* * *
Что мы знаем о кошмарах, о триллерах?
Всё и ничего.
Кто-то на великосветском рауте, порезавшись десертным ножом при чистке экзотического плода дуриан, в обморок хлопнется — то ли от выступившей капли крови, то ли от нагрянувшей дуриановой вони.
А кто-то в анатомическом театре, не помыв рук замечательным мылом «Сейфгард» после трудов праведных, хрумкает этим ду-рианом и чихать хотел на вонь «анатомички» и дуриана вместе взятых, — не съем, так понадкусываю.
Дело привычки, а также волевого ограничения собственного богатого воображения.
В конце концов, небезызвестный классик триллера обоснованно утверждал:
— Роман ужасов? Очень просто! Любой рецепт приготовления любого мясного блюда из любой кулинарной книги. Только вместо поросенка (ягненка, цыпленка и т. д.) подставляется — человек»… Например:
«Картулат шемцвари гочи (следите-следите! подставляйте-подставляйте!). Обработанного поросенка разрубают вдоль на две половинки, промывают, обсушивают салфеткой, солят и посыпают перцем. Надевают на шпажки, смазывают сметаной и жарят на раскаленных углях без пламени. В процессе жарки периодически смазывают маслом. При отпуске снимают со шпажек, рубят на порции, кладут на горячее блюдо и обкладывают веточками зелени…»
Между прочим, из раритетной книги Вахтанга Схирталадзе «100 блюд грузинской кухни»…
Никто ведь после этого не обвиняет всех грузин огульно в людоедстве, отягощенном садистическими действами по отношению к жертве, на том лишь веском основании, что, дескать, если действительно заменить поросенка на человека, то — жуть кромешная. И небезызвестного классика-триллера тоже пока никто не обвиняет в подстрекательстве и наведении на мысль… Хотя…
Тот небезызвестный классик, помнится, настрочил-таки романчик по своему озвученному рецепту. Там, помнится, в невообразимо дорогом кабаке одних клиентов по-тихому забивали, свежевали, варили-тушили-жарили и подавали другим клиентам. Выборка произвольная. От клиентов отбоя не было. Так что и вопрос с… э-э… полуфабрикатами решался автоматически.
Надо признать, от клиентов, желающих обрести этот вот покет-бук в книжных магазинах, тоже отбоя не было. И отклики, черт побери, отклики — сплошь восторженные! И даже заинтригованные вопросы от книгочеев: а где такой кабак, и всех ли туда пускают или только избранных? И лишь одно возмущенное послание по факсу, уличающее автора в незнании жизни: «Вы пишете, что тушенная с шампиньонами человечина по вкусу напоминает баранину. А на самом деле она, тушенная с шампиньонами, напоминает свинину. Не знаете, так не пишите!» Корреспондент не представился. Может, тот самый Вахтанг Схирталадзе?..
Это всё к чему? Это всё к тому, что устойчивость человеческой психики много устойчивей, нежели наши представления о ней. Совершил индивидуум нечто архинепотребное — пырнул ножом ближнего своего и… нет, не съел, не съел (но лучше бы съел, право слово! хоть следов никаких!)… и отправился восвояси, где умиротворенно забылся сном. Пусть свояси индивидуума — не роскошные апартаменты с ванной-джакузи и кроватью под балдахином. Пусть свояси индивидуума — дискомфортный забытый богом и чертом производственный цех (или склад неготовой продукции?), тяп-ляп приспособленный под творческую студию-мастерскую. Но лучшее снотворное — чистая совесть.
Судя по безмятежному посапыванию, у небритого лица кавказской национальности — совесть чиста. Да-да, у того самого лица кавказской национальности, спешно покинувшего стены Университета, пока не началось…
Однако, сколь бы глубоким ни было забытье, пробуждение грядет. И как громко грядет! Оглушительно! Ослепляюще! Де-морализующе!
Внезапность — второе счастье. Для спецслужбы — и вовсе первое. Взять его, пока не очухался! На счет «три».
Раз, два… Три!
И — отдающийся в екающей селезенке грохот снесенных спецсредством-кувалдой ворот.
И — орава громил в форменных комбинезонах, всыпавшихся внутрь цеха-склада-студии, мгновенное рассредоточение по щелям, по углам.
И — профессионально-пугающий рев, выработанный долгими уроками по дисциплине «речевая подготовка».
— Лежать!!! Сидеть!!! Стоять!!! Это ФБР!!!
