- Ну почему же, он известнейший переводчик, много работает, путешествует. Он ведь двуязычный, то, что называется "билингв", родился в Париже еще до войны, внук царского министра. История их семьи запутанная. Но у вас будут большие неприятности, повторяю, лучше прекратить с ним общение, - угрожающе произнесла дама в конце.
Сказать честно, я не задавала вопросов Никите о его, как выразилась дама, "антисоветской деятельности". Может быть, я делала это подсознательно. Не хотелось отягощать себя лишним грузом мыслей, поскольку наши отношения строились на радости встречи, взаимном чувстве и неизбежности скорого расставания навсегда. Как-то в разговоре Никита обмолвился, что в СССР и даже в Болгарию не ездит. Я могла только догадываться почему. Видимо, его возвращение во Францию в 1970 году было сопряжено с такими опасностями, что лучше территорию СССР не пересекать даже транзитом. Ну, а для себя я решила: будь что будет, но после подобных предупреждений по телефону я наверняка уже стану невыездной! Сам Никита, видимо оберегая меня, не рассказывал особенно о своей семье и истории ее эмиграции. (Книга его матери "Четыре трети нашей жизни" тогда только начинала писаться в черновиках.) Лучшим просветителем личности моего друга НК=NK стал сотрудник КГБ после моего возвращения в Ленинград. Он задавал мне вопросы о нем, а мне нечего было на них ответить. Этот человек рассказал мне о Никите и его семье столько интересного, что мне приходилось только удивляться прекрасной конспирации Н. К.
Больше всего Никите хотелось поделиться со мной своей любовью к Западу, особенно к Франции, которую он хорошо знал и любил, а я была благодарным слушателем и ученицей. Ему предстояла поездка в Индию, и до нее оставался почти месяц. Ему хотелось успеть многое, даже познакомить меня с родителями и Парижем, но время поджимало. До моего возвращения оставалась неделя, и Никита мне предложил пойти в консульство и продлить мое пребывание. Я была уверена, что ничего хорошего не выйдет, но тем не менее попросила Наташу Тенц сопровождать меня. Не помню, как все происходило, в подробностях. Уже другой тип строго сказал мне, что могут продлить только на две недели, а потом уж я "должна возвращаться к сыну".
Помню радость Наташи, которая, как девочка, обнимала и целовала меня, забывая, что мой отъезд отодвинут, но неизбежен.
Никита в тот же вечер купил билеты в Сан-Рафаэль, где отдыхали его родители. Он твердо решил познакомить меня с ними. Более того, гулять так гулять! Было решено, что с помощью Вити Эсселя мне раздобудут пропуск и Никита контрабандой свезет меня в Париж. Это был огромный риск, проверки на границах были не то что сейчас, а с моим "серпастым-молоткастым" я сильно рисковала. Но Никита взял всю ответственность на себя.
Как только я получила отсрочку, позвонила домой и сообщила об этом маме. К вечеру в квартире Ирины, где мы обосновались с Никитой, раздался телефонный звонок и я услышала голос моего отца:
- Ну как ты там, доченька, живешь? Наслышан, что неплохо? - с иронией произнес он. Как, неужели в Ленинграде знают о наших отношениях с
Н. К.? Быстро работают, мелькнуло у меня в голове. - А что же ты скрываешь своего друга, ничего о нем мне не расскажешь? - противно игривым голосом продолжал он.
- Кто же тебе рассказал?
- Я получил от Ирины из Америки письмо с подробным описанием вашего знакомства. Она мне немного рассказала о НЕМ. Она встревожена за тебя и думает, что ты можешь наделать глупостей. Надеюсь, ты понимаешь, что у тебя сын, мать и, в конце концов, я.
В моей голове пронесся ураганом сценарий, слепленный в больном воображении отца: дочь не возвращается, его не пускают к Ирине, сына я бросаю на мать, а следовательно, никогда уже не увижу, воссоединение семейное было тогда немыслимо, мой недоразведенный супруг делает все возможное, чтобы в наказание лишить меня всех прав на сына, позор, скандал, пресса...
- Папа, я скоро вернусь домой. Мне разрешили продлить пребывание еще на две недели.
- А ты пойди еще раз в консульство и попроси, чтобы тебе продлили на два месяца, а не на две недели. Поговори с ними, я тебе даю хороший совет, и помнишь, я тебе написал имена, фамилии, к кому обратиться, - сказал отец.
На этом наш разговор закончился, но удивительны в нем были два момента. Первый, что, узнав от Ирины (и, видимо, не только от нее!), кто есть НК=NK, отец не напуган, а скорее рад, и второе, что он мне советует просить продления на два месяца. Поговорила, посоветовалась с Никитой и решила позвонить в консульство. Мне с ходу отказали! Да еще пригрозили, что если в срок не уеду, то будут неприятности. Не знала я тогда, что слишком поторопилась, до них еще не дошел приказ из Москвы. Могла ли я подозревать в то время, что с момента, когда отцу и им стало известно о нашей встрече с Никитой, детективное развитие дальнейшей истории стало писаться в кабинетах Большого дома на Литейном?
Время пролетело быстро. Я была рада, что Никита улетит в Индию до моего отъезда. Конечно, мы думали о всевозможных проектах нашего воссоединения. Никита сказал, что хочет на мне жениться. В планы входило и фиктивное замужество за "выездного" иностранца, и отъезд по "еврейской квоте". Но как все осуществить? И будут ли на все силы, хватит ли нашей любви, не умрет ли она во время бессрочной переписки? Мы договорились, что будем писать друг другу письма, а в каждое воскресенье созваниваться. Прощание с ним в Женеве я запомнила на всю жизнь. Расставались мы тяжело, я долго смотрела, как Никита уходит от меня в глубь аэропорта, толпа поглощает его, и вот его уже нет, а я одна, и останется мне только его голос по телефону да почерк в письмах.
Думалось мне, вот через две недели он вернется обратно в Швейцарию, а я буду в недостижимом Ленинграде, будет ходить в те же кафе, сидеть на тех же скамейках над озером, гулять по улицам Женевы, но без меня.
Собирали меня в дорогу Наташа и Марина Троянова, которая накупила мне тонну шоколада, чтобы мое возвращение было не так горько от слез. Приехала я в Женеву в печали от безысходности и одиночества (чтобы развеяться!), а возвращаюсь с любовью и болью в сердце. Последние часы в поезде перед границей я провела, прижавшись лицом к стеклу окна. Мелькавший за окном швейцарский пейзаж казался застывшим кадром. Я старалась его запомнить навсегда, не только глазами, но и заполнить воспоминаниями прогулок с Никитой.
Дома мне предстояли вязкая встреча с отцом и развод.
Вот сегодня снова день, и он светлей,
а вчера мигрень целый день,
Очень больно в голове и в глазу словно нож,
никуда от боли не уйдешь.
Помню всё!
Первый взгляд и прощай,
Навсегда ты ушел и за край,
Через ту границу на замке, а когда увижу... может, в декабре.
В декабре через год, через два...
Это слово "подождать" - навсегда.
Как отчаяние не встречи, а разлук,
Было длинным целый год
и не без мук.
Мы увиделись во сне,
до декабря,
было тихим это утро без дождя.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Сойдя с поезда в Москве, я увидела отца, он приехал меня встречать. До сих пор не могу простить себе фразы, которая стала роковой для всех дальнейших событий и обернулась большими страданиями. В тот момент я настолько жила еще "той жизнью", инерцией неподконтрольности слова, небоязни прослушек по телефону, начиталась, наслушалась Никиту, стала многое видеть, глубже понимать, а главное, смелее смотреть.
"Если бы не Ванюша, я бы осталась в Женеве! Я вернулась только ради него!" Слово не воробей, не воротишь, особенно когда есть уши, заинтересованные в подслушивании мыслей вслух. Отец крепко запомнил, что сорвалось у меня с языка в первые минуты нашей встречи. Но тогда я сказала это сквозь слезы, с осознанием расставания навсегда с моим любимым, чего только не скажешь, когда знаешь, что "навсегда". Я шла по платформе Белорусского вокзала, втираясь постепенно в суету московской толпы. Вот мы на площади перед вокзалом, и меня поражает пустота и обшарпанность города, серая масса граждан, закрытость и неулыбчивость лиц, разваливающиеся от старости машины и нечто угрожающе-важное в самой атмосфере столицы. Этот город шуток не любил. А безысходность присутствовала. Как быстро человек привыкает к красивому и хорошему. Но если он всю жизнь живет в подмене настоящей красоты и моральных ценностей, которую ему заменяют идеологической фигней, то он начинает верить, что Эрмитаж - самый большой и полный музей МИРА, а Москва - самая красивая столица МИРА, а русские люди - самые добрые и гуманные в МИРЕ. Далее идет весь набор бреда, которым питают русских людей до сих пор, - фигуристы, балет, спорт, музыканты, космос, армия - самые талантливые, сильные и непобедимые. Весь этот миф разбивался в пух и прах с первого посещения советским человеком Запада. Хоть и в турпоездке, без денег, с подслежкой, с невозможностью и запретом общения с гражданами страны. Сама видела и знаю людей, вернувшихся в те годы из поездок в Англию, Францию, Италию, которым долгое время приходилось выходить из настоящего эмоционального шока. И это касалось не только посетителей загранмагазинов, где они видели тридцать сортов кофе, но и культурно-общественная жизнь поражала масштабом. Очереди на выставки, огромные книжные магазины, заполненные концертные залы. Расхожая фраза, что на Западе "мясо есть, а души нет", - была ложью. И можно только горько сожалеть, что та кастрация чувств и засорение мозгов, которые превратили русского человека в зиновьевский персонаж "гомо совьетикус", до сих пор дают о себе знать. Вера, доброта, открытость миру, любовь к ремеслу, земле, путешествиям и... многое другое - подменились у русских завистью и злобой ко всему близлежащему. Вечный поиск внешних врагов, точащих ножи, чтобы завоевать СССР. Зависть один из больших грехов, она порождает несчастья и преступления.
Через десять минут я окунулась в прошлое, со всем, что оставила, тем, что забыла, заглушила. Отец был ласков и предупредителен, будто с больной, перенесшей тяжелую госпитализацию и теперь начинающей ходить. А меня и вправду покачивало. Помню, что мы завезли вещи к друзьям и пошли гулять по Москве. Нервы мои были на взводе, и я плохо себя контролировала. Да и зачем было контролировать? Мне казалось, что все, о чем я рассказывала отцу в ту прогулку, им сопереживалось. Я видела его участливые глаза, заботу, внимание ко мне и грусть от сознания безнадежности ситуации. Он задавал совершенно банальные вопросы, а я, как на приеме у психоаналитика, выкладывала все подряд, меня волнующее. Главное, что я рассказывала ему, - о Никите, о наших чувствах и о полной невозможности их развития. Я говорила ему, что Никита хочет на мне жениться, что мы любим друг друга, что наши семьи знакомы еще с начала века, что это судьба и как хорошо, что я наконец знаю, что такое соединение душ, и еще многое другое, что мог понять только мой отец, потому что он был человек проницательный и очень тонко мыслящий. Мы сели за столик маленького кафе, и отец сказал: "Знаешь, Ксюша, у тебя состоялось интереснейшее знакомство. О вашем будущем ты сейчас не думай, может быть, и устроится. Только никаких глупостей с фиктивным браком и выездом в Израиль! Я посоветуюсь со знакомыми юристами, у меня есть один знаток".
И как-то мгновенно меня охватило отчаяние, и я поняла, что все мои излияния души были ошибкой. Страшной ошибкой! Что меня, как мотылька, затянуло на свет свечи, и что тут-то я и сгорю. Не нужно было отцу все это рассказывать. Я вдруг почувствовала, что мои болячки и раны настолько обнажены, что лечить их будут совсем не доктора-"айболиты", а скоро меня поволокут в ГБ объясняться о Н.К. и каяться в содеянном. Тут и вспомнились мне предупреждения "ооновской" дамы по телефону.
- А знаешь, ведь тебе было послано продление. Мне так сказали в ОВИРе. Ты могла бы еще месяц и больше быть с Никитой. Но это из-за неповоротливости наших чиновников. Между ними такая несогласованность, они опоздали тебе сообщить, а ты поторопилась... - с улыбкой произнес отец.
- Папа, но это не имеет никакого значения. Все равно исход наших отношений ясен. Будут письма, телефонные звонки, да и то все продлится недолго, отсекут. А сюда он приехать не может, и зазывать я его не буду! - Я решила сразу расставить точки над "i", чтобы никому неповадно было спекулировать на моих чувствах.
- Времена изменились, и я думаю, что вы сможете переписываться, да и о будущем стоит подумать, а вдруг он приедет, не испугается, коль такая любовь... Его здесь не тронут! Не те времена, да и люди другие, более умные.
Меня пронзили эти слова отца, потому что под словами "другие времена" и "другие люди" подразумевался КГБ.
- Нет! Этого не будет никогда! Я не смогу подвергнуть ни Никиту, ни его семью хоть малейшему риску! - Мой тон был решительным и резким. Отец, зная меня, понял сразу серьезность моих слов и больше к вопросу о приезде Н.К. не возвращался ни разу.
