* * *
Итак, мы пришли к заключению, что все упомянутые нами романы имеют не один, а несколько разных, удаленных друг от друга выходов. Кажется, я постепенно перестаю видеть разницу между романом и домом, и это, наверное, самое лучшее, из всего, что я мог бы сказать вам в этой статье.
Идеал для писателя — это книга как дом, в котором можно жить какое-то время, или книга как храм, куда приходят помолиться. Кстати, «Последняя любовь в Константинополе» заканчивается в храме Святой Софии, построенном при Юстиниане, храме, на создание которого было затрачено столько творческих усилий, что он до сих пор обладает избытком энергии, излучающим Мудрость. Ту божественную Мудрость, которую так и не сумели окончательно покорить и заковать в кандалы никакие воинственные усилия людей.
* * *
В заключение вернемся к вопросу, поставленному в названии этой статьи. Приближается ли конец романа? Возможно, он близок, а возможно, уже позади, как предполагают сторонники идеи постисторического времени. Живем ли мы не только после истории, но и после романа? Может быть, цель осталась у нас за спиной, а мы все бежим к ней, не замечая того, что участвуем в уже оконченном забеге?
Я думаю, что это не так. Не знаю, можно ли это назвать ответом на поставленный вопрос, но факт остается фактом: в мире никогда раньше не писали и не читали столько романов, сколько сегодня.
Я бы предпочел сказать, что подходит к концу определенный метод чтения. То есть мы имеем дело не с кризисом самого романа, а с кризисом чтения романа. Такого романа, который напоминает улицу с односторонним движением. То есть с кризисом графического облика романа. С кризисом — книги.
Я пытаюсь изменить способ чтения романа за счет увеличения роли и ответственности читателя в процессе создания произведения. Я предоставил ему право решать, какими будут завязка и развязка романа, определять, откуда начинается и где кончается чтение, доверил читателю даже судьбы главных героев. Но для того чтобы изменился способ чтения, я должен был изменить и способ написания романа. Вот почему эти строки не следует воспринимать как разговор исключительно о форме романа. Мы ведем разговор и о его содержании. Содержанию любого романа в течение двух тысяч лет безоговорочно навязывалось Прокрустово ложе всегда одинаковой формальной модели. Теперь, я думаю, с этим покончено. Каждый роман может иметь свой неповторимый облик, каждый рассказ может искать и находить свою адекватную форму. В этом заключается суть тех исканий, которыми занимаюсь сегодня и я, и многие другие писатели нелинейного повествования и интерактивной литературы во всем мире.
Гадание на картах как компьютерная игра
В 1994 году во время книжной ярмарки в Белграде ко мне и к Ясмине Михайлович подошел незнакомый молодой человек с картами таро в руках. Надо сказать, что именно тогда на ярмарке был представлен мой роман «Последняя любовь в Константинополе» с подзаголовком «Пособие по гаданию». Молодой человек, зная об этом, предложил мне и Ясмине вытащить «свои» карты из его колоды таро. Мы, как и сам молодой человек, понимали, что таких вещей лучше не делать, но, с другой стороны, когда вам предлагают вытащить карту, отказываться нельзя. Сначала карту вытащил я, разумеется, левой рукой. Такое делается раз в жизни, и карта, которую вы взяли, навсегда останется «вашей картой». Как и судьба, которую она предрекает.
Я взглянул на карту и увидел, что это «Император». Тут следует заметить, что ключи таро имеют несколько иное значение, чем те же самые слово в обычном языке… Вытащила свою карту и Ясмина, это была «Императрица». Чтобы читатель понял, что это значит, я объясню в общих чертах значение двух этих ключей:
«ИМПЕРАТРИЦА»
«Императрица» относится к тому Дереву жизни, которое дает Познание и Понимание. Вместе со своей парной картой — «Императором» — «Императрица» лежит у подножия этого дерева, а это значит, что она относится к детскому возрасту. Тело вбирает в себя опыт, подчиняясь собственному ритму. Урок может быть усвоен только сиюминутно. Ее взгляд устремлен вправо, это значит, что она видит будущее. Ее число — три, единство тела, души и духа. Тройка дает ей какое-то будущее, которое пойдет дальше ее. Молодой орел рядом с ней означает Воздух и Ум. Но это развивающаяся острота ума, не достигшая еще своей полной формы. Левая часть ее лица, та, что относится к ее прошлому, выглядит грубо, у нее круг под глазом и толстые губы, а правая половина лица, относящаяся к тому, что делается сейчас и только зарождается, красива, с миндалевидным глазами и орлиным носом. Свинец невежества, глупости и страха, превратившийся в золото совести.
«ИМПЕРАТОР»
«Император» (как и «Императрица») лежит у подножия Дерева жизни и относится к детскому возрасту. Можно сказать, что каждый царствует в своем царстве, если сумеет занять нужное место внутри своей собственной истории. Взгляд «Императора» устремлен влево, это значит, что он видит прошлое. Он относится к дереву, означающему Принятие. Его империя — Здесь и Сейчас. Его число — четыре — означает стабильность, то есть Землю, конкретную действительность, а также связь Тройства с Девой. Орел, который был и у «Императрицы», теперь имеет зрелый вид. Доброжелательная энергия. Корона означает полувечность, причем нижнюю ее половину, ту, что спускается в Землю. Зерно засыпано пеплом, но даст росток любви. Другими словами, хороший землевладелец, весельчак и жизнелюб скорее взрастит в себе любовь и совесть, чем тот, кто парит в воздухе, лишен корней, недооценивает реальный мир, презирает свою сексуальность и отвергает материальные блага. Духовность может быть развита только на той почве, которая сулит хороший урожай.
На той же самой книжной ярмарке в разговоре о моем только что вышедшем романе-таро, который может служить также пособием по гаданию, один приятель спросил меня, можно ли гадать на компьютере. Я ответил в основном утвердительно и послал ему синопсис моего романа, объясняющий, как сделать из романа компьютерную карточную игру. В отличие от множества других компьютерных игр с картами это был особый случай, который позволял установить связь компьютера не только с гаданием, но и с романом на компактном диске.
И вот что произошло позже с этим моим кратким синопсисом. Вопрос, поставленный в названии этой статьи, задал мне и мой лондонский издатель, и я послал ему тот же вышеупомянутый синопсис. Когда роман «Последняя любовь в Константинополе» был издан на английском языке в 1998 году в Лондоне издательством Петера Овена, а в 1999 году в Соединенных Штатах Америки издательством «Дифур» оказалось, что оба издателя то ли по какому-то недоразумению, то ли намеренно напечатали вместе с романом тот текст о гадании с помощью компьютера, который я привожу ниже:
1.
Б) Если вы хотите, чтобы вам погадал кто-то другой, оставьте колоду на ночь у себя под подушкой, а на следующее утро тот, кто будет вам гадать, должен будет перетасовать и «срезать» ее левой рукой. Он же должен внести в компьютер последовательность карт в колоде, после чего компьютер разложит их веером по столу. Вы будете выбирать карты, но они будут разложены по той схеме, которую выберет гадающий. Именно он должен открывать карты с помощью мышки и находить толкование ключей.
В) Если вы хотите, чтобы судьбу вам предсказал компьютер (правда, я вам этого не советую), доверьте ему то, что доверили бы лицу, которое вам гадает (вариант Б).
* * *
В заключение можно сказать несколько слов о значении связи между компьютером, романом и гаданием. Перед нами роман, на службе у карт и литература на службе у гадания. Следовательно, они по-новому служат и читателю. Некоторые критики назвали «Последнюю любовь в Константинополе» новым видом чтения. Они подчеркивали то, что «сначала надо сдать кар ты, и только потом читать соответствующие им главы романа». Новый способ чтения угадывается и в том, что герой романа Софроний Опуич, так же как и особый ключ карт таро «Шут», проходит через 21 инициацию. Ввиду того, что вслед за героем старинного гадания через те же самые инициации должен пройти и читатель, постоянные значения ключей таро, описанные в книге, будут освещены по-новому. Надо иметь в виду, что здесь, в отличие от других романов о таро (упомянем Итала Калвина), герой не занимается гаданием, роль гадающего отведена читателю. Здесь предсказывается не будущее героя книги, а судьба того, кто ее читает.
Несколько слов об усталости
Этот опыт я приобрел в Англии. Об этом нигде не написано, но если писатель, отправляясь туда, куда судьба забросила его произведения, вынужден торопиться, потому что книги догнать нелегко, он многое упустит, но еще больше заметит, увидит, услышит, прочтет между строк, узнает из подтекста сказанного.
В Англии в определенный момент у меня создалось впечатление, что все окружающие думают примерно следующее: «Не может быть, чтобы все, что написано в его книгах, было так хорошо, как кажется, он нас провел, мы просто не знаем, каким образом». Одна дама-критик (которая, кстати, написала обо мне много прекрасных слов) высказалась следующим образом: «Я боялась, что он собирается продать мне Бруклинский мост». Но, впрочем, давайте оставим все эти обломки постмодернистских впечатлений.
Лучше поговорим об усталости. Я думаю, что усталость — одно из господствующий явлений нашего сегодняшнего времени. Мы все от чего-то устали. К несчастью, большинство из нас утомлены одним и тем же. Больше всего людей устало от нашей страшной жизни и от сознания того, что ее в любую минуту может прервать война.
Психиатр Владета Еротич написал в свое время статью о Меше Селимовиче, в которой задал ключевой для любого преуспевающего писателя вопрос: что происходит после того, как вы создали выдающееся произведение? Что делает и что мог бы делать Меша Селимович, закончив роман «Дервиш и смерть»? Другими словами, Владета Еротич попытался объяснить, как и почему Селимович написал следующее свое произведение, роман «Крепость», именно так, как ему удалось вынуть голову из той петли, которую он сам на себя накинул, опубликовав такой шедевр как «Дервиш и смерть»?
Я с большим интересом прочитал эту статью и, как писатель, которому тоже задавали подобный вопрос, пришел к выводу, что в такой ситуации общего для всех правила не существует. Критика и меня спрашивала, куда и как идти после «Хазарского словаря». Однако в моем случае ответ дала сама жизнь. Можно сказать, что я невольно перехитрил и самого себя и критиков, намеревавшихся навсегда замуровать меня в «Хазарском словаре» словно в башне из слоновой кости. Со мной этого сделать было нельзя, потому что еще до того, как в 1979 году я начал переносить на бумагу давно задуманный «Хазарский словарь», я вынашивал другой проект — «Пейзаж, нарисованный чаем», первую часть которого — «Маленький ночной роман» — опубликовал в 1981 году. Таким образом, как только в 1984 году вышел «Хазарский словарь», я сразу вернулся к уже начатому роману «Пейзаж, нарисованный чаем», который закончил и опубликовал в 1988 году. Спонтанные колебания между двумя романами оградили меня от той проблемы, с которой столкнулся Меша Селимович, после того как написал «Дервиш и смерть».
Все то время, пока я писал два этих романа, литературные дрожжи бродили и развивались внутри сборника моих рассказов. С момента выхода в 1973 году книги «Железный занавес» некоторые из содержавшихся в ней рассказов стали проситься в роман. Таким образом, и после «Пейзажа, нарисованного чаем» я не столкнулся с проблемой, о которой говорит Владета Еротич, потому что роман о Геро и Леандре «Внутренняя сторона ветра» начал свое естественное развитие, как только у меня появились силы произвести его на свет.
Разумеется, один роман от другого отделял год или больше усталости. Период между двумя книгами напоминает период беременности у женщины; этот срок нельзя сокращать, иначе плод будет поврежден. Но и затягивать его тоже нельзя. Если вы позволили роману остыть, все пропало, он испорчен.
Естественным образом возникает вопрос: почему не «остыл» брошенный на целых пять лет «Пейзаж, нарисованный чаем»? Ответ связан с логикой и структурой этого романа, а не с природой самого явления.
«Пейзаж, нарисованный чаем» состоит из двух частей. Первая часть описывает жизнь героя до того, как он отправился бродить по свету, вторая — после. В первой части говорится о том, что предшествовало счастливой любви, а во второй о том, что было после. До того, как герой разбогател, и позже. В первой части герой живет жизнь под одним именем, во второй — под другим. В первой части он занимается одним делом, во второй — другим. Разница между Свиларом на Святой горе из «Маленького ночного романа» и Разина в Америке такова, что перерыв в написании романа как раз дал возможность дозреть тем плодам, которые в момент завершения первой части были еще зелеными.
Но вернемся к усталости, о которой мы говорили. В Париже в музее Пикассо хранится множество документов и, прежде всего, картин и скульптур, которые в хронологическом порядке иллюстрируют каждую фазу развития этого художника, прожившего долгую жизнь. Переходя от одной фазы к другой, я сразу увидел, что время от времени Пикассо переживал периоды ужасающей усталости. В такие моменты он стоял на месте, не имея сил переступить какую-то черту. Но Пикассо не был бы самим собой, если бы не использовал эту усталость самым выгодным для себя образом. Вы видите, что у него нет сил перескочить за некую черту вместе с багажом своего предыдущего периода, его обременяет тяжесть европейской живописной традиции; он не может этого сделать, потому что он очень устал. Но именно эта усталость заставляет его сделать верный шаг. Уставший Пикассо не понимает, на что именно у него нет сил: сделать прыжок или бросить свой багаж. Чувствуя, однако, что находится на распутье, что вопрос стоит: или — или, он принимает единственное правильное решение. Художник отбрасывает часть багажа и перескакивает черту, а потом, после нескольких таких же периодов усталости и остановок, в конце концов продолжает путь с пустыми руками — прямо в неизвестность и готовый на все.
Итак, усталость надо использовать не как паузу перед тем как собраться с силами и прыгнуть, а как передышку, перед тем как решиться выбросить багаж, обременяющего каждого, принадлежащего к миру искусства. В связи с этим я предполагаю, что на меня работали не только пробелы в моих книгах или пустой голубой лист в середине одного из моих романов, но и пробелы в моей жизни.
И куда же привела меня усталость после трех романов, написанных и начатых мною давно, а законченных и опубликованных в течение десятилетия с 1981 по 1991 год? Я сам тогда пытался понять, что в тот период было моим багажом и что меня отягощало. Передо мной стоял вопрос, что я должен отбросить, чтобы вновь остаться один на один с чистым листом белой бумаги, готовым ко всем подстерегающим меня на нем неожиданностями.