— Ты в порядке? А то ужин принесли, а ты всё не выходишь. — Мужчина вдруг стал раздеваться, оголяя бронзовое тело. Одно дело, когда раздеваются на берегу реки, другое — в относительно небольшом помещении, когда в свидетелях лишь мрамор и зеркала. Увидев выпученные глаза Лерки, Борис пояснил: — Я тоже в душ, надо смыть с себя этот рафтинг… Можешь остаться. — И стал снимать трусы. Скромного гостя смыло из ванны в одно мгновение.
В комнате на стеклянном столике сервирован ужин на две персоны. В стальном ведёрке уже откупоренная бутылка с шампанским (не «Ламбруско») закаляется в ледяной бане. Макбук переселён на кровать. Валерка уселся рядом с яблочным гаджетом, раскрыл ноутбук, нажал клавишу «on». На чёрном фоне появилось серебряное яблоко и тихий знакомый звук приветствия. Пароля нет… И вдруг на рабочем столе фотография — Лерка. Нет, Костя. Совсем другое выражение лица. Он сидит в кресле. Голый. Подтянул колени к груди, обхватил ноги одной рукой. Второй он показывал средний палец снимавшему, на запястье часы, на белом циферблате виден швейцарский крест и маленькие буквы Vacheron Constantin. Волосы довольно длинные, каштановые, вьются. Парень что-то говорит. Что-то наглое, прищурившись и оскалившись. Лерка прилип к монитору, рассматривая фотографию. Снимок очень удачный: кажется, что удалось поймать движение губ, блеск глаз, тиканье золотых стрелок.
— Ты очень похож, — голос оказался совсем близко. Лерка пропустил момент, когда Борис вышел из ванной и подобрался к нему.
— Неразумно держать такую фотографию на рабочем столе, — дерзко ответил Валера, отстраняясь от близкого контакта.
— А это не рабочий комп, для личного пользования.
— Всё равно! Убирай!
— Опа! Тебе-то что? Неприятно? Хочешь, я твою фотку сюда помещу.
— Не хочу.
— Пойдём ужинать. Любишь баранину?
— Д-да…
— Отлично. А он не любил, — Борис улыбнулся. Выключил макбук и усадил Лерку в кресло, за трапезу. Он плеснул шампанское в тонкие бокалы. — Давай выпьем за его величество Случай!
— Давай…
Нежный звон стекла — и свидание в халатах началось. Аппетит разогревал разговор, который осторожно начал Лерка.
— Скажи, а если бы я всё-таки оказался этим Костей, — он кивнул в сторону мака, — что бы ты делал?
— Не знаю. Но боюсь, не сдержался бы… Думаю, что Костику следует опасаться встречи со мной. Я поэтому и удивился, когда ты не побежал тогда в ресторане и даже не скрылся из отеля.
— Ты на него так зол только потому, что он бросил тебя? Или он действительно тебя обокрал? Выпотрошил? Тебя или Анвара?
— Нет. Он разбил мою машину. Я подарил ему часы, одежду по мелочи… Мы были на базе на выходных. Это основные траты, ерунда… Когда он исчез, ничего ценного не пропало… У Анвара тем более…
— Может, он действительно кем-то подослан был, репутацию тебе подмочил?
— Репутацию-то подмочил… Свадьбу расстроил. Но это даже к лучшему. Алису я не любил, да и она меня тоже. Сейчас бы жили два чужих друг другу человека…
— Тогда не понимаю… Может, просто Костя тебя тоже не любил. Просто ушёл. Разве не имеет право?
— За умышленное заражение ВИЧ следует уголовная ответственность, ты знаешь об этом?
— И? Он тебя СПИДом заразил?! — у Лерки глаза на лоб поползли.
— Нет! Он меня собой заразил! — Борис повысил голос. — Причём преднамеренно, с отягчающими обстоятельствами. Это совсем не было похоже на простые увлечения, что со мной и раньше случались. И ещё… Я же выяснил, что он мне врал, когда искал его.
— Ну и врал… подумаешь! Может, он не мог сказать правду?
— Ты не понимаешь. Я-то ему не врал. Был открыт и беззащитен.
— Но ведь он с самого начала сказал тебе, что «блядь», чтобы ты «не вляпался». Не врал, значит!
— Он мне говорил, что любит!
— Оу… это, конечно, серьёзное обвинение, — теперь разошёлся Лерка, он даже сам налил себе шампанского доверху. — Борис, вы просто развлеклись, потом разбежались, и если нет никакого ущерба, то я не понимаю…
— Ущерб есть! Он видел, что я уже не могу без него, что я выбрал его: разругался с Анваром, порвал с Говоровыми, готов был ехать с ним в либеральные страны, чтобы жить открыто, начал искать покупателя…
— А может, он не готов был к такому повороту?
— Он мог бы сказать.
— Борис, а если Костя к тебе захочет вернуться? Сейчас постучат в дверь — и он на пороге, дескать, осознал, искал, прости? Что ты сделаешь?
— Я… я скажу ему, что его место занято. — И в дверь постучали. Теперь выпучили глаза оба. Борис медленно встал и, как будто взрывной механизм, аккуратно открыл дверь. На пороге стояла официантка из ресторана. Принесли десерт.
Фрукты и чизкейк не располагали к воспоминаниям, Борис перевёл тему разговора с Костика на Лерку. Расспрашивал про институт, про друзей, что подозрительно не звонили, про то, как съездили в Испанию в прошлом году, про планы на жизнь. Винцо развязало Лерке язык, и он выложил всё про сексуальные похождения красавца Кости, про то, как круто Матвей владеет барабанной установкой и участвует в соревнованиях на маунтинбайке, про то, как Артём в Испании на спор провёл целый день на нудистском пляже, как он сам потерялся в Барселоне и оказался среди жёлто-полосатых футбольных фанатов местного культового клуба. Как горячие каталонские болельщики сначала чуть не прибили его, а потом с почестями доставили к отелю в Санта-Сусанну. Борис слушал восторженно, заказал ещё бутылку. Выпили и её. Перешли на сегодняшние события, на тему экстремального отдыха. Лерка аж открыл рот, когда услышал неожиданное признание:
— Я ведь рассчитывал, что в экстремальных условиях ты выдашь себя! Поэтому потащил вас на рафтинг. В пограничных ситуациях человек не контролирует себя; если бы ты был Костей, то заговорил бы его словечками, выдал бы себя жестами…
— Подожди… Эти пьянчуги тобой срежиссированы?
— Нет, конечно! Хотя они отлично вписались в программу.
— И что? Раскрыл мою сущность?
— Если честно, то в какой-то момент мне показалось, что ты Костя. Но это быстро прошло, — Борис смеялся. — Вряд ли бы Костик ринулся на врага один на один. Да и его любимое «бля» от тебя я ни разу не услышал.
Неясно, кто первым заметил, что давно ночь. Борис вдруг вспомнил про уколы и вообще засуетился: парень черепушку стукнул, а он его разговорами мучит! Как только возникла перспектива ложиться спать в кровать к Борису, Лерка сник, хотя кровать эта позволяла спать звездой и с соседом с другого края даже не задевать друг друга. Робкая попытка прилечь на диване была с негодованием пресечена. Гостю было велено оголять ягодицу для «витамина группы В». Укол был поставлен почти нежно, с придыханием. Лерик завернулся поплотнее в махровый халат, зарылся в одеяло, завалил себя подушками так, что только специальные детекторы, что используют на завалах, могли бы его отыскать в этой белой груде белья и пуха.
Однако Борису детектор не понадобился. Он выключил свет, прикрыл окна-двери на балкон, зашторил шёлком любопытную луну и здесь же, на фоне сияющей белизны портьер, скинул с себя халат, прекрасно зная, что прицел Леркиного глаза следит за ним из-под подушек. Конечно, Борис понимал, что сложен великолепно, что он облит рассеянным лунным светом, как греческий бог. А классика всегда привлекает, даже сотрясение мозга не может помешать этой тяге. И под подушками произошло шевеление.
Обнажённый Борислав — партнёр с совсем немаленькой долей мужского достоинства — направился прямо на шевеление. Белая куча подушек и ткани вдруг поползла на другой край кровати. Борис засмеялся и прыгнул прямо на эту кучу. Из-под неё раздался писк. Бронзовые руки раскидали подушки и обнаружили испуганное тельце, сграбастали, стиснули; Лерка почувствовал, что, пожалуй, не может шевелиться. Он сжал глаза, рот, наморщил лоб, перестал дышать.
— Дурачок, — услышал он шёпот. — Ты же не думаешь, что я буду тебя насиловать? Только ласкать. Расслабься. Я только попробую… Например, так… — И Лерка ощутил мягкое прикосновение на подбородке, на сжатых губах, на носу, на глазах, на виске, на скулах и ниже. От Бориса горячо пахло вином и мясным соусом. Он целовал плечи, прикусывал тонкую кожу, тёрся своей щетинистой щекой. Потом осторожно отпустил захват, и сухие тёплые ладони стали гладить руки, грудь, шею. Лерка вдруг вспомнил, что надо дышать, и даже открыл глаза. Перед ним глаза Бориса. Они не смеются. Они смотрят с любовью, с тихой нежностью, а не со звериной страстью. И вновь горячие руки, неутомимые губы, винный запах, тяжесть крепкого тела — так, что Лерик стал отходить от бревенчатого состояния, его руки медленно поползли на спину коварного соблазнителя, рот вдруг сам по себе открылся. Предатель.
Борис был очень внимателен, поэтому сразу приник к Леркиному рту — вернее, проник туда. Целовал, как глотал, как пил целительную влагу, отрываясь и вновь припадая, сбивая дыхание и разум. У Лерки, видимо, тоже планка сбилась: он сам тянулся за чужими губами, когда те вдруг отделялись, чтоб набрать воздуха и сил, он сам выпустил зубы, чтобы придержать винную кожу. Он даже в неудовольствии закрутил головой, когда губы Бориса нырнули на шею, на грудь, на живот, и халат совершенно не ощущался. Но тут же Лерка опять застыл, ибо тёплые руки оказались на ягодицах, а умелый язык выписывал что-то совсем близко к гудящему паху. Невозможно терпеть и сдерживаться, хочется взорваться и улететь к чертям, хочется выть и материться, хочется, чтобы он продолжал эту пытку! Лерку выгнуло вперёд к белой голове Бориса, тот как будто этого и добивался, обхватил губами напряжённый орган и стал нанизываться на него, всё приближая момент белой истерики. Но Борис всё же совершил ошибку: просунул палец Мальчишу в задний проход. И Лерка сразу дёрнулся, как проснулся. Он оттолкнул голову Бориса от своего паха, развернулся на бок, схватил подушку зубами и единственное, что позволил, — это закончить рукотворно. Тяжело дыша, но не отцепляясь от подушки, он пролежал ещё несколько минут, нещадно кляня себя за то, что вообще попёрся в этот шикарный номер к совратителю. А совратитель продолжал целовать его в плечо и в шею и что-то шептать. Лерка прислушался, хотя было трудно — в ушах шумело море:
— Не получилось… Но не может ведь быть так похож? Не получилось… Мой мальчик.
Как только он расслышал эти слова, так шум и пропал.
— Борис, я завтра с утра к своим! Зря я остался!
— Но тебе ведь было хорошо.
— Я. Не. Костя! А сейчас я в душ! — И Лерка выкрутился из душных рук, из прохладных простыней и юркнул в ванную комнату. Там он, стоя под весёлыми струями, ругал себя (а может, и не себя):
— Придурок! А чего ожидал-то? Придурок! Надо валить! Какого чёрта я сюда пришёл? Придурок! — Возможно, он даже плакал. Но вода смывала эту возможность.
Борис же стоял с той стороны двери в ванную комнату и прислушивался. На лице смятение: не поймёт, кто «придурок»? Так и простояли: один — под водой, другой — под луной; один — до сморщенной кожи, другой — до пупырчатого озноба. А потом, как только шум воды стих, тот, кто в пупырышках, сиганул в постель и сделал вид, что спит, даже засопел. Потом вышел тот, кто со сморщенной кожей на пальцах и ладонях, улёгся на другую сторону кровати.
— Придурок! — и это как отмашка к действительно сну.
Утром Лерка проснулся один. Солнце уже вовсю нагревало реальность. На стеклянном столике остатки ужина были убраны. Сейчас там натюрмортно красовались кувшин с соком, огромный персик, стакан и записка. На бумажке: «Я на море».
Лерка потуже завернулся в халат, умылся. Выпил стакан холодного сока, выйдя на балкон. Там теплынь и светлынь, пахнет морем и небом. Ему показалось, что одинокая плывущая «голова» в море — это Борис. Пловец заплыл невообразимо далеко — и всё ещё плыл вдаль.
Лерка вернулся в комнату, поискал свой телефон. Не нашёл. Увидел макбук Бориса. Оживил его. Устроился в кресле с персиком и с ноутбуком. Но уже через несколько минут в дверь громко постучали. «Может, десерт принесли?» — хмыкнул про себя мальчик с персиком. Потащился открывать. Нет, не десерт.
========== 6. ==========
На пороге нимфа. Нет, красотка. Нет, мегера. Девушка из рыбного ресторана. Чёрная грива волос, брови вразлёт, тонна золота в ушах, сиреневые глаза — явно линзы, благородный прямой нос (никакого намёка на курносое «ми-ми-ми»); курортное утро — а она свежа, «цветёт и пахнет». А губы-то, пожалуй, передуты, не удерживают форму, демонстрируют поцелуйный максимум перманентно. Дама в белом мини, в каблукастом макси (Лерка считал, что такую обувь только для трансвеститов делают — и то для тех, кто в шоу выступает).
Сиреневый взгляд, хоть и искусственный, не предвещал ничего хорошего. После жуткой паузы рука с огненным маникюром взметнулась по направлению к Леркиной груди. Мятый гость в халате попятился, опасаясь быть разрезанным этими ногтевыми лезвиями. Дамочка, увидев растерянность в халате, предприняла наступление. Буря и натиск. Она чеканно продефилировала мимо мальчика с персиком, как на подиуме прошла до французских окон, эффектно развернулась и зафиксировала позу «the hunch» — плечи вперёд, руки в боки, живот втянут, одна нога выставлена вперёд.
— Значит, вот ты какой! — девушка выпалила неожиданно низким и приятным голосом. — Как вы встретились? Он специально в Будву приехал, знал, что ты здесь? Или случайно получилось? Не понимаю — как он тебя простил? Ведь уже всё прошло-зажило! Стоило бляди появиться, издалека пальчиком поманить, так он хвостом завилял! А я чувствую, что он мне лжёт: парень оказался не тем, просто похож и бла-бла-бла! И тут же какие-то дела у него без меня образовались! И ладно бы дела, так нет — развлекуха, яхты, сплавы!
Лерка собрался, затянул потуже пояс на халате, смачно откусил персик так, что соком заляпал махровый ворот. И промолчал. Мегера медленно пошла к нему и вокруг него, сканируя взглядом снизу вверх и обратно.
— И на что он тут запал? Я-то ожидала нечто другое увидеть. На фотографиях наглый хастлер, а тут цыпа-цыплёнок.
— А я ищу себя, — Лерке вдруг стало весело.
— Ты ищешь, чем поживиться! Присосался к Славе, доишь его, крутишь…
— К кому? — У Лерки возникла мысль, что дамочка всё-таки ошиблась.
— К Бореньке! Ненавижу это имя! — Нет, не ошиблась. «Ещё неизвестно, кто к кому присосался», — подумал цыплёнок, вспомнив ночную возню в постели. — Откуда только такие мужчинки берутся? На чужие бабки падкие, прожигатели жизни, умело раздвигающие ножки.
— Оттуда же, откуда и такие женщинки, — парировал Лерка. Мегера даже остановилась, лицо её исказила неприятная гримаса, пухлые закачанные губы сделали какую-то волну-судорогу.
— Ах ты, сука! Это ты на меня намекаешь? Я Славу подобрала раздавленного и униженного!
— Но таки не бедного! — вставил Лерка.
— Да это я помогла ему восстановиться! Это я помогла ему бизнес сохранить! Я вернула ему репутацию нормального мужика! Возилась с ним, как с дитём!
— Ночи не спала…
— Ты, сука, лучше помолчи! Как он мог тебя простить? После всего того, что ты натворил! После этого ужасного скандала, когда Алиска вас застукала! О, она мне всё в красках описала! Со всеми подробностями историю слежки за Славочкой и за его голубком! Тьфу! Алиска вызнала про тебя всё — то, что ты обыкновенная проститутка, что, даже крутя со Славой, ты кочевал из клуба в клуб, из отеля в отель, работал, так сказать! Трудовые будни, сука, у него! Зажигал на Славкины денежки, раскатывал на его машине, форсил в его цацках и даже не скрывал того, что тупо разводишь его. Тьфу!
— Ого! Так вы ещё и подруга его невесты? Как занятно.
— Не тебе меня обвинять! Он был в таком состоянии! Метался по городу, разыскивал тебя. Их проект слияния с Говоровым пошёл ко всем чертям. Турок его разлюбезный свинтил из Москвы. Потом его избили! Я подозреваю, что обиженная Алиска организовала всё! Она мстительная! От него тогда все отвернулись!
— Ну… очевидно, не все… Хотите сока? Апельсиновый!
— Что? — красотка зависла, некрасиво открыв рот.
— Сок! — Лерка деловито налил прохладный напиток в бокал и протянул даме. — Вам нужно остыть и успокоиться. Я не Костя. И на вашего Славу не претендую. — Рот открылся ещё больше. Девушка выхватила бокал и жадно выхлебала сок.
— Как не Костя?
— Ну… бывает.
— Но фотографии? — Она судорожно стала открывать малюсенькую сумочку, свисавшую на цепочке с плеча. Достала две мятых фотографии. — Вот!
На них, конечно, Костя. На одной он один сидит на барном стульчике и что-то говорит бармену, придерживая пальцами шот с трёхцветным «Б-52». На нём чёрная латексная короткая куртка, в ухе блестящая круглая клипса, на руке знакомые часы, на ногах лаковые высокие ботинки, иссечённые несколькими декоративными металлическими молниями. Он не видит, что его снимают. Серьёзен. Густо накрашенные глаза прищурены. На второй фотографии Костя с Борисом, выходят из какого-то дома, держась за руки. Борис с ненавистью глядит в камеру — значит, видит снимавшего, а парень в розовой майке, на которой пайетками выложен череп, дерзко улыбается.