Так и не знаю, кем был разработан план всей дальнейшей операции. Может быть, наш свежий, первый разговор послужил основой всего дальнейшего. Может быть, отец, зная меня, мой твердый характер, неумение лукавить, сам подсказывал им сценарий постановки. И может быть, он по своей авантюрности понял, насколько счастливый случай открывается ему в перспективе выезда на Запад, минуя женитьбу на бедной Ирине Бриннер. Я стала ему для этой операции замечательным объектом эксперимента, с интересными перспективами "челночных" поездок. Думаю, что решение приобщить дочь, умницу, к намеченному, да так, что она ничего не поймет, а когда поймет, будет поздно, зародилось в его голове именно в тот момент. Ирину с ее театральной любовью можно послать подальше, она больше не нужна, а иначе хлопот не оберешься! Пишу так, потому что все последующие события начали вырисовываться именно в этом ключе. За столиком московского кафе, пока я проливала слезы, радуясь отцовскому сопереживанию и доброте, а Никита "там" ни о чем не подозревал, зарождалась операция "НК=NK", своего рода "Восток-Запад".
* * *
По возвращении в Ленинград я решительно продолжила свой бракоразводный процесс. В мое отсутствие супруг не проявлялся, я изыскала его в Харькове, предложила не упрямиться и согласиться на обусловленные сроки. Он неожиданно прилетел, стал требовать объяснений и заявил, что разводиться со мной не хочет. И все-таки наш развод состоялся. Как ни печально говорить об этом, но решающим стимулом в разводе был материальный фактор. Выкуп сына и личной свободы стоил мне машины и гаража.
В наших разговорах с Никитой мы были откровенны, но многое он о себе не рассказывал; чутьем я понимала, что так надо и что это только на пользу мне. Со своей стороны, я не могла рассказать Никите о своих подозрениях по поводу отца. Мне было стыдно и страшно говорить ему об этом. А вдруг он не поймет, оттолкнет, оскорбит или, самое ужасное, начнет подозревать меня!
Пришло первое письмо от Никиты, конверт разорван, и половина второй страницы письма потеряна. Потом он мне позвонил, и начались наши еженедельные воскресные звонки. Мы писали друг другу каждый день, расстояние наших чувств не сглаживало, наоборот - укрепляло. Письма наши ими читались, но в обе стороны приходили регулярно, то, что цензура работала хорошо, я поняла гораздо позднее.
Целые фразы мне потом зачитывались, задавались вопросы... Страна вступила в затяжной период войны в Афганистане, маразм брежневского аппарата крепчал и сильно конвульсировал - арест и преследования академика Сахарова, высылки и посадки инакомыслящих продолжались.
Постепенно я вошла в домашний ритм жизни, радость встречи с Иваном, мамой. У меня было много книжных и театральных заказов, сроки поджимали, и я с головой ушла в интересную работу. Никто меня никуда не "приглашал", хотя я каждый день ждала вызова на разговор в КГБ. Все складывалось не в мою пользу, было состояние затишья перед грозой. После нашей встречи и разговора в Москве отец мне не звонил и продолжал жить в Парголово.
Наступил 1980 год, и где-то в начале марта мне позвонил отец и попросил меня с ним увидеться. Холод стоял отчаянный, промозглый, не зима, не весна, снег почти сошел, но слякоть и грязь под ногами вперемешку с песком и солью разъедала обувь. Папа любил говорить о делах вне стен, поэтому мне было назначено свидание на Каменном острове. По дорожкам, под начинающимся дождем мы дошли до старого Деревянного театра. Шли молча, угрюмость его меня угнетала, я заметила, что к отцу вернулся его нервный тик. Это бывало с ним только в периоды сильного нервного напряжения. Мы укрылись под колоннадой полуразрушенного театра.
- Ксения, могла бы ты попросить Никиту прислать тебе приглашение в гости, месяцев на шесть? - наконец мрачно произнес отец.
- Думаю, что нет. Так как по его приглашению меня ни в какие гости, а тем более к нему не выпустят. Никита сам мне говорил об этом. А зачем это нужно? - удивилась я.
- Ты хочешь выйти замуж за своего ... (он грязно выругался) или нет?!!заорал он на меня страшным, срывающимся от злобы голосом.
- Папа... как ты можешь... - только и пролепетала я в ответ и заплакала.
Видимо, он понял, что переборщил.
- Ну, прости меня, успокойся. Я хочу говорить с тобой серьезно и реально. Мне посоветовал один юрист сделать именно так. Пусть Никита пришлет приглашение в гости на шесть месяцев для оформления вашего брака во Франции.
- Но это же бред, меня никто не пустит во Францию "выходить замуж". Так не бывает, об этом мне говорил сам Никита. Единственный способ - это выйти замуж фиктивно и выехать. Он постарается подыскать подходящего человека, верного, может быть, за деньги. Его друзья мне уже звонили... - ответила я сквозь слезы. - И потом, без Ванюши я не поеду! Так и Никита решил, что только с Ваней будет наше воссоединение, если такое будет вообще...
Отец медлил с ответом, а потом сказал: