Когда они уезжали с хутора, магазин был открыт. С его высокого крыльца по ступеням осторожно спускалась женщина. Движения ее были неверны: вот-вот упадет. Корытин притормозил у крыльца. Но женщина, оскользнувшись, все же на ногах удержалась и, повернувшись на гул машины, увидела Корытина и закричала:
- Пиночет! Пиночет проклятый! - Искаженное хмелем и злобой морщинистое беззубое лицо старухи было страшным. - Пиночетина!! Чтоб тебя!..
Корытин нажал на газ, машина рванулась прочь от старухи, криков ее, магазинного крыльца и хутора. Впереди чернела асфальтовая прямая дорога, разрезая снежное поле до самого горизонта. Горизонт белесо туманился, переходя в белесую же небесную синеву.
- Стой! - крикнула Катерина.
Корытин остановил машину.
- Давай вернемся. Ну прости ты ей... Давай вернемся. Прости... - Голос сестры дрожал. Она чуть не плакала, конечно жалея не старуху и дочь ее, а родного брата.
Корытин машину не выключал. Повернувшись к сестре, он через силу улыбнулся, покачал головой и поехал. Вперед и вперед. К сизому туманцу далекого горизонта, к дому.
Катерина глядела туда, вперед, но видела лицо брата. Ни на какого Пиночета он, конечно, не был похож. Какой еще Пиночет?.. При чем тут этот генерал? При чем далекая страна и диктатор ее?.. Брат ее - вовсе другой: сероглазый, с мягким рисунком губ, улыбчивый, добрый - недаром девчата его любили. Таким и остался. Какой еще Пиночет?..
Она говорила и говорила себе. Но иное не оставляло: это ведь не старуха в сегодняшней хмельной злости придумала брату кличку... Старуха и не знает, кто это и что это за Пиночет. Нет, не старуха... Другие, которые поумней.
Внимательно стала глядеть Катерина, искоса, но внимательно, стараясь увидеть и понять то новое, что не знала о брате. Но не увидела ничего.
Когда подъезжали к дому, Катерина сказала вслух:
- И зачем ты сюда, братушка, вернулся...
- Сдуру, как с дубу, - честно ответил Корытин.
2
Его возвращение три года назад в родной колхоз было и вправду не всем понятно. И если еще вслух, в кругу начальственном, официальном, говорили: "Отцовское дело продолжает, корытинское... Наследство..." - то меж собой люди понимающие лишь головами качали: не те времена, чтобы в колхозный хомут лезть, оставляя теплое место... ох не те...
Корытин-младший, была б его воля, никогда бы в этот колхоз не сунулся, будь он ему хоть трижды родным. Он ушел оттуда давно, молодым еще, сначала в соседнее хозяйство, потому что работать под рукой отца-председателя было в ту пору неловко: называли это "семейственностью". Ушел он в соседний колхоз, а потом - в райцентр, на повышение. Работал - и горя не знал, наведываясь к отцу лишь в гости. Должность у Корытина-младшего была хорошая, в семье - порядок, жить, слава богу, есть где. И дочери, которая замуж выскочила, успел дом построить. Сын в институте учился. Оставалось понемногу стареть, рыбачить да охотиться, ругая меж своими новую власть. Так бы и жил, но все поломал отец.
Корытин-старший, не оставлявший своего председательства в колхозе и в возрасте пенсионном, вдруг "не ко времени" заболел.
- Не ко времени... - жаловался он сыну. - Такая пора. Вожжи внатяг надо держать, а я по больницам шалаюсь.
Сначала не думали о серьезном. Корытин-старший лежал в больнице раз да другой. Съездил на курорт. Вроде ему полегчало. А потом снова подступила болезнь, забирая все круче. Увезли старого Корытина в больницу, в областной центр, приказали лежать. А там он не только своей хворью маялся, но душой и сердцем о колхозе болел:
- Все - враспыл... По-доброму не посеют... Сена не запасут... Готовить надо комбайны...
