— Что же предложили его светлость?
— Чтобы каждый из присутствующих внес по два пенса и оплатил мою долю. Ей-богу, не вру! Мне вручили деньги в оловянной кружке, которую меня тоже упросили принять в подарок. После этого мы отправились к Тому Спрингсу, от Тома в «Финиш», а из «Финиша» мы, то есть они попали в каталажку и послали за мной вызволять их как раз, когда я уже ложился спать.
— Неплохо живется этим молодым господам, — проговорил Эглантайн, — с утра и до ночи одни развлечения. И ведь никакой важности, никакого зазнайства, такие простые, открытые, мужественные молодцы.
— Хотите познакомиться с ними, Тайни? — спросил капитан.
— Если бы мне представился такой случай, уж я бы показал себя истинным джентльменом, — ответил Эглантайн.
— Ну так вы с ними непременно познакомитесь, и леди Биллингсгет будет заказывать духи вашей фирме. На следующей неделе вся наша компания обедает у рябого Боба, и вы будете моим гостем! — вскричал капитан, хлопнув восхищенного парфюмера по спине. — Ну, а теперь, мой милый, расскажите, как вы провели вечер.
— Я был в своем клубе, — отвечал, слегка покраснев, Эглантайн.
— Как, разве вы не были в театре с очаровательной черноглазой мисс? Кстати, как ее зовут?
— Не важно, как ее зовут, что вам до ее имени, капитан, — уклончиво отвечал Эглантайн отчасти из осторожности, отчасти же от смущения. С одной стороны, он не решался признаться, что это была мисс Крамп, а с другой стороны, ему не слишком хотелось, чтобы капитан ближе познакомился с его суженой.
— Боитесь за свои пять тысяч, ах вы, пройдоха! — как ни в чем не бывало продолжал капитан, тогда как на самом деле он был крайне обескуражен, ибо, сказать по правде, он только потому и утруждал себя рассказами о вышеупомянутом обеде и сулил свести Эглантайна с сиятельными лордами, что надеялся ублажить Эглантайна и выведать у него подробности о молодой леди с глазами, похожими на бильярдные шары. Из тех же соображений он попытался помириться с мистером Мосрозом, но, как мы видели, также потерпел полнейшую неудачу.
Будь читатель лучше знаком с мистером Уокером, ему бы не понадобилось вышеприведенное объяснение; но так как мы находимся всего лишь в самом начале нашей истории, кто же будет в состоянии разгадать его планы, если мы не возьмем на себя труд их объяснить?
Итак, краткий и исполненный достоинства ответ почтенного торговца бергамотным маслом: «Что вам до ее имени, капитан?» — чрезвычайно озадачил нашего героя; и хотя он и просидел еще добрых четверть часа и был необычайно любезен, и сделал несколько весьма искусных попыток навести разговор на интересующую его тему, парфюмер, несмотря ни на что, остался непреклонным; вернее, он был попросту напуган: сей бедный, толстый, робкий, простой и добродушный джентльмен неизменно оказывался жертвой мошенников и вечно попадал впросак и запутывался в ловушках, расставляемых тем или иным негодяем. К тому же, как все робкие люди, он умел притворяться и всегда чуял преследователя, как заяц чует гончую. Он то застывал на месте, то начинал петлять, то пускался опрометью бежать, и тогда-то ему приходил конец. Безошибочный инстинкт, порождаемый страхом, подсказывал ему, что капитан, задавая вопросы, что-то против него замышляет, поэтому он был начеку, нервничал и не знал, как отвечать. И, боже мой, как же он был благодарен своей звезде, когда подъехал экипаж леди Грогмор и привез обеих мисс Грогмор, которые отправлялись к трем часам на званый завтрак и которым к этому времени надо было сделать прически!
— Я загляну к вам попозже, Тайни, — проговорил капитан, когда услышал, что Эглантайна зовут к приехавшим.
— Непременно, капитан, очень буду рад, — отвечал парфюмер и с тяжелым сердцем направился в дамский зал.
— Убирайся с дороги, дьявол! — с проклятьями накинулся капитан на огромного кучера леди Грогмор, стоявшего в пунцовых панталонах в дверях и вдыхавшего неисчислимые ароматы, несущиеся из лавки; кучер в ужасе посторонился, и учтивый агент вышел из парикмахерской, не заметив усмешки мистера Мосроза.