Да, ФБР. Группа захвата.
Знает свое дело группа захвата — субъект на продавленном топчане моментально захвачен, схвачен, обездвижен. Мо-лод-цы!
А теперь, молодцы, посторонитесь, пропустите к задержанному высокое руководство. Оно, руководство, в количестве — два. Стар и млад — важные чины. Не в комби-незонной униформе, в цивильных костюмах и плащах. Есть время физического давления, и есть время давления умственного. Для умственного давления надобно непосредственное руководство. И вот оно здесь.
— Сэр! Мистер Патерсон! Мы взяли его!
— Вижу. Молодцы! Ну-ка, пропустите… Джордж Магулия?! Вы имеете право хранить молчание, вы имеете право на адвоката…
Цап!
А вот на это вы не имеете право, Джордж Магу лия. Пожилой-то представительный чин успел отпрянуть. А молодой — даром что молодой, — оплошал.
— Аи!!! Он укусил меня! Пес смердя-чий! Укусил!
— Черт побери, держите его крепче!
— Да держим, держим! Но кто ж знал, что он такой! Бешеный!
— В машину его! Быстро!
— Пшёл, пшёл, ублюдок! Ножками-ножками!
— Цинци, ты как? Живой?
— Живой, живой! Но до крови прокусил, пёс смердячий!
— К доктору, Цин, к доктору! Ранение при исполнении! Мистер Патерсон, прикажите ему, чтобы он — к доктору. И полсотни уколов в зад — от бешенства! Гага-га!
— Ну-ка! Поспокойней! Разрезвились, понимаешь! В машину! Все в машину!
— Есть, сэр! Так точно, сэр!
И все они, вместе с повязанным кусачим ублюдком, вместе с покусанным молодым чином, — в машину.
А пожилой представительный чин еще тут пока побудет, осмотрится окрест…
Окрест же — зловещий полусумрак, в перспективе переходящий в сумрак, а там и в полный мрак. Но кое-что, кое-что рассмотреть — вполне-вполне.
— О, господи! — нутряной выдох-полушепот.
Лучше бы не рассматривать! На стульях, на этюднике, у стен, у окон — сплошь рисунки угольным карандашом на ватмане. И это сплошь — морды зверские, пренеприятные, крылатые. Химеры! Горгульи! Разнообразные в своем уродстве. И в своем уродстве одинаковые. Не счесть личин у Князя Тьмы. Тем более во тьме.
А — тьма. Рассеиваемая лишь узким направленным лучом полицейского фонарика.
Ну-ка, ну-ка? А тут у нас что? Тут — под столом.
Под столом — сложенный этюдник. Ну-ка, ну-ка?
Э, нет! Сначала пожилой представительный чин, сэр, мистер Патерсон натянет тонкие резиновые перчатки, а потом уже приступит к осмотру. А то, не ровен час, сотрешь искомые папиллярные узоры или своими пальцами наследишь. Надо ли? Не надо.
Итак, этюдник. И в отделении-пенале, помимо угольных карандашей, сепии, сангины, — макетный нож. Он макетный, да, — всего-то полоска металла бритвенной заос: тренности и бритвенной же толщины, спрятанная в рукоятку-футляр. Но — ведь нож. И если выдвинуть ту полоску металла на полную длину и зафиксировать — в темном переулке запросто ею можно пугануть случайного прохожего: «Гоп-стоп! Бумажник, сраиь господня! Зарежу!» Другое дело, что макетный нож изначально предназначен не для того, чтобы гопник вонзал его в тело заупрямившегося случайного прохожего, — кряк, и переломится… И все же, и все же…
Вот ведь — бурое пятно на выдвинутом лезвии, запекшееся пятно.
Кровь?
Ну, не кусок же дерьма! Кто в здравом уме и доброй памяти станет макетным ножом дерьмо нарезать аккуратными кусочками или просто в кучке оного ковыряться?!
Хотя кто поручится за здравый ум и добрую память схваченного спецами ФБР Джорджа Магулии?! Этот способен и дерьмо кусочками… Этот? Еще как способен! А еще более он, этот клятый Джордж Магу-лия, способен на кровь, на большую кровь. Мистеру Патерсону ли о том не знать?!
Улыбочку, мистер Патерсон! Три года безрезультатных поисков, три года скрупулезного расследования, три года упорного преследования с шумным дыханием в затылок душегубу. И — мы сделали это! Улыбочку, сэр!
