскими улыбками склоняли плешивые головы. Мун рассмеялся над ними. Он открыл все краны и спустил унитаз. Вода хлынула и забурлила вокруг него, разбрызгиваясь из хромированной розы душа.
Силком затолкав их обратно в неодушевленные формы, он закрыл все краны, кроме горячего над ванной, и удовлетворенно опустился на закрытую крышку унитаза.
«Пятый евангелист, как пить дать. Мун, Матфей, Марк, Лука и Иоанн отправились спать на скрипучий диван. Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Мун отправились спать в Рождества канун. Мун, Иоанн, Матфей, Лука и Марк отправились спать в общественный парк. (Воскресный хор детей, взывающий к мнемонике, которая сохранит живым мое имя в больших голых классах с приколотыми к стенам акварельными рисунками.) Матфей, Мун, Иоанн, Марк, Лука отправились спать в дом старика. (Очерченные крошеным мелом солнечные лучи, канонада крышек от парт, домой к ленчу и захват в свои руки штурвала, управляющего миром.) Если есть хлеб с маслом и пить чай в одно и то же время, вкусишь от детства. Ты помнишь, как безопасно было быть ребенком».
Туалетная бумага упала на пол и размоталась через комнату плоской лентой. Мун закрыл глаза, но безрукая-безногая груда в зимнем пальто ожила в его разуме и поползла через улицу, словно распоследнее насекомое. Окурок обжег ему пальцы и упал на пол.
Раздался резкий треск, и в дверном проеме появился смущенный девятый граф.
— О! Простите, милый мальчик.
— Ничего страшного, — ответил Мун. — Я просто наливаю ей ванну.
— Именно, друг мой, именно. На мгновение я подумал, что вы опорожняетесь, что бы это ни значило, — я так понимаю, это проделывают с наполненными сосудами, но, со своей стороны, заявляю, что совершенно ничего в этом не смыслю. Вы наверняка знаете, что Малквисты и прочие семейства равного нам стиля и происхождения выделяют и порождают путем умственного процесса, секрет которого передается в крови.
— Нет, не знаю, — признался Мун.
— Естественно, мы об этом не распространяемся. Вы забыли заткнуть пробку.
Лорд Малквист наклонился к ванне. Вода зашумела в другой тональности. Мун бесцельно поднялся со своего сиденья. Лорд Малквист занял его место.
— Благодарю вас, милый мальчик. Вы порезали себе лицо.
Мун посмотрелся в зеркало над раковиной. Открыл горячий кран, но вода не потекла, поскольку набиралась ванна. Он смыл кровь холодной водой и промокнул рану платком лорда Малквиста. После этого порез выглядел не так страшно, но его жгли духи.
— Ваша жена говорит, что вы пишете книгу.
— Да, работаю над одной, — признался Мун.
— Очень рад это слышать. Я тоже пишу одну: небольшую монографию о «Гамлете» как об источнике книжных названий — тема, которая ни в малейшей степени меня не интересует, но я хотел бы оставить после себя тонкий и бесполезный томик, переплетенный в телячью кожу и заложенный ленточкой. Я поиграл с идеей написать о «Шекспире» как об источнике книжных названий, но это было бы трудоемкое предприятие, итогом которого стал бы пухлый громоздкий предмет… Пусть лучше моя книга будет непрочитанной, чем неизящной, понимаете? Вам легко пишется?
— Пока что нет, — ответил Мун. — Я еще не собрал материал.
— А меня это ужасно тяготит. Моя проблема заключается в том, что я не заинтересован ни в чем, кроме себя. А из всех литературных жанров автобиография — самый дешевый. Я становлюсь гораздо счастливее, вкладывая свое «Жизнеописание» в ваши руки.
— Зачем вы ее пишете? — спросил Мун.
— Я вам объясню, милый мальчик. Долг художника — оставить мир украшенным каким-нибудь пустячным и совершенно бесполезным орнаментом. Я не хочу, чтобы обо мне говорили, будто я был всего лишь элегантный бездельник. А зачем