Из больницы, за сто с лишним верст, пытался он руководить колхозом: звонил непрестанно, писал и передавал наказы. Да не в одну страницу: "Главному агроному..." - и список дел; "Главному зоотехнику..." - еще столько же. А порой не выдерживал и срывался в колхоз на день-другой. В последний раз вывезли его "скорой помощью".
Корытин, конечно, понимал отцовскую боль, но как помочь... Он мягко корил, уговаривал:
- Чего ты изводишь себя... Какие тут доктора могут помочь. Лечитьсязначит, лечись. Выздоровеешь, накомандуешься.
Отец вначале повторял привычное, будто извинялся:
- Такая жизнь... Сам знаешь... Без хозяина дом плачет. Бывало, на неделю уедешь, и то звонишь: как там?.. А ныне... Такие времена... Сенокос... И комбайны... Уборка заходит...
Тревога и боль были в словах и в глазах старого Корытина. Начинал он сердиться:
- Либо ты не понимаешь? Всю жизнь наживали, а теперь там... Жизнь поклал. Такие труды... - говорил он горячечно. - За двадцать лет всего два раза был в отпуске. Вас, детей своих, толком не видал. А теперь- все без призору...
- Там люди остались, твои спецы... - уговаривал Корытин-младший.
Отец не верил ему:
- А то не знаю, какие они хозяева. Лишь за моей спиной. Нет в них...- Он сжимал костистый кулак. - Вот тебя бы туда, ты бы совладал... - закидывал он удочку.
Корытин-младший откровенно посмеялся. Отец смолк. А через день после этого разговора снова сбежал в колхоз. Там ему стало хуже. Привезли. Откачали. И снова пошли те же речи.
- Какая меня может взять лека? - с горечью говорил старый Корытин. Поглядел - душа вянет. За два дня хоть разгону им дал. Будут крутиться.
- Надолго ли... - остудил его сын.
Старый Корытин смолк. В самую точку сын попал. Старик поморгал, словно от яркого света, прикрыл худыми ладонями лицо, потом повернулся на бок к стене, будто подремать решил. Корытин-младший стал выходить из палаты, осторожно, на цыпочках, но уже на пороге услышал странный звук: тоненький, скулящий. Тихо вернулся к кровати отца. Да. Старый Корытин, этот суровый мужик, отвернувшись к стене и закрыв от белого света лицо большими ладонями, по-детски, по-щенячьи плакал, неумело, со всхлипами, до боли стыдясь своей слабости и не умея совладать с нею.
- Папа... папа... - мягко произнес Корытин-младший, не утешая, а лишь напоминая, что он рядом.
Отец повернулся, стал подниматься. Лицо его, искаженное стыдом и болью, было словно чужим.
- Христа ради... - просил он. - Побудь месяц-другой. Уборка заходит. Удержать... Все возвернется... Лишь удержать до весны...
Корытин-младший обнял отца, уложил его в постель и сказал:
- Ладно. Будет по-твоему. Только лечись.
- На совесть?.. - не вдруг поверил отец.
- На совесть. Лечись.
И тогда отец поверил, выдохнул облегченно, сказал:
- Гора с плеч. Спасибо, сынок.
И вправду с плеч ли, с души старого Корытина словно гора упала. В день-другой он переменился, успокоясь. А тут еще дочь приехала. Стало и вовсе хорошо. Старик словно умылся живой водою: стал улыбаться, играл в шахматы, врачам не перечил. И то, что сын к нему приезжал совсем редко, не огорчало, а, напротив, успокаивало.
Так он и умер, спокойно, во сне. Схоронили его на хуторском кладбище, рядом с женой. Там они и лежали, на вечном покое. Сейчас, зимой, кладбище, хутор, вся округа тонули в снегах. Белым-бело. И тихо.
3
Подъехали к дому, остановились, вышли из машины. И Катерина, и брат ее чувствовали себя не больно ловко. Что-то встало меж ними, непонятное, недосказанное.
А от крыльца, навстречу хозяину, выскочил большой пес в длинной золотистой шерсти: узкая морда, длинные уши, умные глаза.
- По моде завел... - глядя на красивую собаку, засмеялась Катерина.
- Кто его заводил... - ответил Корытин. - Приблудный. По степи осенью ехал, он бежит, замухоренный, страшный. Кто-то бросил. Остановился, он - в машину. Это теперь отдыхался да отъелся, стал на собаку похож.
Рыжая блестящая, волнами шерсть, длинная, с навесом. Сильные ноги. Крупные коричневые глаза.
Приласкали собаку, и она, от избытка энергии и чувств, кинулась прочь от хозяина и гостьи, помчалась, делая круг, по просторному заснеженному двору большими прыжками, почти ныряя порой в глубокий сухой снег, ныряя и выбираясь наружу. Хорошо было глядеть, как мчится по белому снегу рыжее, золотистое пламя.
- Большое у вас поместье, - оглядываясь, сказала Катерина. - Много земли, огород...
- Какой огород, кому с ним управлять, - отмахнулся Корытин. - Мне некогда, она - на работе и прибаливает. Да и кому это нужно! Дети выросли. А мы... уж как-нибудь найдем пучок моркошки да луковицу. Сад - еще отцов. Гляжу помаленьку. Но тоже... Некогда.
Пока у крыльца стояли, подкатила машина с гостями: дочь с зятем приехали из райцентра и привезли на погляд главный подарок - внучку, маленькую топотунью, голосистую, говорливую. Завертелась в доме веселая коловерть: праздничный стол, праздничный дух, шумные разговоры. Так бы и провели время, семейно, да внучка вдруг заявила:
- У вас елка плохая, маленькая, и Деда Мороза нет.
- Ах, плохая... - обиделся Корытин. - А ну пошли...
И подались чуть не всем гуртом в колхозный Дом культуры, который строили в прежние времена, при Корытине-старшем, с размахом. Там было все: просторный зал, огромная нарядная елка, Дед Мороз, Снегурочка, ребятишки и взрослые, музыка, хоровод и подарки - словом, веселый праздник.
Семейство Корытиных заметили сразу. Первым подбежал рыжеватый мальчишка и сообщил Корытину:
- Докладываю: все в порядке. Подарки раздали. Всем хватило, еще остались. Кто болеет, потом отдадим. Скоро театр приедет, уже звонили. А тебе нечего со взрослыми... - решительно забрал он корытинскую внучку.- Пошли к Деду Морозу, он тебе подарок даст.
Девочка послушно отправилась с мальчиком к Деду Морозу и елке.
- Чей это? - спросила Катерина. - Комендант...
- Наш... - с усмешкой ответил Корытин. - Наш Ваня.
- Чей - наш?.. - не поняла его сестра.
Корытин понизил голос и сказал только Катерине:
- Про какого говорят, что наш с тобой брат.
- Это он?.. - охнула Катерина.
- Он самый. Помощник председателя. Отцов, теперь мой.
- Неужели правда, а? - шепотом спросила Катерина. - Я и не разглядела. Вроде не похож... Рыжий... А глаза какие? Неужели правда?..
Корытин пожал плечами. Об этом болтали давно: вдовый председатель; безмужняя молодая баба; мальчишка, который дневал и ночевал при старом Корытине, не выводился из конторы правления, ездил в машине с председателем и в доме был своим.
- Неужто правда? - еще раз спросила Катерина.
- Не знаю. Отец просил: не гони.
- А откуда не гнать?
- Ну, от конторы, от себя. Помощник председателя. Весь район знает.
Так оно и было. Началось при Корытине-старшем. Сначала над этим посмеивались, потом привыкли. Мальчишка еще в школу не ходил, рыжий карапуз, а уж прилип к старому председателю. Пришел и заявил:
- Я вырасту - буду вместо тебя председателем колхоза.
- Может, лучше летчиком, - отговаривали его. - Или врачом. Лечить нас будешь. Или - космонавтом.
- Председателем колхоза, - твердо стоял на своем Ваня.
То ли это польстило старому Корытину, то ли вдовел он да жил одиноко и просила душа тепла, а может, и в самом деле был грешен... Теперь не узнать. Но Ваню он пригрел. Мальчишка стал своим человеком в конторе, бегал на посылках, ездил в машине с председателем по бригадам да фермам.
И когда три года назад летним днем, прямиком от больного отца, молодой Корытин приехал на хутор, то у конторы колхозного правления встретил его именно Ваня.
Этого рыжего мальчишку Корытин и прежде видел, но мельком. Волосы не стрижены, закрывают лоб; одет в заношенные до блеска спортивные брюки с надписью "Puma" да застиранную маечку. Плечи, ключицы, локти - все косточки острые, птичьи. И движенья по-птичьи быстрые. Рассусоливать не привык.
- Пошли, нечего рассиживать, - приказал он Корытину и понесся.
Когда Корытин вышел из конторы, мальчик уже сидел в машине.
Корытин завел мотор и, не слушая указаний юного провожатого, поехал было своей волей и памятью: как-никак немало здесь прожил. Но далеко не уехали: скоро наткнулись на вал и ров посреди улицы.
- Я тебе чего говорил?! - гневно вопросил мальчик. - Тебе говорят- ты слушай. Тут уже целый год не проедешь, никак не закопают.
- Прости, - кротко ответил Корытин. - Не расслышал. А почему не закапывают?
- Трубы нет. Привезли, положили и ночью украли. Теперь канаются, кому трубу покупать.
- А кто же украл? Куда?
- Куда, куда!.. - рассердился мальчик. - В Америку! Не знаешь куда... В дело. В хозяйство. Пригодится. А может, алкаши Вахе отвезли. Он возьмет. Разрезать - на поилки пойдет.
- Какому Вахе?
- Нашему, чечену. Ему поилки нужны. У него скотины дополна.
- Сколько?
- Весной пять-десять голов. А осенью - пятьдесят. И больше. Я у него спрашиваю: "Ваха, откуда скотину набрал?" - а он говорит: "Размножается". Это мы с ним так шутим. Он веселый, наш Ваха.
- Ну что ж, поехали к веселому Вахе. В Зоричев?
- В Зоричев! - одобрил Ваня. - Мы всегда первым делом в Зоричев ездим. Здесь - под носом, а там - рукой не достать, вольничают.
В колхозе было два хутора: Староселье - центральная усадьба с конторой, гаражом, мастерскими и Зоричев - в двадцати километрах.
- Я со всеми езжу... Я все знаю... - говорил и говорил мальчик. - Сколько голов, надои...
- Ну да... - не поверил Корытин. - И какой же надой?
- Где? На какой ферме? - уточнил мальчик.
- На Зоричеве.
- Тысяча восемьсот.
- А на центральной?
- Почти три.
- Правда, что ли? - повернулся Корытин к мальчику. - А почему разница такая?
- Тебе говорю, здесь - под носом. А Зоричев не углядишь. Тянут больше.
Миновали хутор, выехали на прямую дорогу, асфальтированную и потому недолгую. Поднимешься на увал - и вот уже маячат вдали маковки старых верб да осокорей, светит белью водонапорная башня возле скотьих дворов, на краю хутора.
Вначале поехали к свиноферме.
- В свинарнике чего не работать... - сказал Ваня, провожая глазами встречный мотоцикл с коляской. - Кашу бери, пожалуйста, хоть два ведра, хоть три. Корми домашность свою. Тем более при колесах... - проводил он взглядом еще один мотоцикл. - Корма вольные, поросят берешь...
- Как это берешь? - возразил Корытин. - Они ведь колхозные.
- Колхозу тоже достанется. Так положено, - убеждал Корытина мальчик.
Когда вошли они в свинарник, им навстречу попалась пожилая женщина с полными ведрами.
- Борисовна, здравствуй!
- Здорово, Ваня.
- Скажи, Борисовна, ведь положено свинаркам поросят забирать? Она же работает?
Борисовна поглядела на гостя и, усмехнувшись, ответила мальчику:
- Ты у нас, Ваня, как старичок. Все знаешь.
Ваня раскрыл было рот, но что-то почуял во взгляде и в голосе своей собеседницы, что-то понял и промолчал. Хотя через короткое время все же не выдержал и убежденно сказал:
- На свинарнике хорошо работать. Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись на свинарник. Я на велике буду кашу возить. Заведем свиней, будем щи со свининой есть, сало - на всю зиму, а лишнее - продадим.