О-о, какая-то она, улыбочка, у вас, сэр…
Какая-такая?
М-м, своеобразная. Дьявольская, м-м? Всяко не ангельская, сэр…
Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия
К слову, о психологической устойчивости. Она у специальных агентов Федерального Бюро Расследований тоже, по определению, должна быть непоколебима. Работа такая, леди и джентльмены…
И она, психологическая устойчивость, у них, у джентльмена Молдера и леди Скалли, непоколебима.
Вот ведь диаскоп в рабочем кабинете Молдера проецирует во всю стену чудовищные кадры — изуродованное лицо бывшего человека, ныне трупа. Пофрагментно проецирует — крупно, еще крупней, и еще крупней. В цвете. Преобладающая гамма — красно-коричневая, местами синюшно-бледная. Характерная гамма для всякого бывшего человека, ныне трупа. Особенно, если смерть насильственная. А в данном случае еще какая насильственная, в особо извращенной форме.
Агент же Молдер и агент Скалли беседуют деловито и сосредоточенно, будто галстук в супермаркете сообща выбирают (агенту Молдеру), будто фасон шляпки в супермаркете сообща обсуждают (агенту Скалли). Железные нервы!
Никакие не железные, обычные. А у Дэй-ны Скалли зачастую и вовсе ни к черту. Судя по перманентно расширенным глазам с застывшим в них страхом: что у нас плохого? Женщина, короче. Нетривиальная — все-таки ФБР! — но женщина. Просто (repete) работа такая, леди и джентльмены. Соответственно, и трупы, с которыми приходится возиться, именуются на профессиональном жаргоне — рабочий материал. Только так и не иначе. А иначе — прямая дорога в дурдом.
Рабочий, гм-гм, материал на световом экране диаскопа еще тот!
— Заметь, Молдер, оба глаза выколоты.
— Трудно не заметить. Их обнаружили на месте происшествия?
— Кого?
— Не кого, а что. Глаза. Остатки.
— Нет.
— Полагаешь, преступник унес их с собой? На память?
— Полагаю, в Вашингтоне избыток бродячих кошек.
— Фу, Скалли!
— Ты спросил — я ответила.
— Других предположений нет? Более аппетитных?
— Ну, если угодно… Был дождь. Глазное яблоко — слизистая оболочка, скользкая. Могло смыть дождевым потоком в водосток… Булочку хочешь?
— С чем?
— Ни с чем. С глазурью.
— Сама пекла?
— Нет. Из кондитерской внизу. Как знала, что нам сегодня сидеть и сидеть.
— Из кондитерской? Не сама? Тогда давай!
— Нахал!
— Был бы я нахал, ты бы здесь не работала.
— Молдер?
— Элементарно, Скалли! Из декретных отпусков не вылезала бы.
— Молдер!
— Извини, навеяно.
— Чем?
— Глазурью. И… кадром. Нет, не этим. Предыдущим. Вернись-ка на кадр назад. Где низ живота.
— У него же срезаны гениталии.
— Вот именно.
— Кое-кому такая операция не повредила бы. Кое-кому из присутствующих.
— Э-э, нет! Мне этот пустячок еще пригодится. Пустячок, а приятно.
— Молдер! Мы работаем или мы валяем дурака?!
— Работаем, работаем… Так понимаю, гениталии тоже на трупе или возле трупа не обнаружены?
— Нет.
— Снова грешим на кошек? На дождь? Или на случайно проходящую мимо старую деву? Идет себе, идет и вдруг, глядь — валяется! Подбери — пригодится!
— Молдер!!
— Молчу, молчу. Давай дальше. Следующий кадр, Скалли, следующий.
— Вот. Рот располосован от уха до уха. Язык тоже вырезан, как и… первичный половой признак. И тоже не обнаружен.
— Н-ну, для какой-нибудь старой девы и язык — первичный половой признак. В , некотором смысле.
— Молдер!!!
— Всё, всё. Извини.
— Что тебя так разобрало нынче?
— Просто терпеть не могу гомиков, ты же знаешь. А тут возись с ним…
— Кто сказал, что жертва — гомик?
— Ха! Он кем был при жизни?
— Натурщиком. Позировал перед художниками. В Университете Джорджа Вашингтона.
— Вот видишь! Натурщиком!
— И что?
— А разве все натурщики поголовно — не гомики?
— Нет.
— Тебе-то откуда знать, что — нет?
— Тебе-то откуда знать, что — да? Хочу поверить, а?
— Скалли! Вот это не трогай!
— О-о, агент Молдер задет за живое! За святое!
— Не трогай, сказал, Скалли!
— Ладно, сморозила. Забыли.
И то верно. Извечный плакат-постер в кабинете — размытые очертания летающей тарелки в стратосфере и аршинные буквы понизу: «Хочу поверить!» — для Фокса Молдера, конечно, не святое, но пунктик, idee fixe.
Именно, именно! Он, спецагент ФБР, провозглашает по поводу НЛО: «Хочу поверить!» — а его, спецагента ФБР, бросают на расследование банального убийства, пусть и совершенного с особой жестокостью, но банального, банального, банального! Еще и потерпевший — очевидный гей, что бы там напарник Скалли ни говорила. (Кстати, откуда ей все же знать, что — нет?!) Государственной печатью орехи разбивать — вот как это называется, сэр!
Сэр — в смысле, Железный Винни, в смысле, Уолтер Скиннер, в смысле, помощник директора ФБР. Мы с вами не первый и, агент Молдер надеется, не последний год делаем общее дело, Уолтер, однако за что же вы, Уолтер, так с агентом Молдером, Уолтер?! Ценные кадры ФБР и должны цениться соответственно. Кадры решают всё. Разбрасываться ими по мелочам нерационально, сэр! Кадры — не которые в диаскопе, а кадры — которые человеки. Фокс Молдер человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Подкожная обида, к примеру. Типичное человеческое чувство! Впрочем, обида — есть чувство, так-таки предполагающее дальнейшее развитие отношений.
Что ж, будем развивать. Отношения. В дальнейшем. Сэр…
А пока, в одночасье, расщелкаем порученное вами, сэр, дело, как… орех государственной печатью. Экая невидаль — маньяк-одиночка! Потом скрестим руки на груди с видом оскорбленного небрежением профессионала, немо вопрошая: «Какие еще будут поручения, сэр? В дальнейшем? Старушек через оживленную магистраль переводить, чтоб под колеса не угодили? В Гарлеме профилактические беседы беседовать с афро-американскими тинэйджерами, чтоб стены пшикалками не размалевывали?» Но то — предвкушающее потом, потом. А пока…
— Что мы знаем о потерпевшем, Скалли?
— Адонис Кастракис. Двадцать один год. Грек, натурализовавшийся в четвертом поколении. Криминального прошлого не имеет. Правда, его прадед Агафон Кастракис в начале прошлого века промышлял контрабандой. Вместе с подельниками Ставраки и Папасатиросом перегонял из Греции в Одессу контрабанду — в частности, презервативы. Но, думаю, это никак не связано с нашим убийством. Прошло почти сто лет.
— В Одессе нет презервативов?
— В начале прошлого века не было.
— А в Греции?
— В Греции всё есть.
— Что же они все сюда к нам, в Америку, норовят, как мухи на… труп, если у них там всё есть! Сидели бы у себя в Греции! Или в Одессе! Развелось их из-за дефицита презервативов! А мы тут теперь копайся в навозной куче по их милости!
— Молдер, не нервничай.
— Не нервничаю.
— Нервничаешь. Но не поэтому. Я же вижу. Зол на Железного Винни?
— Скалли, что ты кушаешь, что такая умная?
— Булочки! С глазурью. Не желаешь еще одну? У тебя в организме явно не хватает булочек с глазурью.
— Хочешь сказать, что я дурак, да? А ты умная, да?
— Хочу сказать, что нам еще сидеть и сидеть. На голодный желудок как-то не хочется.
— Да почему же сидеть и сидеть! Простое дело, проще некуда! Мы его сейчас в момент!
— Хочу поверить.
— Скалли?!
— А что я сказала? Действительно хочу поверить — что мы сейчас в момент.
— Раз плюнуть!
— Плюй.
— Что ж… Так! Прежде всего… У нас есть фотография этого… Кастракиса в более приемлемом виде, не растерзанном? Прижизненная фотография, изображение?
— Фотографии нет. Изображения есть.
— Скалли?!
— Молдер, не нервничай. Когда ты последний раз был в Арт-галерее?
— Никогда. Я там не был. Есть вещи поважней, чем мазня, выставленная в Арт-галерее.
— Почему мазня?
— Потому что мазня.
— Ничего не смыслишь в современном искусстве!