4. И здесь по стеклянному туннелю начинается спуск в Нависающий мир. Я — в странном месте, где статуи смотрят многосерийный немой фильм. Я — в зале и на экране, со мной героиня по имени Шелковая Кисть. Это девушка, одетая в белый мундир и окруженная чудовищами, вместо голов у которых — клубки тесно сплетенных и алчно блистающих змей, ползущих по кругу. Большие маятники равномерно пронзают зал, и чтобы спастись от них, я учиняю погром. В стену летят кипящие колбы, арфы и гудящие шары. Понимаю, что спасен.
5. На съемках фильма. Пеленягрэ в ватной шубе. Он сыграл доктора из моего стихотворения про Катю и теперь весело размахивает книгой с росписью пьяного Приора: одни кривые линии, слов не разобрать вовсе. Ночь, прожектора, руины обветшалого дома. Маньеристы во фраках стоят высоко над землей, в нишах выбитых окон, и оживленно перекликаются, не видя друг друга на стене. Саша Бардодым хохочет.
6. У меня появляется спутница в шубке, запорошенной снегом и кирпичной пылью. Мы выбираемся из окопа, из–под рухнувших балок, и спешим на танцы в базовом Матросском клубе. Там уже танцует Илона, гибкие девушки флиртуют с солдатами. В темных аллеях у большого пруда мелькают пары, сплетаются руки, сливаются губы. Но не время! Ведь все мы видим, как из светящихся окон напротив сложился крест. Сухой взрыв, пылающий дом, возле меня искрами падают граненые изумруды.
7. Венчание с нею под Рождество. В магазинах продаются наши фотографии, картины маслом, изображающие наше венчание, стоят четыре тысячи. Я покупаю много, потому что получил наследство.
8. Набиваю карманы изумрудами, вспоминая все слабые руки, доверчиво обвивавшие мою шею, пока губы тянулись к губам. Иду к тебе — накатила такая блажь; мы валимся в снег, мы катаемся в нем, а потом ты тянешь меня на кладбище. Твои глаза так загадочны и прелестны…
9. Ко мне подходит человек из оргстекла, завернутый в полиэтилен. Его глаза нарисованы гуашью. Его догнали порочные медсестры — хохоча, срывают упаковку. Я запрыгиваю на трамвайную ступеньку, качу по опустевшему городу, наблюдая развороченную метеоритами станцию метро, школьные спортзалы, прозрачного муравья, принявшего форму автомобиля. Желтеет сухой шиповник — по листочкам словно прошлись зазубренными ножницами. Тихо жужжа, в воздухе вращаются кристаллы, листовки и техники. На крыше гаража играет ВИА, тоже из летчиков, поют про дикий нрав уведомлений о любви. К сожалению, у них сломался электроорган, нужно зажечь зеленую лампочку. Ура! У меня как раз есть изумруды — мне кажется, подойдут.
10. Петергоф весь засыпан прошлогодней хвоей. В пустом канале ворочается золотой Самсон, остальные статуи скребутся внутри деревянных ящиков. Она бросает камешки в Финский залив. Краем глаза вижу мелькающих от дерева к дереву дам в старинных платьях. Забавно — значит, в стволах есть потайные дверки?
11. Вот и лето. В красном свете — гигантская река и мутная стройка. Пахнет мазутом и газосваркой, строят космодром. Ко мне подходят в белых пластмассовых касках:
— Подпишите наряд.
— Какой наряд?
— На десять тысяч кирпичей. Мы выложим по центру звезду. Мы готовы в космос и в коммунизм.
Я держу в руках карту московского метро. Однако все станции мне незнакомы, да и вокруг — совсем другой город. Что же, Москва мне пригрезилась?
12. Японский садик, желуди в траве, маленькие пруды. Я чем–то раздражен, но она ласкова со мной — такая красивая в длинном синем платье, с мокрыми вьющимися волосами… Спускаюсь к реке, над которой плавно парит брезентовый самолет. Лезвия осоки здесь унизаны живыми человеческими глазами. В самолет стреляют крупной сверкающей дробью — она даже не входит в стволы. А в прибрежной тине, щелкая и потрескивая доспехами, копошатся и совокупляются мириады жесткокрылых насекомых. Скоро их станет в два раза больше!
13. Ночь в серебряной полумаске, звезды, ковыль. На массовке танцуют. Маленькая девочка в рубиновом платье ходит вокруг меня и читает вслух: «Нега — это когда ветви главного дерева сплетаются с железом ажурной башни, и между ними, вспыхивая цветными огнями, проливается стеклянный дождь…» Поворачиваю книгу к себе — да это же мой роман!
14. Торгую в киоске напитками и сигаретами. Перебирая товар, обнаруживаю ящик с хрустальными Евочками. Они нигде не записаны. Вот незадача.