Уокер был в бешенстве от своей неудачи и в бешенства зашагал по Бонд-стрит.
— Так или иначе, но я узнаю, где живет эта девица, клянусь небом, я это узнаю, хотя бы мне пришлось заплатить за это пять фунтов!
— Что верно, то верно, — неожиданно произнес рядом с ним чей-то мрачный низкий голос. — Что для вас значат деньги?
Уокер обернулся: это был Том Дейл.
Кто в Лондоне не знал маленького Тома Дейла? У него были щеки как яблочки, он каждое утро завивал волосы, под мышкой у него всегда торчали две свежие газеты, он не расставался с зонтиком, носил голубой галстук, коричневый сюртук и огромные башмаки с квадратными носами, в которых он фланировал по улицам. Он был вездесущ и знал все и вся. Он ежедневно попадался всем на глаза и был в курсе всего, что кто-либо когда-либо делал, хотя никому не было известно, что делает он сам. Про него говорили, что ему сто лет и что за все эти сто лет он ни разу не пообедал за свой счет. Он был похож на восковую фигуру с прозрачными, стеклянными, лишенными всякого выражения глазами; он всегда говорил с усмешкой, ему было известно, что вы ели за обедом за день до того, как с ним повстречались, и кто что ел за обедом в течение, по крайней мере, последних ста лет. Он был посвящен во все скандалы на свете от Бонд-стрит до Бред-стрит, он был знаком со всеми писателями, со всеми актерами, со всеми сколько-нибудь «выдающимися» личностями в городе и знал подробности личной жизни каждого из них. Не то чтобы он на самом деле был так уж хорошо осведомлен, но если ему не хватало фактов или изменяла память, у него всегда были наготове неизменно находящие спрос выдумки. Он был самым благожелательным существом на свете и, встречая вас, никогда не упускал случая рассказать вам какую-нибудь потрясающую гадость про вашего ближнего, а расставшись с вами, спешил оказать такую же услугу вам.
— Э-э, да разве деньги для вас что-нибудь значат, мой дорогой?! проговорил Том Дейл, который только что вышел от Эберса, где он пытался стрельнуть билет в оперу. — Вы же делаете их в Сити целыми бушелями, целыми тысячами. Я видел, что вы были у Эглантайна. Прекрасное заведение, лучшее во всем Лондоне. Пять шиллингов за кусок мыла, мой дорогой. Я таким мыться не могу. Ведь он, поди, наживает по несколько тысяч в год, а?
— Ей-богу, не знаю, Том, — отвечал капитан.
— Это вы-то не знаете? И не говорите. Вам, комиссионерам, известно все. Вам известно, что он выколачивает пять тысяч фунтов в год, а мог бы выколачивать и все десять, и вы прекрасно знаете — почему.
— Откуда же мне знать!
— Чепуха, не дурачьте старого бедного Тома: евреи, Амос, — вот куда уходят пятьдесят процентов всех барышей. Почему он не может занимать деньги у порядочного христианина?
— Да, я что-то слышал об этом, — рассмеялся капитан. — Но, черт возьми, Том, откуда вы-то все знаете?
— Это вы все знаете, любезнейший. Вы знаете, какую гнусную штуку сыграла с беднягой певица, чего стоили ему все эти кашемировые шали, Сторр и Мортимер, «Звезда и Подвязка». Куда приятнее обедать гороховым супом и кильками. Такими блюдами не брезгают люди и познатнее его, как вам прекрасно известно.
— Гороховый суп и кильки! Вы уже и об этом знаете?!
— Кто вызволил лорда Биллингсгета из долговой тюрьмы? Ах вы, негодник! — с многозначительной демонической усмешкой сказал Том Дейл. — Кто отказался идти в «Финиш»? Кому поднесли кружку с соверенами? И вы это вполне заслужили, дорогой мой, вполне заслужили. Говорили, что там было всего только полпенса, но мне-то лучше знать! — И Том Дейл закашлялся.
— Постойте, Том! — вскричал Уокер: его неожиданно осенила блестящая мысль. — Вы знаете все на свете и знакомы с театральным миром, не знали ли вы когда-нибудь актрису по имени Деланси?
— Конечно, знал, — в «Сэдлерс-Уэлзе» в шестнадцатом году. Ее настоящая фамилия была Бадж. Ею очень увлекался лорд Слэппер, дорогой мой. Она вышла замуж за младшего лакея его светлости по имени Крамп и принесла с собой в приданое пять тысяч фунтов; они держат в Банкерс-Билдингс трактир «Сапожная Щетка», и у них четырнадцать человек детей. А что, одна из дочек хорошенькая? И уж не за то ли, чтоб раздобыть все эти сведения, вы грозились не пожалеть пяти фунтов, а? Ба, кого я вижу? Мой дорогой Джонс, добрый день, дражайший друг!
И, вцепившись в Джонса, Том Дейл оставил в покое мистера Уокера и принялся выкладывать всю его подноготную Джонсу: какой-де он прекрасный человек, и Джонс это, конечно, знает; и как он ловко сколачивает себе капитал, как он не раз сиживал во Флитской тюрьме, и как сейчас он разыскивает молодую леди, пленившую одного знатного маркиза (которого Джонс тоже, разумеется, очень хорошо знает).
Но можно с уверенностью сказать, что все эти подробности, которых капитан уже не мог слышать, он пропустил мимо ушей. Глаза его торжествующе сверкнули, и он весело зашагал прочь; повернув к своей конторе, расположенной против лавки Эглантайна, он с победоносной улыбкой обратился к этому заведению со следующей речью: «Вы не пожелали открыть мне ее имя, не так ли? Но счастье оказалось на моей стороне, не будем же терять ни минуты!»
Два дня спустя мистер Эглантайн в белых перчатках и с флаконом одеколона в кармане, предназначенным для подношения, подходил к «Сапожной Щетке» в Литл Банкерс-Билдингс на Баркли-сквер (ибо, надо признаться, трактир мистера Крампа находился именно здесь); у порога маленького трактира он приостановился и с бьющимся сердцем прислушался к доносившимся изнутри сладостным звукам мелодии, которую напевал хорошо знакомый ему голос.
Серебряные блики луны играли в сточной канаве глухой улочки. Даже конюх, чистивший лошадь леди Смиг-смэг, перестал свистеть и прислушался к пению. Подмастерье мистера Трэсла, сколачивавший, как всегда, гроб, приостановил свою работу. Зеленщик (на таких улочках всегда бывают зеленщики, которые ходят в белых вязаных перчатках, как нанятые на один вечер лакеи) слушал, как зачарованный; сапожник (сапожники тоже непременно живут на таких улочках), пьяный, как обычно, но с необычным для себя сознанием чужого превосходства, осмеливался подпевать, только когда дело доходило до припева, тут он| со свойственным пьяным людям усердием, принимался икать и подтягивать, а Эглантайн, прислонившись к намалеванным на дверях, чуть пониже имени Крампа, шашкам, глядел на светящееся сквозь красную штору окно распивочной, за которой смутно вырисовывался огромный и столь хорошо знакомый силуэт тюрбана миссис Крамп. То и дело силуэт руки сей достойной матроны схватывал силуэт бутылки, после чего силуэт бокала под непрекращающуюся песню возносился к тюрбану. Эглантайн вытащил желтый платок и вытер крупные капли пота, катившиеся с его лба, затем приложил к сердцу содержимое своей перчатки и вздохнул от избытка чувств. Песня начиналась словами: [2]
Туда, где лес шумит листвой,
Где тайны рощи скрыты тьмой,
Пойдем с тобой, о милый мой,
Пойдем гулять, о милый мой!
О милый мой,
О милый мой, рука с рукой!
— О милый мой! — подхватывал пьяный сапожник.
— Скотина! — выругался Эглантайн.
Там лунный свет обнимет нас,
Роса там пала в этот час,
Трава сияет, как атлас!
Пойдем гулять, о милый мой,
О-ля, ля-ля, о милый мой,
Нас скроет роща, милый мо-ой!
Ля-ля, ля-ля, о милый мой,
Пойдем с тобой.
— Пойдем гулять! — снова вступал сапожник.
— Кто здесь? — спросил, подойдя к дверям и громко стуча каблуками о мостовую, какой-то господин в сюртуке военного покроя, пуговицы которого ярко блестели при лунном свете. — А, так это вы, вы, как всегда, здесь, Эглантайн!
— Тсс, Вулси, — прошептал Эглантайн своему сопернику, портному (ибо подошедший господин был не кто иной, как Вулси); и Вулси, в свою очередь, занял пост по другую сторону двери с шашечками, после чего (из-за непомерной толщины бедняги Эглантайна) между ними мог бы протиснуться разве что лист бумаги. И все то время, что длилось пение, эти две влюбленные кариатиды стояли на страже.
Пусть лес опасности таит,
Я не боюсь, Альберт — мой щит,
Неслышно время пролетит
С тобой, с тобой, о милый мой,
О милый мой, о милый мой.
Как хорошо здесь в этот час,
Когда скрывает роща нас.
О милый, мы пойдем с тобой,
Рука с рукой, о милый мой,
О милый мо-о-ой!
Когда Морджиана страстно пропела эту бесподобную песню, прекрасные глаза Эглантайна наполнились слезами. А маленькие глазки Вулси загорелись огнем, и, сжав кулаки, он накинулся на сапожника,
— Эй, сапожник, заткнись, не то я сверну тебе шею. Разве еще какое-нибудь пение может сравниться с этим?
Но сапожник, не обращая внимания на угрозу, с неизменным усердием продолжал выводить «ми-лый мо-о-ой»; когда же они, вместе с Морджиаиои, закончили эту фиоритуру, в баре раздался победный звон бокалов, аплодисменты и, наконец, чей-то голос закричал «браво!»,
— Браво!
При звуке этого голоса Эглантайн смертельно побледнел подскочил, затем рванулся вперед и, оттесняв, точнее, просто вдавив в стену портного, круто развернулся, бросился к двери и ворвался в комнату.
— А это вы, Тайни! — воскликнул тот же голос, который кричал «браво». Это был капитан Уокер.
На следующий день в десять часов утра некий джентльмен в военном мундире с гербовыми пуговицами решительной походкой вошел в лавку мистера Эглантайна и обратился к мистеру Мосрозу:
— Скажите своему хозяину, что я хочу его видеть.
— Он в зале, — отвечал Мосроз.
— Ну так ступайте и позовите его сюда.
Полагая, что перед ним сам лорд гофмейстер или по меньшей мере доктор Преториус, Мосроз направился в залу, где в старом залоснившемся шелковом халате сидел парфюмер; его роскошные волосы сбились на лоб, двойной подбородок опустился на мягкий воротник вылинявшей коричневой рубашки, горохового цвета ночные туфли покоились на каминной решетке, а на огне грелся шоколад, приготовленный к завтраку. Трудно было найти более ленивое созданье, чем бедняга Этлантайн; Вулси же, напротив, в семь часов утра был уже на ногах, приглаженный, причесанный, одетый с иголочки; он успевал проглядеть все свои расходные книги, раздать работу подмастерьям и плотно позавтракать ветчиной, пока Эгяантайн только еще собирался умастить голову полагающимся фунтом бршгьннтива (отчего его пальцы всегда были жирными и блестящими, словно он постоянно держал их в банке с кремом) и привести себя в порядок.
— Там вас спрашивает какой-то джентльмен, — доложил Мосроз, широко распахивая дверь из лавки в залу.
— Скажи, что я еще в постели. Я сегодня не в духе и никого не принимаю.
— Это кто-то из Виндзора, на нем королевские пуговицы, — пояснил Мосроз.
— Это я, Вулси! — крикнул из лавки портвой.
Услышав его голос, Эглантайн подскочил, бросился к двери, ведущей в его комнату, и исчез во мгновение ока, Не следует думать, однако, что он обратился в бегство, уклоняясь от встречи с мистером Вулси. Он скрылся лишь затем, чтобы надеть ремень, так как стеснялся появиться перед своим соперником без пояса,
После того как означенная деталь туалета была надета и после того как мистер Эглантайн кое-как привел себя в порядок, мистер Булей был допущен в личные апартаменты парфюмера. И мистер Мосроз, уж конечно, не пропустил бы ни одного слова из разговора двух джентльменов, если бы Вулси, открыв дверь, не наткнулся неожиданно; на него и, схватив его за шиворот, не приказал бы убираться подальше, что Мосроз и выполнил, поклявшись когда-нибудь отомстить за такое обращение.
Мистер Вулси явился обсудить чрезвычайно важный предмет.
— Мистер Эглантайн, — начал он, — нам нет нужды скрывать друг от друга, что оба мы влюблены в мисс Морджиану и что до сих пор наши шансы на успех были более или менее равны. Но этот капитан, которого вы с ней познакомили, хотя нужно быть ослом, чтобы…