15. Группа «Оазис» во главе с Денисом Розадеевым поет песни на мои стихи. Целый концерт во сне: «Красиво уйти», «Я пришел в белом», «Звездный плащ». После Дениса балхашские панки исполняют вещь «Снип — Снап-Снуррэ». Зрители в знак одобрения кидают в парк круглые бомбы.
16. Псы и ранетки, сияние горячего песка, пляжная лень, шашлыки, острые осклизлые камни дна, яхт–клуб и заплыв вдоль берега. Я помогаю друзьям ДОБИТЬ СТАКСЕЛЬ ДО СМЕШНОГО. У шаткого рыбачьего мостика вода светлеет и становится как в бассейне. В плавучей палатке девушка кокетничает с парнями:
— А вы поставьте сколько–нибудь спичек — то есть баллов — я прыгну в воду вниз головой, мечта с детства!
На голове у нее сверкает диадема в виде половинки граната, от диадемы разбегаются снопы золотых брызг. И вот девушка спиной падает в воду — на коже красиво играют яркие блики, она смеется… Вдруг происходит что–то страшное: она разбивается о поверхность воды, как кукла, парни в палатке оцепенели от ужаса, диадема уплывает, посверкивая. Мой взгляд скользит дальше, под воду — я наблюдаю смещение пластов, веера преломленных лучей света. Теперь ясно: она попала в
— Как твое имя? — слабо спросил я блондинку, разглядывая татуировку на ее плече. На татуировке был изображен Саддам Хусейн, пронзенный стрелой Амура.
Девушка так увлеклась, что не ответила на мой вопрос. И я покорился ей, ибо, если женщина атакует, отдаваться всегда слаще, чем брать.
Тут порыв ветра распахнул окошко иллюминатора. В каюте стало чуть темнее и прохладнее. Все присутствующие разом протрезвели, впрочем, ненадолго.
— Мадам и месье, прошу внимания, — произнес Магистр, отшвырнув мандолину. — Сегодня у нас знаменательный день. Ордену исполнилось четыре года. За это время о нас узнал весь мир. Наша популярность перешла все мыслимые пределы. И я хочу вам пожелать, чтобы никогда не разрушился великий миф о нас, миф, который создали мы сами и заставили поверить в него каждого разумного и образованного человека. Мы доказали всем, что прямо сейчас, в наши дни, возможна прямая связь с Космосом, с Вечностью. Мы стали живой легендой. И я хочу выпить за вас, мои друзья! За высокие идеалы Прекрасного! За очаровательных женщин и за куртуазный маньеризм, ура!
— Ура! — все встали. Добрынин приложился к трехлитровой бутыли «кавернского».
— Есть еще одна новость, — продолжал Магистр. — Верховная коллегия Ордена постановила присвоить Константэну, нашему штандарт–юнкеру, новое звание. Отныне на балах и раутах его будут объявлять так, — Вадим тряхнул львиной гривой и развернул свиток пергамента, увешанный печатями, — Магический флюид и командор–ордалиймейстер Великого Ордена куртуазных маньеристов Константэн Григорьев!
Раздались жидкие аплодисменты. Я не обиделся — все были очень пьяны. Бокал доброго «кьянти», поднесенный мне моей пассией, скоро развеял мое легкое смущение. Грохнув хрусталь о паркет кают–компании, я поблагодарил отцов Ордена.
Внесли кофе. Все уселись у бильярдного стола, за зеленым сукном завязался оживленный разговор и, как пишет Сологуб, «курящие закурили».
Неарх спросил:
— Господа, а знаете ли вы, что в США один миллионер основал зародышевый банк для приема и хранения спермы нобелевских лауреатов? Он считает, что оплодотворение ею — путь к улучшению человеческой природы.
Пеленягрэ хмыкнул:
— Чушь! Не надо нам новых Бродских и Солженицыных! Я вам скажу по секрету — к улучшению человеческой природы приведет только прием и хранение спермы куртуазных маньеристов. Правда, девчонки? — он подмигнул поклонницам. Те потупились.
Бардодым отрывисто захохотал.
Моя блондинка очень мило изобразила испуг:
— Ты тоже так считаешь, Константэн?
— Да, я согласен с Виктором.
— Хорошо, я подумаю, — лукаво протянула девушка.
— Так как же тебя все–таки зовут? — спросил я.
— Инна Придатченко.
— Как? Не на твоей ли могиле я был однажды в Одессе? — вскричал я, обрадованный встречей.
— Возможно, — уклонилась Инна от ответа.
Но я уже понял, что это была она, и еще крепче прижал к себе легкое точеное тело хохлушки.
Тем временем Добрынин увлек одну из девушек под кадку с пальмами, перекочевавшую на яхту «Аркадия» из романа Великого Магистра. В наступившей тишине был отчетливо слышен прерывистый шепот девушки:
— Осторожнее, не так грубо… Ты делаешь мне больно!..
А Приор, очевидно, решил соблазнить ее своей эрудицией; раздался его голос:
— Да знаешь ли ты, что ежеминутно на планете совершается 34, 2 000 000 половых актов, причем выделяется в общей сложности 43 тонны семени?
Сраженная наповал этими цифрами, дама Добрынина затихла. Слышались порой только ее тихие стоны и зверское сопение подвыпившего Приора.
Блондинка доверчиво сообщила мне:
— А я, когда испытываю оргазм, все время представляю одно и то же: будто я уношусь в лифте на сотый этаж, лифт пробивает крышу, летит и переворачивается, дверь открыта — я выпадаю, но опускаюсь очень плавно, прямо на облака, а они, знаешь, такие легкие, легче пуха, и там, в облаках, испытываю прилив необыкновенного счастья…
Пеленягрэ, подслушивавший ее откровения, подмигнул мне:
— Ах, Константэн — любимец женщин! Правда, маленькая?
Она улыбнулась.
Кругом говорили о политике. Я оставил подругу и громко выразил сожаление по поводу бесславной кончины СССР. Я любил нашу великую империю, я вырос в этой стране, я даже свой роман начал, когда она еще только «перестраивалась».
— А как же быть с утверждением русской православной церкви, что с семнадцатого года в России воцарился Антихрист, то бишь Сатана? — спросил насмешливо Быков.
— А я, Дмитрий, убежденный сатанист, — ответил я, показав наверху маленькие рожки. Быков задумался.
Тут Бардодым попросил почитать новые стихи. Девушки его поддержали. Я решил прочесть свои эротические верлибры, но меня опередил Пеленягрэ. Извиваясь, словно змея под дудочку факира, он читал:
Нет, я не выжил из ума, пойми: не судят по себе,
пройдись по досточке сама, а я проедусь на тебе.
Пусть я тобою увлечен, но грязь и слякоть на тропе,
и много будешь раз еще возить меня ты на себе.
Воцарилось неловкое молчание.
— Самое лучшее в этом стихотворении — концовка, — промолвил наконец Великий Магистр. Все обернулись к нему. — И та украдена у Бернса.
Пеленягрэ захохотал. Дамы — тоже, хотя имя Бернса явно слышали впервые. Важно для них было другое — их повелитель изволили засмеяться.
— Лучше послушайте мой новый опус, — пробасил Степанцов и раскрыл толстую зеленую тетрадь:
В туалете Н-ской школы дама в трауре стоит,
вид у дамы невеселый, невеселый очень вид.
Подошел я к этой даме, загибая внутрь носки,
и промолвил: «Ах, мы сами стоим грусти и тоски».
Дама, выронив перчатку, обернулася на звон,
я пустился тут вприсядку, дама выбежала вон.
В туалете Н-ской школы дама больше не стоит,
в наш дворец — играть в «уколы» — дама в трауре
бежит!
Раздались бурные овации. Быков кричал: «Я завидую вам, Магистр!» Но мы с Пеленягрэ были недовольны — опять Магистр о туалетах.
Появился Добрынин, икнул и застегнул ширинку. Его чтение сопровождалось явно недвусмысленными жестами:
Наевшись как–то чесноку,
я почесал оплывший бок,
и, лежа на другом боку,
клопа увидел между строк.
Порочный, мерзкий паразит,
напился крови ты моей!
но, клоп, приятен мне твой вид:
теперя мы — одних кровей.
Добрынин рухнул за красный рояль и громогласно захрапел. Дамы хихикали.
Потом мы все рассматривали самую новую книгу Ордена. Но с негодованием — дело в том, что редактор издательства, ознакомясь с нашими творениями, захотел почему–то их «улучшить». В результате получилась какая–то бессмыслица: наши стихи невозможно было узнать. Помимо совершенно неоправданной правки в тексты произведений закрались вообще какие–то новые слова.
— Что такое «уповод»? — кричал разъяренный Магистр. — У меня написано — «через час сестра вернулась», а в этой книжонке — «через уповод сестра вернулась…» Как это понимать?!
Добрынина вообще хватил удар, и компания решила временно разойтись, отдохнуть немного. Девчонки уволокли Андрэ в салун, а я зашел к себе — надеть полосатый купальный костюм навроде тех, что носили аристократы в начале века. На столе в своей каюте я обнаружил письмо. В узкий надушенный конверт были вложены старинные пожелтевшие фото моей возлюбленной, в том числе и в свадебном платье. «Сколько же ей лет?» — подумал я. Мое недоумение росло. Однако я хотел купаться.
Сеть от акул в темной морской воде — вот и вся купальня. Нырял и плескался; один раз вынырнул и увидел на палубе волка. Седой, поджарый, он стоял и смотрел на меня. Я весело крикнул: